О чем молчат фигуры - Юрий Авербах

По версии Ботвинника, «Снегирев и сам сознавал, что этот матч для противоборства значения не имеет; он понял мой намек и взялся за дело— как всегда бесшумно и энергично. Как он сумел убедить начальство — не знаю, он этого не рассказывал, но месяца через два было объявлено об установлении звания "абсолютного чемпиона" и проведения матч-турнира шестерых в четыре круга.

Смысл, который вложил Снегирев в понятие "абсолютный", был ясен: именно абсолютный чемпион СССР должен играть матч с Алехиным». Какое начальство сумел убедить Снегирев? Ведь, по словам того же Ботвинника, тогдашний председатель Спорткомитета Снегов относился к нему недружелюбно, да и вряд ли председатель Спорткомитета самостоятельно мог решить такой вопрос. Существует другая версия произошедшего: в Москве муссировались слухи, что Ботвинник или кто-то из его покровителей написал письмо вождю ленинградских коммунистов Жданову, тогда одному из самых влиятельных партийных деятелей страны. В тексте Ботвинника есть одно многозначительное слово «бесшумно». Это означало, что ни один из участников предстоящего матч-турнира не ведал, что им снова скоро предстоит встретиться за шахматной доской. Лилиенталь, например, жаловался, что когда он получил из Москвы вызов, то думал, что его приглашают играть матч с Бондаревским. Ведь об этом уже было официально объявлено. Подготовился Ботвинник к матч-турниру, как сам он пишет, отлично. Вместе со своим тренером Рагозиным жил в доме отдыха Ленинградского горкома партии. Из-за того, что в XII чемпионате он страдал от шума и табачного дыма, то тренировочные партии играл при включенном радиоприемнике и спал в прокуренной комнате.

В соревновании, которое проходило частично в Ленинграде, а частично в Москве, Ботвинник победил весьма убедительно, выиграв все матчи, Керес отстал на два с половиной очка, Смыслов финишировал третьим.

Как с торжеством заключил новый «абсолютный» чемпион СССР: «Стало ясно, кто должен играть с Алехиным».

Однако через два месяца гитлеровская Германия напала на Советский Союз и вопрос о матче Алехин — Ботвинник отпал сам собой...

Во время Великой Отечественной

На осень 1941 года был намечен финал XIII первенства страны. Перед ним должны были состояться 4 отборочных полуфинала. Первый из них проходил в Ростове-на-Дону. В воскресенье 22 июня 9-й тур только начался, когда в турнирном зале появилась взволнованная жена Ильина-Женевского и шепотом сообщила А. Моделю: «По радио передали, что Германия напала на Советский Союз!» Эта новость быстро распространилась среди участников. Хотя из Москвы пришла команда продолжать игру, ряд шахматистов поспешил домой, особенно те, кто жил вблизи западной границы.

Меня война застала в Коломне. Наша учебная группа тогда проходила производственную практику на местном паровозостроительном заводе. Помню, как прямо в цехе мы слушали по радио речь Молотова, закончившуюся словами: «Враг будет разбит. Победа будет за нами!» А затем состоялся общезаводской митинг.

В стране была объявлена всеобщая мобилизация. Институт имени Баумана, в котором я учился, готовил кадры для военной промышленности, и его студенты имели отсрочку от призыва. Тем не менее, в первые дни войны тех, кто был в Москве, отправляли в народное ополчение. Когда же в начале июля мы вернулись в столицу, разнарядка на ополчение, видимо, была выполнена, и нас сразу же послали под Наро-Фоминск слесарями на бронетанковую ремонтную базу. Там все лето мы обычно работали по 12 часов в день, но иногда объявлялось казарменное положение, и тогда по несколько дней мы не выходили из цеха, пока не заканчивали ремонт отправлявшихся на фронт машин. Спали урывками, прямо в танках, положив на днища войлочные кошмы. Танки «БТ» (их звали любовно «бэтешки»), которые мы ремонтировали, были быстроходными, но лобовая броня у них немногим превышала 20 миллиметров и пробивалась даже крупнокалиберным пулеметом. Когда же на базу привезли первый трофейный «панцерваген» чехословацкой фирмы «Шкода», то выяснилось, что его лобовая броня почти в три раза толще.

В Наро-Фоминске я увидел и наши, позже ставшие знаменитыми «Т-34». Отсюда они отправлялись под Ельню, где немцам впервые был нанесен сильный ответный удар.

Хотя в конце 30-х годов песня «Если завтра война» была исключительно популярной: ее пели и в армии, и в детских садах, война застала нашу страну врасплох. И немецкие танковые армады стремительно двигались к Ленинграду, к Москве и на юг страны.

В начале сентября, когда фронт стал приближаться к столице, нас вернули в институт. И хотя обстановка была тревожной, началась обычная студенческая жизнь — лекции, семинары, лабораторные работы. Как-то я зашел в шахматный клуб (он располагался в помещении Спорткомитета Москвы на улице Мархлевского) и узнал, что организуется показательный турнир мастеров и кандидатов в мастера. Среди участников были шахматисты трех поколений — мастера старшего возраста В. Блюменфельд и Н. Зубарев, среднего — Н. Рюмин, С. Белавенец и М. Юдович, а также молодые кандидаты, в основном студенты — Л. Аронин, Ю. Гусев, В. Тарасов, Б. Станишнев.

Я тоже к ним присоединился.

По замыслу организаторов соревнование должно было продемонстрировать всему миру, что Москва живет спокойной, нормальной жизнью.

Однако что это была за жизнь? Фактически после первых же начавшихся в конце июля бомбежек столица превратилась в прифронтовой город. Высоко в небе повисли аэростаты противовоздушной обороны, при появлении вражеских самолетов выли сирены — объявлялась воздушная тревога, и люди спешили в метро или в специальные бомбоубежища. Не раз мне приходилось дежурить на чердаке нашего дома и гасить «зажигалки» (зажигательные бомбы), цепляя их крючьями, чтобы затем бросить в ящик с песком или в бочку с водой.

Играли в турнире два раза в неделю. Со старта в лидеры вырвался студент Института связи Борис Станишнев. Насколько помню, уже после девяти туров он выполнил норму мастера. Близок к выполнению нормы был и я. 12 октября, в воскресенье днем, состоялся очередной, оказавшийся последним тур, в котором мне удалось победить мастера Белавенца. А в понедельник 13-го Николай Николаевич Рюмин пригласил меня к себе домой, чтобы сыграть заранее партию следующего тура. Она закончилась вничью, когда вернулась с работы его жена, служившая в Наркомате вооружения. Она сообщила, что многие предприятия Москвы эвакуируются и что наш институт отправляется в Ижевск. На следующее утро я помчался в институт, но там узнал, что опоздал: эшелон уже ушел, и добираться туда нужно самостоятельно.

Зима 1941 года была ранней. Снег выпал уже в октябре. Наступили холода. 16 октября после сообщения по радио, что положение на фронте ухудшилось, в Москве наступила паника. Тысячи москвичей кто как мог двинулись на восток. Среди них был и я. В Муроме мне удалось догнать институтский эшелон, и в доверху набитом людьми и вещами товарном вагоне я благополучно добрался до Ижевска.

Москва перешла на осадное положение: немцы были совсем рядом. Тем не менее в ноябре был проведен очередной чемпионат города. Тогдашнему директору шахматного клуба В. Алаторцеву удалось собрать 8 человек, из них 5 мастеров. Турнир игрался в два круга и закончился победой лейтенанта И. Мазеля, который сразу же после победы отправился на фронт.

Ленинград оказался окруженным, а после того, как немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады, казалось, что судьба города решена. Однако и там, несмотря на тяжелейшие условия, в ноябре-декабре состоялся первый блокадный чемпионат. В нем участвовали 4 мастера — Г. Лисицын, И. Рабинович, Г. Равинский, В. Чеховер, а всего 8 человек. К месту очередного тура (играли в госпиталях) добирались пешком: городской транспорт уже не действовал. Не подавалась электроэнергия. Введен был строгий рацион хлеба: рабочим — 250 граммов в день, остальным — 125. Артобстрелы и бомбежки были ежедневно. Игра в госпиталях имела свои преимущества: иногда участники получали тарелку каши и стакан горячего чая. После 6 туров соревнование было прервано. Еще в самом начале войны перестали выходить журнал «Шахматы в СССР» и газета «64». На дверях редакции вывесили объявление: «Редакция закрыта. Все ушли на фронт». С уходом на фронт главного редактора В. Е. Германа, бывшего одновременно председателем Всесоюзной шахматной секции, она фактически распалась...

В январе 1942 года Б. С. Вайнштейн, энтузиаст шахмат, занимавший в то тяжелое время пост начальника планового отдела НКВД, позвонил зампреду Совнаркома Р. С. Землячке и сообщил, что шахсекция страны перестала существовать, между тем шахматы и сейчас полезны.

Какой толк от них во время войны? — удивленно спросила она.

Вайнштейн объяснил, что шахматы могут помочь в госпиталях: среди раненых наверняка много любителей этой игры.