Гитлер: мировоззрение революционера - Райнер Цительманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Относительно многочисленных речей Гитлера то и дело возникает вопрос, когда его можно «ловить на слове», а когда и насколько нужно учитывать в первую очередь непосредственный повод и цель, но прежде всего адресата его высказываний. Надо, конечно, исходить из того, что официальные речи, статьи etc. Гитлера произносились и писались с расчетом на совершенно определенный эффект и с намерением, служащим совершенно определенной цели. Это касается прежде всего его речей по внешней политике 1933–1939 гг., которые мало что говорят о его реальных целях и служили исключительно введению мировой общественности в заблуждение. Напротив, в его ранних речах и статьях, а также в обеих книгах Гитлер высказывается о своих долгосрочных внутри- и внешнеполитических целях с удивительной откровенностью. Но прежде всего наше исследование демонстрирует то, что уже Фест констатировал в своей биографии Гитлера[262]: расхожее мнение, что Гитлер в своих речах «обещал всё и всем», в такой формулировке несостоятельно. Правильно, конечно, и то, что всегда надо учитывать адресата. На митинге 1 мая он, естественно, говорил иначе, чем перед капитанами промышленности. При этом он был мастером демагогии и часто умел вводить в заблуждение относительно своих взглядов и намерений и сторонников, и противников.
Поскольку Гитлер считал, что масса глупа и не способна на дифференцированное мышление, его речи были построены по схеме «черное/белое» и «хорошее/плохое» даже тогда, когда сам он существенно дифференцированнее думал о том или ином положении вещей. Это доказывают, например, его сделанные во внутреннем кругу положительные замечания о социал-демократах и коммунистах, а также его никогда официально не высказывавшаяся критика итальянского фашизма и реакционного режима Франко[263].
Однако во многих случаях уже из анализа самого документа видно, являются ли высказывания Гитлера всего лишь тактически мотивированными или серьезными. Вообще же мы используем трехслойное сито для отделения лишь тактических высказываний (или связанных с очевидно и исключительно пропагандистскими намерениями) от «программных» и серьезных.
а. Сравнение высказываний в узком кругу, когда он был свободен от тактических и пропагандистских соображений (например, «Монологи в ставке фюрера» или «Застольные беседы»), с его официальными заявлениями. Высказывания в узком кругу, к которым относятся и часто привлекаемые нами слова, сказанные сотрудникам (например, Розенбергу, Шпееру, Г. Франку, Ганфштенглю, Энгелю, Геббельсу, Видеманну, Шираху, Шейдту, Тёту и др.), могут во многих случаях использоваться в виде «шаблонов», на фоне которых можно рассматривать вопрос о том или ином характере официальных высказываний Гитлера.
б. Еще одним критерием является частота повторений определенных высказываний Гитлера, а также постоянство или последовательность во времени, с которыми он отстаивал определенную точку зрения.
в. Последний критерий — это внутренняя убедительность определенных высказываний Гитлера. Мы должны исходить из определенных аксиоматически фиксированных базовых представлений Гитлера, которые в течение всей жизни служили ему опорными точками, на основе которых он развивал свои взгляды на все конкретные проблемы. Если какой-либо взгляд Гитлера четко и логично можно вывести из разработанных им базовых принципов, то можно предположить, что речь идет о серьезной части его мировоззрения, а не о высказывании, направленном всего лишь на пропагандистский эффект или имеющем тактический характер. Важнейшим из этих базовых принципов была идея Гитлера о «вечной борьбе», которая у него обосновывается в духе социал-дарвинизма. «Я вижу в борьбе судьбу всех существ. Никто не может уклониться от борьбы, если не хочет потерпеть поражение», — сказал Гитлер в речи 23 ноября 1939 г.[264] «Одна в высшей степени серьезная фраза великого военного философа гласит, — заявил Гитлер 30 мая 1942 г., — что борьба, а тем самым война — отец всех вещей. Кто однажды увидит природу такой, какая она, в сущности, есть, найдет подтверждение справедливости этой фразы для всех живых существ и всего, что происходит не только на этой Земле, но и за ее пределами. Похоже, что вся Вселенная управляется одной этой мыслью, что происходит вечный отбор, при котором сильнейший в конце сохраняет жизнь и право жить, а слабейший падает. Один скажет, что природа поэтому жестока и безжалостна, а другой поймет, что эта природа тем самым подчиняется железному закону логики. Жертве, конечно, всегда приходится «от этого страдать; но своим страданием и своим личным мнением она не сможет убрать закон из этого мира, который таков, каким он нам дан. Закон будет стоять»[265]. Эта идея «вечной борьбы»[266] проходит красной нитью через все речи, статьи, книги и беседы Гитлера.
Социал-дарвинистские теоремы были широко распространены в Германии уже с конца XIX в. и были подхвачены различными политическими течениями и идеологиями. Что «вульгарно-дарвинистски окрашенный монизм» принадлежал к тем идеологическим элементам, которые властвовали и Гитлером «в течение всей его политической карьеры»[267], давно считается у исследователей подтвержденным выводом. Что расовые и прежде всего внешнеполитические идеи решающим образом определялись этими представлениями[268], было понято давно, но до сих пор не учитывалось должным образом, в какой степени и взгляды Гитлера на социальную, экономическую и внутреннюю политику, а также его отношение к отдельным классам общества, были пронизаны его социал-дарвинистским взглядом на мир, да и вообще могут быть поняты лишь в этом контексте. Так, например, Гитлер был, как мы покажем[269], решительным сторонником «равенства шансов». Все члены немецкой народной общности — это была одна из главных целей социальной политики Гитлера — должны были иметь возможность, независимо от актуального социального статуса, имущества, образования и дохода, принять участие в понимаемой им социал-дарвинистски борьбе за подъем по социальной лестнице. Такие высказываемые им взгляды выглядят сами по себе вполне разумными и прогрессивными, но они также вытекали из его социал-дарвинистских базовых установок, как, например, его убежденность в необходимости завоевания нового жизненного пространства и уничтожения «малоценной жизни». Иногда может показаться, что можно отличать «разумного» Гитлера от «преступника» Гитлера, но для него самого все убеждения с одинаковой логичностью вытекали из немногих аксиом его мировоззрения. Поэтому между его бесчеловечным требованием «удаления евреев», которое в конце концов последовательно привело к возникновению режима убийц, в такой форме ранее неизвестного истории, и его поддержкой улучшения возможностей социального подъема для рабочего, которую он разделял со многими гуманными идеалистами своего времени, было столь же мало противоречия, сколь и в том факте, что он, восхищаясь «смелыми» и «мужественными» коммунистами, именно поэтому жестоко их преследовал. То, что сначала кажется нам противоречивым и непонятным,
