Поход - Афонсо Шмидт

– Что нового?

Муж почесал бороду и оскалил зубы.

– Негры покидают фазенды. «Они» появляются, проникают в зензалы и поднимают невольников на бунт. В Пайол-Гранде убили надсмотрщика и повесили труп на столбе. Негры собираются на дорогах, организуют банды и врываются на фазенды, чтобы загнать рабов в свое стадо… Где Симон?

Дона Ана нервно засмеялась.

– Я его позвала, но он от страха ничего не мог сказать, ему мерещатся по углам призраки. Ничего толком не объяснив, он быстро ушел. Вот туда, в лесок…

– Странно, до сих пор он держался храбро…

Фазендейро постарался убедить жену, что по крайней мере этой ночью бояться нечего. Заставил ее улечься в постель, зажег лампадку – каплю света у подножья распятия, взял керосиновую лампу и пододвинул к двери на веранду качалку.

Время от времени он открывал дверь и вглядывался в ночь. Луна озаряла пейзаж своим холодным светом – все было словно в серебре. Таинственная тишина окутала пастбище, гору, зензалу. Только когда ветер дул со стороны реки, слышался стук жернова и шум падающей воды. Временами лаяла на тень какая-то заблудившаяся собака. Было уже далеко за полночь, когда лай стал доноситься от зензалы… Что бы это могло значить? Конечно, это «они» – каиафы Антонио Бенто, которые тайком пробираются на фазенды, проникают в зензалы и поднимают бунты. Ему казалось, что он слышит шум, споры, бранные выкрики…

Алвим направился в дальнюю комнату и снял висевшее в углу ружье. Принялся разглядывать его, потом взял шомпол и зарядил ружье порохом и крупной дробью. Затем вернулся на свой пост и приоткрыл дверь, чтобы посмотреть, не видно ли чего-нибудь подозрительного.

В это время в коридоре появилась дона Ана в широком пеньюаре со складками. Рыдая, она умоляла:

– Нет, Антониньо, ты не выйдешь наружу. Пусть они убивают, пусть кромсают друг друга… Господь бог охранит нас от этих проклятых…

Она крепко ухватилась за мужа. Напрасно Алвим объяснял, что не собирается выходить из дому, а только чуть приоткрыл дверь, чтобы посмотреть в щелку, что происходит снаружи. Шум, который встревожил его, оказывается, производила лошадь, тершаяся о стену. Поставив ружье в угол, Алвим отвел жену в спальню. Так они там и просидели всю ночь при слабом желтом свете лампадки, вслушиваясь в подозрительные шорохи вокруг дома, где собака продолжала гоняться за тенями.

Под утро веки измученной доны Аны отяжелели и она задремала. В окнах забрезжил рассвет. Немного погодя на кухне послышались мягкие шаги Женовевы и сухое потрескивание щепок, которыми она разжигала плиту.

Фазендейро открыл дверь и вышел на веранду. Солнце золотило зеленую чащу Мунды и освещало зензалу. По дороге расхаживали негры, но среди них были и чужие, не из его поместья. Что они здесь делали в такой ранний час? И пока Алвим раздумывал, что бы это могло значить, он увидел, как Женовева вместе с двумя другими негритянками в сопровождении незнакомых ему женщин пошла по направлению к проезжей дороге. Заметив хозяина, она, очевидно, заколебавшись, остановилась, но сразу же побежала догонять своих товарок.

Затем помещик увидел любопытную сцену: у ворот стоял старик Теренсио, который проработал на его фазенде больше пятнадцати лет. Очевидно, он хотел остаться и пытался на своем языке уговорить остальных, но никто не обращал на него внимания – все покидали зензалу. Вдруг Салустио, который, судя по всему, был зачинщиком бунта, спросил:

– Что это старик там бубнит?

Только тогда негры заметили старого невольника и услышали его слова. Старый Муже подбежал к Теренсио, схватил его за руку и увел с собой.

Вскоре зензала опустела, и на дороге до самого поворота тоже никого не было видно.

У Алвима не хватило мужества пойти к жене и рассказать ей о случившемся. Но она уже успела заглянуть на кухню и теперь вышла оттуда расстроенная и обескураженная.

– Бедная Женовева!..

Муж вопросительно посмотрел на нее.

– Она ушла с остальными, но накрыла стол и приготовила кофе.

Когда негры Пайнейраса выбрались на шоссе, они встретили там своих товарищей – невольников с других фазенд. Мужчины шли с серпами на плечах; женщины, не считаясь с расстоянием, которое им предстояло пройти, несли на голове объемистые узлы белья. Некоторые из них тащили за руку детишек, а были и такие, что усаживались на обочине дороги покормить грудью младенцев. Участники похода задавали друг другу вопросы.

– Ну как, все ушли?

– А где же остальные?

Маленькая, подвижная негритяночка застыла на дороге с обращенными к небу руками:

– Санта-Рита, мать обездоленных, взгляни на нас!

А другая ей вторила:

– Пресвятая богородица Монте-Серрате! Я обещаю тебе на коленях спуститься с гор в Сантос! – Ее звали Лузия, и вот ее история…

Родилась она в Сантосе, и хозяева давно освободили ее. Она трудилась, скопила кой-какие деньги и открыла пансион, где жили молодые приказчики. Через некоторое время ее сбережения достигли уже двух-трех конто. Но она влюбилась в одного из своих жильцов, коммивояжера, из тех, что непрерывно разъезжают по провинции. С этого и начались все беды. Он уговаривал Лузию продать пансион, объединить с ним капитал и переехать в провинцию. Покорная и доверчивая негритянка подчинилась. Они уедут из Сантоса, откроют в одном из провинциальных городов гостиницу, поженятся и будут счастливы. Лузия поехала с ним. Но, истратив все ее деньги, малый продал ее одному фазендейро. На следующий день у нее произошел выкидыш… С тех пор бедная женщина думала только об одном – как бы вернуться в Сантос. Когда ей наконец представилась эта возможность, она дала обет, столь же выстраданный, как и ее стремление к свободе! И ушла с остальными…

Наиболее энергичные и решительные шагали впереди, время от времени оборачиваясь и подбадривая отстающих. У развилки дороги они останавливались. Если не находили там невольников с соседних фазенд, ожидавших их, как это было условлено, то посылали гонцов для переговоров с колеблющимися зензалами. Через некоторое время гонцы появлялись, окруженные шумными, возбужденными неграми; но возвращались они не всегда. В таких случаях распространялся слух, что их убили надсмотрщики на фазенде. И тогда в поредевших рядах рабов, которые шли добывать себе свободу, начинался ропот.

Но вот у дороги, ведущей к фазенде, их встречали собратья негры – мужчины и женщины – и от радости принимались танцевать тут же на глинистой земле, изборожденной колесами повозок. Находились знакомые. Сыпались расспросы о тех, кто не пришел.

Салустио и Теренсио изредка останавливались передохнуть; опершись на ручки серпов, разминали сигареты и не спеша курили. Так они оказывались в тылу колонны, но, спохватившись, вскоре догоняли ее и, легко шагая, выходили вперед. Проходя мимо женщин, сгибавшихся под тяжестью узлов, они ободряли их и помогали тащить ношу…

Негры шли и шли… Останавливались у речек, в апельсиновых рощах, у придорожных пашен.

К полудню толпа невольников значительно увеличилась. Было невыносимо жарко. Отвесные лучи солнца отражались в дорожной пыли искорками слюды. Матери срезали листья каэте и укрывали ими головы детей. Некоторые старики и больные не могли продолжать путь и остались у дороги, уходящей к холмам. Они не смели взглянуть в глаза товарищам, будто совершили что-то постыдное. Но товарищи не тратили времени на уговоры: они понимали, что слабым и малодушным все равно придется отступить – так лучше сделать это сейчас, в самом начале похода, не обременяя остальных его участников.

На повороте показалась хижина. Толпа, подобно муравьям, расползлась по участку.

– Эй, кто там в доме?

– Кто здесь живет?

Стояла тишина. В зарослях сахарного тростника испуганно залаяла собачонка. В клетке над дверью, как сумасшедшие, метались птички. Над крышей поднималась струйка дыма. Кто-то толкнул ногой дверь – она открылась. На глинобитном полу стояла на коленях перед божницей старая негритянка.

– Здравствуй, матушка!

Она не отвела глаз от святого, даже не посмотрела на них. Негры не нашлись, что сказать; пожали плечами и пошли дальше.

Ближе к вечеру, когда жара начала спадать и в лицо им пахнуло сыростью болот, послышалось треньканье гитары.

К этому времени среди невольников успели выделиться наиболее энергичные негры, которые мало-помалу приняли на себя руководство походом. Чаще всего слышалось имя Салустио. Однако, когда к нему обращались, спрашивая, что делать, как накормить столько людей, он уклонялся от советов: пусть каждый сам заботится о себе и о своей семье – это не прогулка, а поход для завоевания свободы.

Приближалась ночь. Дорога вилась вверх по склону холма, так что шедшие впереди, обернувшись, могли определить число участников похода. Людской поток сначала растянулся на расстояние примерно в пол-лиги. Толпа, редевшая в задних рядах, двигалась медленно. Косые лучи заходящего солнца придавали лицам огненно-красный оттенок, отражались в жестяных тазах, которые негры несла на голове или на плечах.