Рубежи - Михаил Аношкин

— Имейте в виду, товарищи курсанты, ждать долго больше не стану. Кто отстанет, будем считать дезертиром!

К вечеру добрались до какой-то речушки, перекрывшей путь к отступлению. В лесу скопилось столько людей и техники, словно сбежался весь военный округ. И каждый стремился прорваться на восток самостоятельно.

На восточном берегу речушки прочно окопался фашистский десант. Попытки сбить его с рубежей заканчивались неудачами. Иначе и не могло быть, потому что не было единого командования. Мост простреливался крупнокалиберными пулеметами и минометами. Западный берег к тому же был болотистым, с плохими подходами к речке. Инициативные командиры прощупывали берега подальше от моста, но и в тех местах фашисты предусмотрели прикрытия.

Скрипник поставил «эмку» возле раскидистой березы и приказал капитану Бугаеву немедленно созвать к себе командиров подразделений, оказавшихся в ловушке. Курсанты-связные разбежались по лесу выполнять приказ.

Полковой комиссар сразу оценил обстановку и остро почувствовал, что промедление грозит гибелью всем. Потому особо не задумывался, имеет он право собирать командиров по собственному почину или нет, есть тут кто выше его по званию или нет. Он принял в данной обстановке единственно правильное решение: создать Военный совет. Возможно, несколько позже до этого додумался бы и другой командир. На совете комиссар намеревался решить, что предпринять объединенными усилиями, и уступить командование тому, кто окажется старше его по званию. Он не стремился встать над всеми, он исходил из главной посылки: кому-то надо начинать и как можно скорее.

Возле «эмки» собирались командиры. Скрипник изложил свою точку зрения на обстановку.

Мы лежали неподалеку от «эмки», курили и были готовы выполнить любой приказ. За кустом спрятано зенитное орудие, неведомо каким способом доставленное в лесную чащу. В стороне от него полыхала, потрескивая и густо дымя, груда желтого тола. Черный дым зримо цеплялся за сосновые колючки. На лужайке расположилась группа красноармейцев, видимо, из одной части. Но по развязности, с которой они держались, чувствовалось, что среди них не было старшего.

Неорганизованное многолюдье. Со стороны моста с редкими интервалами доносились пулеметные очереди.

Олесь чистил карабин: вовсю настрелялся по самолетам. Бяков снова занялся банкой говяжьей тушенки — откуда он их только берет? И что за ненасытный человек! В любой подходящий и неподходящий момент жует и жует.

Возле Бякова появился человек в форме красноармейца. На него никто не обратил внимания. А тот быстро вскинул винтовку и, прицелившись, выстрелил. Скрипник дернулся, повернулся в сторону стрелявшего и стал медленно падать. Его подхватило несколько рук. А стрелявший, пользуясь тем, что выстрел одних ошеломил, а другие никак на него не среагировали, — мало ли стреляли в этом военном лесу, — бросился наутек в обход горящей кучи тола. Но убежать ему не удалось. Одновременно вскочили Бяков и Олесь, кинулись в погоню. Заметили удирающего и другие.

Пуля вошла Скрипнику в пах. Рана оказалась очень опасной. Комиссар то и дело терял сознание. По распоряжению Бугаева в кузове полуторки соорудили лежанку, на которую и устроили его.

Военный совет принял единодушное решение: сегодняшней ночью идти на прорыв. Определили задачи каждому подразделению. Командовать прорывом поручили человеку в комбинезоне танкиста — его называли Ивановым, но вряд ли это была его настоящая фамилия.

Трудная наука — война. И страшная. Из-за беспечности, неразберихи врагу удалось вывести из строя начальника наших курсов, полкового комиссара Скрипника, за спиной которого мы чувствовали себя уверенно. Командиром стал капитан Бугаев. Мы относились к нему хорошо, но все-таки комиссар был куда сильнее.

Комиссара Скрипника курсанты любили, хотя держался он от нас на определенном расстоянии. Но это было правомерно и объяснимо. Мы постоянно незримо, а порой и зримо чувствовали его отеческое отношение к нам. Как-то старшина по халатности выдал Олесю сапоги на размер больше, и Олесь набил на пятке кровавую мозоль. Получил освобождение от занятий. Рапортичка о происшествии на курсах как обычно вечером легла на стол начальника, и старшина исчез на трое суток — сидел под домашним арестом. Олесю выдали другие сапоги.

Обедал Скрипник в курсантской столовой. И чуть не выгнал повара, когда тот схитрил — приготовил ему обед особо. Сурово подчеркнул — кормить только из курсантского котла. Попробуй после этого плохо приготовь обед или ужин!

Однажды комиссар присутствовал на занятиях в нашей группе — шел урок по изучению вопросов ленинизма с привлечением первоисточников. Скрипник расположился в дальнем углу класса и слушал, вроде бы даже подремывал, прикрыв ладонью глаза. Преподаватель, конечно, волновался. После перерыва Скрипник усадил преподавателя за стол рядом с собой и начал говорить о ленинской работе «Государство и революция». Она значилась у нас в программе. Слушали его не шелохнувшись. То был в высшей степени интересный и глубокий рассказ. Мы даже удивились, как это раньше не все понимали, ведь так просто! Потом Маслиев сказал убежденно:

— Хлопцы, всяких я лекторов перевидал и переслушал, но наш — эрудит! Материал знает и так умеет преподнести и выделить главное! Вот ты, сержант, сколько учился?

— Десять лет.

— И как тебе лекция комиссара?

— Словно глаза промыл — видеть лучше стал!

— А между тем говорил он о категориях сложных и под нас не подделывался. Честно, хлопцы, считал я его середнячком, не очень тароватым в теории. И вот какой пассаж! Каюсь!

Мне кажется, комиссар Скрипник был человеком склада Маргариты Федоровны и Кирилла Германовича, но только более высокого полета. И насколько бы наша жизнь стала беднее, если не было бы в ней таких личностей. Подлый диверсант точно выбрал, в кого стрелять, понял фашистский ублюдок, где центр притяжения. Значит, готовили его к такой пакости.

— Сержант, а сержант, — теребил меня за плечо Олесь, а я не спал, просто крепко задумался. — Треба идти до капитана.

Бугаев вызвал к себе десять курсантов, в том числе и нашу троицу. Он сидел на расстеленной шинели в тихом овражке, заросшем мелким дубняком. Рядом примостился младший политрук. Капитан сильно осунулся, был подавлен случившимся. А обстановка сложная, действовать надо самостоятельно, за широкую комиссарову спину уже не спрячешься. Бугаев сказал:

— Наша колонна прорыва пойдет правее моста. Вот по этой ложбинке, — провел карандашом по карте-десятиверстке. — Ваша задача — подойти скрытно к реке и разведать брод. Если появится возможность, выдвинуться на восточный берег и ждать колонну прорыва. Она двинется в двадцать четыре ноль-ноль. Сейчас девятнадцать сорок. Сверьте часы, политрук. Документы сдать комсоргу.

Это было предусмотрено Уставом: уходя на разведку, документы сдай старшине. В данном случае мы сдали их комсоргу Ильичеву. Политрук придирчиво осмотрел каждого и, приметив у курсанта разрезанное сверху голенище сапога, спросил:

— В чем дело?

— Трет, товарищ политрук.

— Выйти из строя! Для разведки не годен!

Сборы окончены, амуниция подогнана, оружие проверено, документы сданы. Политрук, выдвигаясь вперед, тихо скомандовал:

— За мной!

Гуськом выбрались из овражка, держа курс к реке. До нее километров пять с гаком. Солнце медленно клонилось к закату. На землю упали длинные тени. За овражком тихо млело желтеющее поле ржи. Кое-где серели воронки от бомб. Рожь была густая и высокая — по пояс. Всплыли в памяти слова Александра Жарова:

— Ты что ж, товарищ рожь,Меня перерастаешь?

Хороша рожь, да кому достанется… Втянулись в ложбинку, которую показывал Бугаев на карте. Края ее холмились, на их гребнях рос мелкий кустарник.

Сделали привал: следовало осмотреться, перестроить движение. Идти гуськом стало опасно — хватило бы одного вражеского автоматчика, чтобы подсечь нашу цепочку прицельной очередью. А где гарантия, что на увалах не спрятались фашисты?

— Значит так, — политрук ткнул пальцем в грудь Олесю, — ты поднимешься на увал слева и будешь двигаться параллельно нам. В случае опасности открывай огонь. А ты, — указал на другого курсанта, — пойдешь справа по увалу, с той же задачей. Сержант, — это он мне, — с двумя курсантами движешься впереди. Остальные со мной.

Идем медленно, с оглядкой и опаской. Солнце нырнуло за кромку леса. Со стороны речки потягивает сыростью. Принятые нами предосторожности оказались не лишними. На правом увале курсант наткнулся на вражеский дозор. Вспыхнула перестрелка. Курсант бил из карабина, выстрелы звучали отдельно и хлестко. Фашисты садили из автоматов. Потом грянул взрыв гранаты, еще один, еще… Автоматы смолкли, замолчал и карабин. Тишина напряглась, как струна, готовая лопнуть.