Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

Разумеется, я понимал, что вследствие нашего переезда в Венецию мне придется чрезвычайно тесно соприкоснуться с феноменом массового туризма. Впрочем, предвосхищая домыслы читателей, замечу, что такая перспектива меня не пугала и не заставляла априори подавлять вздохи раздражения. Я любил туристов. Они встречались мне и в Генуе, хотя, прямо скажем, их количество не шло ни в какое сравнение с тем, что ожидало нас здесь. Вдобавок они меня забавляли.

Сразу оговорюсь: прежде у меня был радикально иной настрой. В годы моей юности я и сам был туристом, причем типичным в том смысле, что, всячески пытаясь отрицать собственный статус, люто ненавидел туристов. Как ни безнадежны были мои усилия, я отчаянно старался замаскироваться под аборигена. С видом знатока местного общепита я околачивался в сомнительных барах, сторонясь как чумы кафе и ресторанов, соблюдающих гигиенические нормы, и пребывая в непоколебимом убеждении, что заведения, содержащиеся в чистоте, предназначены исключительно для приезжих. Покупал дрянные греческие сигареты, дабы похвастаться аутентичной упаковкой у себя на столике, и заказывал попиваемые туземными старичками отвратные напитки. В Греции даже дошел до того, что купил комболои — нанизанные на нитку оранжевые бусины, изначально служившие чем-то вроде четок, — и по вечерам перебирал их в гостиничном номере до тех пор, пока не научился обращаться с этой вещицей так же бездумно и инфантильно, как это делают греки. А потом стал появляться с ними в общественных местах — страшное дело! Я предпочитал заблудиться, нежели демаскироваться, извлекая из заднего кармана карту местности. Самым грандиозным триумфом, изредка выпадавшим на мою долю, было заблуждение коренного жителя, который спрашивал у меня дорогу на местном наречии. Пусть такое и случилось со мной, по-моему, всего дважды и пусть в обоих случаях я так и не смог доходчиво сориентировать бедолагу, а на местном наречии и подавно, дни напролет я потом упивался одержанной победой в силу того неоспоримого факта, что кто-то из старожилов по ошибке принял меня за соотечественника.

В то же время ничто в ту пору не могло омрачить моего настроения более основательно, чем столкновение с другими туристами. Стоило мне заприметить их издалека, как меня молниеносно пронзала упрямая мысль, что я оказался в неправильном месте, а именно — в туристическом, и, стало быть, потерпел фиаско в выполнении своей наиважнейшей, прямо-таки священной миссии, состоявшей в избегании туристических мест во время отпуска. Если мне не удавалось немедленно ретироваться, например, в ожидании заказа в кафе, то я собирал волю в кулак и с перекошенным от отвращения лицом ждал, пока они не уберутся к черту, после чего мог снова дышать свободно.

Самым страшным испытанием было повстречать соотечественников. «Голландцы!» — шипел я сквозь зубы своему попутчику. Если же они оказывались совсем близко от нас и могли уловить мой сигнал тревоги, то я принимался судорожно кивать в их сторону, наспех сканируя при этом нашу одежду и сопутствующие атрибуты на предмет деталей, способных нас разоблачить. Один только пластиковый пакет из голландского супермаркета «Альберт Хейн» уже таил в себе катастрофические последствия. Пока голландцы находились в пределах слышимости, я и мой спутник, многозначительно уставившись друг на друга, могли в течение ужина не проронить ни слова. Если наша стратегия срабатывала и нам удавалось подслушать их по определению глупую болтовню, ибо они пребывали в заблуждении, что их тайный язык Нижних земель никто здесь не понимает, то эта скромная удача слегка компенсировала нанесенный нам моральный ущерб, но все же была слабым утешением в горьком страдании, причиненном мучительным фактом самого их существования.

Когда же я переехал в Италию, мое отношение к туристам поменялось. В первую очередь потому, что сам я в Италии больше туристом не был. В прошлом я, разумеется, тоже не был здесь туристом, в лучшем случае — путешественником, но теперь я не был им однозначно. Я владел ключами от дома, говорил на итальянском, а на улице меня приветствовали лавочники и знакомые. При желании под мышкой у меня могла быть зажата местная газета. Пока туристы терпеливо ожидали своей очереди у стойки бара моей любимой кофейни, мне по приходе достаточно было лишь выкрикнуть свой заказ на беглом итальянском поверх их голов, даже не снимая солнцезащитных очков. Пока они гадали, стоит ли протестовать, у меня наготове уже имелась шутка для бармена, которого я знал по имени. Я был здесь своим, в этом не было никаких сомнений.

Коль скоро теперь меня невозможно было принять за одного из них, туристы перестали меня волновать. Я больше не опасался узнавать в них себя и не испытывал потребности оспаривать первенство открытия того или иного места, а значит, и права им наслаждаться. Битву за территорию и признание местным сообществом я давно уже выиграл по всем возможным фронтам. Так что теперь я мог позволить себе, приветливо улыбаясь, с сочувствием за ними наблюдать, что охотно и делал. Они напоминали мне, как далеко я шагнул, чего достиг и что моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе.

Помимо всего прочего, я гордился тем, что живу в городе, в который стекаются полчища туристов со всего мира. Тот факт, что они готовы совершить тысячекилометровое путешествие ради того, чтобы собственными глазами лицезреть всемирно известную красоту моего города, наполнял меня радостью, утверждал в выборе места жительства и в мысли, что в целом жизнь моя сложилась не так уж плохо.

Мне нравилось тешить себя раздумьями о том, что туристы мне завидуют. Всякий, кто посещает подобный город, заигрывает с желанием в нем поселиться, но если для большинства из них эта мечта в силу практических сложностей и отсутствия смелости так и остается воздушным замком, то мне удалось сполна воплотить ее в жизнь. В то время как после нескольких незабываемых дней они скрепя сердце вынуждены были трогаться в обратный путь, в свои залитые дождем дешевые новостройки в спальных районах с автомойкой и велосипедной стоянкой перед супермаркетом, я наслаждался шумным балом жизни, в золотом свете вечернего солнца элегантно фланируя меж старинных палаццо, где меня приветствовали как друга. La dolce vita italiana, которую они пригубили, перед тем как, захмелев от сожалений, вернуться домой, к обязанностям и проблемам, была для меня ванной, наполненной шампанским, в которой я ежедневно блаженствовал. Как они могли мне не завидовать? Поэтому хорошо, что