Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

Ашхен, мать Марии, не стала ее прогонять — я об этом просила. Потом та умерла. Ашхен хотела утопить Катьку. Ванночку наполнила, топить, как котенка, приготовилась. Она не знала, что я приду. Прихожу — а она уже готовится. Я на нее бросилась, по башке ее дурной ударила, обозвала ее. Очень уж она злилась, сама знала, что Васька от нее гуляет. Я сказала, что ребенка топить нельзя. А скоро нам пришлось уехать. Мы бросили все, что у нас было. Все иначе было бы, опоздай я тогда на пять минут.

Жаннетт помолчала. Затем спросила у Мити:

— Дмитрий Иванович, я размышляла о том, как мы ищем смысл в совпадениях, я человек рациональный… но вы верите в судьбу?

— М-м, нет. В моей жизни не было ничего, что заставило бы меня о ней задуматься.

— Иногда я сомневаюсь в собственной разумности. Я знала раньше человека, который несколько пошатнул мое мировоззрение. Это была девушка, немногим младше Кати. Ее звали… дайте, боги, памяти… ее звали Софи. И она дважды говорила очень точные вещи. Однажды она сказала, что у Марии и Дитера роман, хотя ничто на это не указывало, и она не могла знать об этом. А в другой раз она пересказала мне, как я спасла Катю от смерти. Сказала, что это была судьба и еще многого наговорила о Кате, что поставило меня в тупик.

— А там не было ничего обо мне? — в шутку спросил он.

— Нет… но Катя обмолвилась как-то, что там было о другом человеке.

— И она в это… верит?

— Я не уверена. Возможно. Или же нет. Вам лучше спросить у нее.

Звучало сомнительно. Он не понимал, говорила ли Жаннетт искренне или же притворялась, чтобы вывести его и Катю к конфликту. Он, по ее мнению, должен был заревновать и спросить: «Веришь ли ты, что ты предназначена другому мужчине?». Ничего более нелепого в их образованный век спросить было нельзя.

И все же он спросил у Кати, воспользовавшись позже моментом:

— Скажи, ты веришь в судьбу?

Лоб ее нахмурился — вопрос ей не нравился.

— А почему ты спрашиваешь?

— Любопытно.

Она уставилась на него с подозрением.

— Нет, не верю, — резко сказала она.

— А Жаннетт сказала, что веришь.

— Ага, а Мария бы сказала, что это полная чушь! — Она зафыркала носом. — Я считаю, что всякий человек сам… этот… кузнец своего счастья. Легко все списывать на судьбу. Ты еще скажи, что у партийных тоже судьба и это их оправдывает.

Он рассмеялся; затем ему стало печально. Отчего-то теперь он жалел тетю Жаннетт. Должно быть, расчувствовался, узнав, как она спасла Катю два десятилетия назад.

— Твоя тетя очень больна?..

— Нет! — решительно ответила та. — Она притворяется. Не хочет отпускать меня в П. Считает, что я откажусь от замужества и отъезда, если она будет притворяться больной. А в действительности она сильнее меня.

Он не знал, хорошо это или плохо — что Жаннетт лишь притворяется. Неприятное чувство не исчезало. Жаннетт столько раз убегала, а сейчас — каково было бы умереть в В., новой колыбели партийной империи?

Другой ночью она по телефону говорила с Марией — та дозвонилась ей, ее слабый голос еле звучал в трубке.

— Мне очень одиноко сейчас. Мне плохо. Я хотела услышать твой голос. Мне страшно…

С аппаратом Катя пришла в кухню; не включая света, полезла за стаканом. У нее сушило горло.

— Сейчас половина первого, — напомнила она сестре.

— Мне нужно поговорить… очень, очень нужно поговорить!

— Ты беспокоишься… из-за того? Ну… что ты написала?.. Это был несчастный случай.

— Конечно, это несчастный случай! — воскликнула Мария. — Никто не виноват!

— И чего ты беспокоишься, если никто не виноват?

— Это невозможно! Слышишь? Катя?.. Дитер ни в чем не виноват, а они затаскали его по допросам. Представляешь, в каком он состоянии?

— Он… ну… это его жена, это… естественно.

Мария заплакала ей в ухо.

— Ну, не плачь! Чего ты плачешь?

— Я боюсь его потерять! Катя, если бы ты знала! Я не смогу! Я умру, если с ним что-то случится!

— Ничего с ним не случится, — грубовато уже ответила она.

— Ничего? Ничего? Они отрубят ему голову!

— Как? Зачем? За что?..

Мария громко жаловалась и местами всхлипывала. Со стаканом Катя расхаживала из угла к балкону, ей хотелось пить, но было как-то неудобно. Мысли у нее плыли, как у пьяной, но сонливость осталась в спальне, реальность была слишком четкой и оттого неприятной.

От короткого звонка — ей стало очень страшно. Стакан выпал и разбился.

— Катя, что это?

— Это… у меня руки дырявые, — еле слышно ответила она.

— Что? Я тебя не слышу!

— К нам пришли.

— Что?

— Прощай, Мари. Прощай.

— Какое «прощай»? Катя? Катя!..

На цыпочках она пробежала в прихожую — и снова, уже близ нее, позвонили, теперь резче и длиннее. Мгновение или два она постояла в нерешительности; потом, с приливом силы, рванула дверь на себя.

Альберт даже испугался ее исказившегося лица.

— Что? — ошеломленно спросил он.

— О-о-о… кто с вами?

Она выглянула в коридор.

— Никого. У меня тут саквояж и чемодан. Я… Можно войти?

Она отступила от дверного проема.

— Я не смог дозвониться, — объяснил он виновато.

— Вы… я убью вас!

— Но за что?

Чтобы успокоить ее, он спросил:

— Ты еще выросла, Кете? Ты стала выше меня!

— Что вы врете? Все те же сто шестьдесят семь сантиметров.

Он ласково посмеялся с этого — то было как раньше. Она отошла подальше, чтобы оценить его новый облик.

— Бог мой, неужто тренч в Минге больше не носят?

— Носят. Правда, мне он надоел, захотелось экспериментировать. Тебе нравится?

Она хмыкнула: все же тренч ей нравился больше, так как отсылал к персонажам американского нуара. Сейчас же вместо него был свободный короткий черный бушлат, зато на месте остались клетчатый шарф, синий свитер и светлые брюки.

— И как это ваше… называется?

— Это бушлат. Кете, ты серьезно?

— То-то я думаю, что это вы на героя «Потемкина» похожи, — ответила она. — Но вам идет, конечно. Я, пожалуй, тоже себе что-нибудь революционное заведу.

Альберт переставил свои саквояж и небольшой старенький чемоданчик. Шляпу и бушлат он снял, как человек привычный, по-хозяйски. Не смущаясь вопросительных взглядов Кати, он снял и шарф и повесил его рядом с верхней одеждой.

— Вы смотрели на часы? — спросила она. — Я только что заставила тетю заснуть. Чего вы пришли?

— Я хотел попрощаться. Мне показалось грубым уехать, ничего не сказав. Я возвращаюсь в столицу. Не знаю, приеду ли снова. Мне передать