Игра "в дурочку" - Лилия Беляева

— Чем смогу… А как?

— Мне надо поселиться в студенческом общежитии. Ну будто я приехала поступать или подруга чья-то. Мне надо посмотреть, как там живут, как юноши и девушки проводят свое время. Чтобы написать все по правде. Чтобы помочь было тем, кому нужно.

— А что я делать должна?

— Ничего. Мне от тебя нужен только твой паспорт. Я с ним пойду туда. Со своим не могу. Я должна прическу сменить. Одеться, как ты. Чтоб никто не узнал.

— Ой, как интересно! Я тебе тогда все отдам воркутинское! И сережки, и юбку, и кофту! Раз такое дело-то! И цепочку с крестиком бери! Бери, бери, у меня ещё одна, серебряная есть и такой же крестик!

— Ой и бедовые мы с тобой девки, Наташа! Надо бы отца поблагодарит лишний раз.

— И верно! Бедовых девок в свет пустил! Со мной поедешь или я тебе все привезу?

— С тобой. Но ты и матери ни слова.

— Поняла.

— И ещё одно: в Москве не появляйся до двадцатого июня. Я тебе сама позвоню, когда будет можно.

— Раз надо — не высунусь с дачи.

— Теперь я тебя расспрошу про Воркуту, про школу, где ты училась, про детсадик, про дом, где жила…

— Давай, начинай…

… Глянула в окно, где сияло чистотой и невинностью голубенькое майское небо, почикала ножницами по воздуху и резанула… К моим ногам слетела длинная светлая прядь…

Михаил, как ему и было велено, сидел на кухне, допивал кофе и продолжал считать мою затею по меньшей мере необдуманной. У двери, в прихожей, уже стояла его командировочная тяжеленная сумища, где основное место занимали фотопринадлежности, включая три фотоаппарата и фоторужье.

— Вхожу на подиум! Музыка! Гляди!

— Мать честная! — воскликнул он то ли в восхищении, то ли в досаде. Во что себя превратила! Глухая провинция! Не жалко волос-то?

— Не-а. Немножко.

— Ох, Татьяна, Татьяна… И куда лезешь на свою голову! Не женское это дело!

— Ага! Женщине пристало лишь прозябать на задворках жизни. Без претензий.

— В последний раз спрашиваю: ты хоть понимаешь, куда лезешь? Там уже целых два трупа. Или три.

— Не каркай! Но если я уже и волосы изуродовала во имя правды значит, ходу мне назад нет.

Он поднял с пола свою сумищу…

— Знаешь, почему ты затеяла все это? Потому что без любви живешь, без настоящей, кондовой любви, чтоб до скрежета костей и поломки челюстей.

— Золотые слова роняешь, Михаил! Но дороже всего была бы подсказочка: где сыскать такого мужичка, чтоб он к тебе и ты к нему со всей искрометной страстью, чтоб друг от друга автокраном не отодрали? Где? Сам-то куда, между прочим, помчался? В Таджикистан, на границу, где пульки не только соловьями свистят, но и жалят. Чего тебе-то в Москве не хватает?

— А может, тоже любви? Надо подумать. Так или иначе, хочу встретить тебя здоровой и невредимой. И веселой тоже!

— А я — тебя. Два дур… то бишь сапога — пара.

И мы рассмеялись. Он захлопнул за собой дверь. А я осталась одна-одинешенька в чужой квартире, с чуждой мне челкой до бровей, разлученная с родными и близкими. Зато при «легенде», подтвержденной чужим, но отнюдь не фальшивым, паспортом, со знанием разного рода подробностей из жизни Наташи Игнатьевой из Воркуты, которая, кстати, согласно придумке Михаила, есть евойная любовница… А то б почему он держал её в своей комнате? Какой ему интерес?

… На следующее утро, как и было договорено через Михаила, молоденькая женщина с челкой, весьма провинциального вида, робко входила в кабинет директора Дома ветеранов работников искусств Удодова Виктора Петровича.

— Я — Наташа, из Воркуты, — произнесла смиренно, замирая на пороге и поначалу даже как бы не смея поднять глаза на Большого начальника за столом. — Я от Михаила Воронцова… он фотографирует для газет…

— Ясненько, ясненько, — зарокотал баритон. — Что ж вы стоите, садитесь!

Села. На кончик стула.

— Ваши документы, пожалуйста…

Протянула паспорт и трудовую книжку, робко взглянула на человека за столом: «Совсем не узнал?! Или притворяется?!» Нет, судя по всему, принял «Наташу из Воркуты» за чистую монету, никак не сопоставив её с давешней экстраординарной мадамой в черной широкополой шляпе, алом пиджаке, белых брюках, черных перчатках, черных очках…

От сердца отлегло, и оно застучало чаще, словно получило полную свободу… Стало быть, первая мизансцена сыграна как надо, на «ура»? но нет, нельзя расслабляться… Может быть, он только делает вид, что доверился?

— Значит, без прописки в Москве? И как же мы с вами? Есть же закон…

— А мама говорит, меня временно пропишут… Завтра уже.

— Без нее? Почему? Куда же она денется?

— Она пока в деревню под Краснодар хочет уехать. Там дом старый от бабушки остался… А я не хочу в деревню. Мне в Москве хочется…

— Всем в Москве хочется! Но вы знаете, что зарплата, если я приму вас на работу, несерьезная?

— Зато здесь тихо, красиво, никаких рэкетиров…

— При чем тут рэкетиры? Вам что, приходилось с ними сталкиваться?

— Ага. Я пробовала у нас на рынке в Воркуте торговать…

— Понятно. Не получилось?

— Не-а. Не умею.

— Понятно. Ну что ж, голубушка, договоримся так: я беру вас на месяц пока, это испытательный срок. Дальше видно будет. Нам нужна уборщица на второй этаж. Мы штат не раздуваем. Поэтому если будет нужда, вы готовы подежурить ночью? Раз в детском саду работали… Кстати, а почему вы не захотели здесь в детсад? В Москве?

— Почему? Ну надоело… дети… кричат, плачут… И денег кот наплакал…

— Понятно. Знать надо, усвоить: старые — что малые. У них тоже бывают причуды, обиды… И вот ещё что — у нас коллектив очень дружный. Очень. Надеюсь, вы не из склочных?

— Да нет…

— Ну и прекрасно. Повторяю: беру вас на месяц, а там посмотрим. Сработаемся — так сработаемся… Вам нужно пройти медкомиссию… Главврач все расскажет, что, куда, как… Ее кабинет в другом конце коридора. Ну что ж… Наташа… я рад, что могу помочь человеку в беде. Михаилу привет передайте. Он человек обязательный, сделал нам отличные снимки. Мы уже оформили стенд. Повторюсь: наш коллектив исключительно дружный! Никаких интриг, склок, сплетен, грызни, пересудов. У нас на руках контингент исключительно интеллигентный, заслуженный. Наша задача — соответствовать. Не подведите!

— Не подведу. Постараюсь.

Виктор Петрович улыбнулся, и, надо сказать, улыбка у него была хорошая. Протянул руку через стол. И рука оказалась теплой, мягкой…

— Оформляйтесь. Наши женщины вас введут в курс ваших обязанностей.

«Наташа из Воркуты» кивала и кивала, глядя, точно по схеме собственного сценария, застенчиво-счастливо, во все глаза, на своего благожелательного работодателя. Так глядела, так глядела, чтоб он заодно догадался, что и как мужчина произвел на девушку из глубинки сильное впечатление. Да ведь он, действительно, «и статен, и приятен», и очень похож в своем клетчатом пиджаке, хорошо подогнанном к плечистой фигуре, на импозантного телекомментатора по спорту.

Аккуратно ступая дрянненькими туфлишками по темно-вишневой ковровой дорожке безлюдного коридора, я скоро очутилась перед дверью с табличкой «Главврач Нина Викторовна Журавлева». Хотела сразу постучать, но не осилила. Одно дело — обдурить мужчину, но совсем-совсем другое — женщину. Может быть, потому, что мужчины действуют все больше разумом, на него надеются, а женщины берут чутьем. Они — вечные соперницы и способны с первого взгляда распознать в другой процент хищности, к примеру…

Струхнула я, одним словом, перед встречей с неведомой Ниной Викторовной. Вдруг она, прозорливица, наблюдала из какого-нибудь потаенного уголка за той экстравагантной особой в алом пиджаке, дикой шляпе и прочих театральных атрибутах, и догадалась, что здесь что-то не то, фальшивкой пахнет? Ведь нос свой я не изменила… И подбородок… Хотя образ супермадам потребовал косметических поправок… «Не паниковать! — приказала себе. — Черные, огромные очки скрыли многое!»

И все-таки, все-таки… Не знаю, сколько бы ещё времени я проторчала перед дверью главврача в нерешительности, если бы эта дверь вдруг не отворилась и мы не встретились с Ниной Викторовной нос к носу. Как и положено «по образу», я, путаясь от робости в словах, натурально краснея, объяснила ей, что вот хочу уборщицей… Виктор Петрович направил к вам… нужно медкомиссию пройти…

Высокая женщина молча шагнула в глубь своего кабинета, села за стол, мне предложила жестом занять кресло напротив, подождала, что скажу еще. Но я умолкла, положила ладонь на ладонь и опять же чуть исподлобья, зависимо как бы и очень неуверенно глянула ей в светлые спокойные глаза.

— Понятно, — наконец, произнесла она неподкупно и жестко. — Но, милочка, зарплатишка ваша будет ничтожной… по нынешним временам. Вам сказали?

— Да.

— И как же? — почти иронично. — Жить?