Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права - Николай Дювернуа

Что до отношения деятельности судьи к деятельности законодателя, то здесь мы найдем тоже некоторые признаки тесной между ними связи: «а в княжи тивуне – 80 гривен, а конюх старый у стада 80 гривен, яко уставил Изяслав в своем конюсе, его же убили Дорогобудьци». С технической стороны значение оценочных положений мы уже разъяснили. «Взирая в правду», судья находит в ней легчайший способ выразить отвлеченное начало права в конкретной форме. Приложение легко, ибо очень мелки различия вещей (голубь, куря, гусь) и везде цифры.

Рассмотревши таким образом состав Правды детей Ярослава, мы спрашиваем себя, что ж приносит нам нового эта ясным образом отмеченная другим характером эпоха в развитии нашего права? Что нового для образования юридической догмы, для процесса формулирования действующих начал права? Если мы обратимся к свидетельству близких по времени людей, то получим такой ответ: сыновья Ярослава совокупились и отменили убиение за голову, а все остальное, как Ярослав судил, так и они уставили (Тр. си., ст. 2). В другом месте тот же близкий по времени свидетель говорит: «Ярослав был уставил убить раба за оскорбление свободного, а сыновья уложили на куны» (Тр. си., ст. 58). Больше не происходило ничего особенного, прошло много годов, и все оставалось по-старому. Так смотрит близкий по времени человек, которому видны только яркие внешние события. Если бы мы стали смотреть так же как он, то могли бы пожалеть что не Ярослав Мудрый отменил убиение за голову, а именно его дети. Но мы знаем, что не одна эта перемена произошла в юридическом быте, что одна эта перемена не могла произойти. Мы знаем, что не Ярослав «был уставил» месть и убийство раба за оскорбление свободного, что правомерное свое основание и то и другое имело в обычае, и Ярослав не мог ничего другого уставить, не мог судить иначе. Теперь эта месть и это убийство теряет свое правомерное основание. Князья судят иначе, и вот их современник объясняет нам, что Ярослав уставил убивать, дети уставили откупаться. Некоторые из теперешних исследователей старались точнее представить себе, как происходили эти перемены.

Тобин посвятил много внимания вопросу о том, сколько раз съезжались сыновья Ярослава (слова: паки совокупились заставляют его предполагать, что они съезжались 2 раза), и когда состоялась законодательная комиссия (Gesetzcommission, состоящая из нескольких лиц, Staatsbeamten) для определения разных подробностей насчет суда при Владимире Мономахе. При полном успехе таких изысканий, мы все-таки не много выиграем для понимания возможности и действительности тех перемен, которые приносит с собой новое время. Возьмем два крайних положения, на которых остановил свое внимание составитель текстов Правды. Что предполагает частная месть? Непосредственность, ближайшее соприкосновение между мстителем и убийцей, безразличие между лицом и имуществом. Что нужно для того, чтоб частной мести не было? Нужен орган власти, нужен процесс, нужны судебные доказательства, нужны определения достоинства лица, нужны определения принадлежности имущества. Итак, один шаг, одна простая перемена: Ярослав уставил убить, а сыновья запретили убивать и требуют, вместо частной расправы, суда и кун, – предполагает весьма значительный переворот не только в области нравственной, но и в области практической. Самозащищение и самосуд может уступить место только другому, лучшему способу охранения права. Надо, чтоб этот лучший способ был налицо. Только тогда возможна перемена. Таким образом, трудно думать, чтоб при детях Ярослава месть перестала быть правомерным средством, а «ино все» оставалось так же, как было при отце. Эти «verhängnissvollen Worte», как их называет Тобин, перестанут нас затруднять только тогда, когда мы примем в расчет, что их произносит близкий по времени человек, который наблюдал только внешнюю сторону явлений, не мог видеть внутренней их причины и силой жизни изменившихся условий, в которых возможны были эти явления. Уже в Правде Ярослава мы видим некоторые правила, касающиеся процесса: знамение, видоков, роту. Старая Правда требует в разных случаях то тех, то других доказательств. В одном случае ответчик должен идти на извод перед 12-ю человеками, если не сознается в иске. Формы процесса несомненно должны были осложниться вместе с ограничением самоуправства, а между тем собиратель статей второй Правды ничего не говорит об этом. Все это как будто остается по-старому. Дети Ярослава, охраняют вора от самоуправства, раба от убийства за оскорбление свободного, а какой процесс при взыскании долга, какие отношения наемника к господину – это как будто остается вне ведения суда, вне всякого юридического определения. Вместо лица суд обращается во многих случаях к имуществу. Еще в договорах с греками мы видели, что при взыскании за убийство жена убийцы сохраняет часть, которая ей принадлежит по закону. В короткой редакции Правды ни слова об этих предметах. Права князя на штрафы за разные незаконные действия расширяются самым ощутительным образом, и во всей Изяславовой Правде только раз мы видим ясное указание на содействие власти истцу (кто изымал – тому 10 резан и проч.). Ярославова Правда знает особый иск, называемый сводом, существо которого заключается в том, что владеющий ответчик указывает от кого он приобрел вещь (своего auctor’a), но процесс этот происходит только в своем миру. Какие перемены произошли при детях Ярослава в области имущественных, семейных отношений, как при изменившихся условиях определились отношения лица к общине, какие новые формы процесса заступили место прежних, слишком непосредственных способов восстановления права – этого не видит современный наблюдатель, ибо перемена происходила без всяких осязательных событий. Летописец говорит, что князь Владимир распахал и умягчил сердца людей, Ярослав насеял их книжными словами, а мы теперь пожинаем плоды (ПСРЛ, т. 1, стр. 65). Плоды новых нравственных начал в практической сфере права растут незаметно. Если при Ярославе легко сложились резкие формы охранения личности и собственности в этих законах отцов и дедов, которых хранительницей была община, и которых памятником служит старая Правда, то теперь труднее найти орган, который бы выразил, в чем же состоит успех дальнейшего развития права и процесса. Устав князя не касался всех сторон юридического быта. Новый обычай мог получить свое определенное выражение, мог быть замечен и записан только тогда, когда народные нравы в состоянии были отвечать на все вопросы, которые предлагала юридическая мудрость людей, просвещенных византийским образованием.

Мы видели, что еще в начале X в. явилась надобность определить русское право по отношению к греческому. Отсюда произошла Правда договоров русских князей с греками. В другой раз была сделана попытка примирить короткий сборник греческого права с нравами только что просвещенного христианством народа. Тогда трудно было достигнуть какого-либо действительного примирения противоположных начал. Сборник остался греческим и принял в себя слишком мало элементов туземного права. В Ярославовой Правде удерживается взгляд на преступление как на обиду, месть остается правомерным средством. Но вслед за этим идет ряд новых явлений. Под влиянием религии падают основы прежнего порядка. Во всех видах правонарушений мы находим не одну систему частных штрафов, рядом с ними идут штрафы князю. Сфера княжеской юрисдикции расширяется самым очевидным образом. Несомненно, что вместе с этим должно было происходить много других перемен, но не все эти перемены одинаково доступны нашему наблюдению.

До сих пор все, что мы видели, касалось состояния права, подвергшегося нарушению. Это не составляет особенностей нашей истории. Везде сперва определяются способы восстановления нарушенного права и, говоря словами Иеринга, та сторона материального права, которая обращена к процессу. В то время, когда материальное право едва видимо в слабых очертаниях, формы процесса обозначаются уже определенно и точно. Это составляет первую, насущную потребность юридического быта, и удовлетворить ей легко, ибо в установлении форм процесса весьма многое составляет дело простого расчета и соображения. Совершенно иначе с материальным правом. Определенность его институтов составляет плод позднейшего времени и свидетельствует о значительно возвысившемся уровне юридической жизни. Право бесспорное долго остается на степени фактического, неопределенного состояния, и его выводит из этого состояния лишь внешний стимул. Если бы мы имели от времени Русской Правды какие-либо акты сделок или процесса, то нам легко было бы раскрыть весь путь, по которому следовало развитие материального права вместе с развитием органов суда и форм процесса. Но, к сожалению, все, что дошло до нас, не составляет первообразных актов, все, что дают нам позднейшие редакции Русской Правды, – это плод понимания тогдашнего юриста той практики, которая происходила на его глазах. Собиратель имеет известную точку зрения на договор, на опеку, на наследство, и он отчасти ищет для этих рубрик ответов в современной практике, отчасти, в зависимости от греческого права, сам дает на них такой ответ, который всего более подходит к условиям времени. Так образуются первые очертания древнерусских гражданских институтов. Появление их тесно связано с расширением княжеской юрисдикции, которое видно в Правде детей Ярослава и отчасти в позднейших сборниках. Чтобы держаться ближе изучаемых памятников, мы рассмотрим эти новые явления в связи с разбором состава позднейших редакций. Не следует думать, чтобы те начала гражданских институтов, которые видны в этих позднейших сборниках, с ними только появились в жизни. Напротив, здесь они лишь точнее и определеннее формулируются. Начало вещных, договорных институтов, начала приданого, опеки, наследования и проч. могут быть относимы в неопределенную даль. Можно отыскивать указания на имущественные отношения членов семьи и рода в первых известиях наших летописцев, в народных песнях; можно искать параллелей, как это делал Эверс, в отношениях князей с отношениями частных лиц, отсюда выводить понятия об имуществе, опеке и проч. О рабах у славян мы найдем указания еще в первых свидетельствах Маврикия, в договорах князей с греками, в рассказах об Ольге, мстившей за своего мужа в древлянской земле.