Сполохи детства - Степан Калита

В школе мне нравилось только первую неделю. Эффект новизны. Потом я понял, что попал в удивительно занудное место. Было настоящим мучением высиживать сорокапятиминутные уроки, в ожидании — когда зазвенит звонок. К тому же, в детском саду я привык получать только хорошие отметки. А в школе Зинаида Иванна практически с первого дня принялась расставлять всем двойки и тройки. И мне тоже. Ей казалось, таким образом она мотивирует первоклашек — на самом деле, она напрочь отбивала всякое желание учиться. Вскоре я мечтал только об одном — чтобы школа сгорела, и учителя вместе с ней.

После истории с окном Зинаида Иванна утвердилась в мысли, что моя главная проблема — невнимательность, и стала периодически дергать меня, заставляя повторять ее слова. Ребятам в классе казалось забавным, что я следом за учительницей талдычу фразы — они сочли, что я не невнимательный, а просто глупый. Пришлось многим преподать урок уважения. Характер у меня в раннем детстве был бойцовый, и я, немало не смущаясь, бил обидчиков кулаком прямо в нос. Вскоре я заслужил уважение. Многие подбегали жаловаться к Зинаиде Ивановне, но она, к моему удивлению всем заявляла: «Степа просто так драться не станет. Значит, ты первый начал». Может быть, у нее была такая педагогическая метода, чтобы не поощрять ябед. А может, она и вправду так думала.

Метода действовала на меня своеобразно. Дрался я все чаще — восстанавливал справедливость. А учился я все хуже. После занятий мы с моими школьными приятелями чаще всего шлялись по улицам до самой темноты — играли в футбол, зимой — в снежки, ходили на реку. Однажды я так заигрался, что потерял сменную обувь. Родители это известие восприняли как катастрофу вселенского масштаба — денег у них никогда не было. Они все еще находились в статусе молодой семьи, хотя маме к тому времени столько всего пришлось пройти — она едва осталась жива. К счастью, на мешке со сменкой она предусмотрительно пришила фамилию и номер школы, так что обувь через пару дней нашлась — ее принес местный дворник, валялась возле ворот на футбольном поле…

Когда наступила зима, мы с Серегой как-то раз забрались на полный снега балкон черной лестницы и стали швырять снежками в прохожих. На улице было довольно оживленно. Они задирали вверх головы, а мы прятались, радостно смеясь. Я так метко кинул очередной снежок, что угодил одному дядьке прямо в голову. От неожиданности он подпрыгнул, и ондатровая шапка отлетела на асфальт. Мы снова спрятались. А когда выглянули, нашей жертвы на улице не было… И как ни в чем не бывало мы продолжили обстрел… Вдруг балконная дверь распахнулась и пострадавший мужик ухватил нас за воротники. Я ловко вывернулся, дернул портфель, и пулей шмыгнул на черную лестницу. Он закричал вслед: «Стой!» Но я и не думал останавливаться. Я несся, перепрыгивая через несколько ступенек, с такой скоростью, словно за мной гнались черти. Выбежал из подъезда и пустился наутек. И остановился, только когда дом остался далеко позади. Только тут я заметил, что Сереги нет.

«Плохо дело, — подумал я, — этот мужик наверняка его поколотит».

Отправился в Серегин двор и стал ждать его возвращения. Мой друг явился спустя минут пятнадцать, сильно подавленный с виду, но без фингала. Я бросился к нему с расспросами. И он поведал, что дядька этот, оказывается, не простой, а наш местный участковый. Он забрал у Сереги дневник и сказал, что завтра придет с дневником в школу.

— И тебя там тоже найдет, — закончил свой рассказ Серега.

— А ты что, сказал ему, как меня зовут? — возмутился я. — Предатель, что ли?

— Он тебя видел, так что готовься.

Три дня мы ждали визита участкового, чья голова была ушиблена нашим снежком, но он так и не появился. Сереге пришлось сказать, что дневник он потерял. Родители заподозрили сына в обмане — и на всякий случай всыпали ремня. Впрочем, его били настолько регулярно, что он даже не возмущался. Для меня же это происшествие прошло совсем безболезненно. Но кидаться чем-либо из окон я зарекся навсегда. И только однажды нарушил данное обещание, через несколько лет…

Я сидел дома с ангиной. Печальный, замотанный шарфом, с температурой — лихорадило сильно, вышел на балкон. И увидел, как справа к моему дому приближается девочка Оля, моя мучительная несчастная любовь, и вражина — Олег Муравьев, воспользовался моим отсутствием — и несет ее портфель… Действовал я стремительно. Побежал в комнату, нашел в коробке с игрушками надувной шарик, оставшийся еще с Нового года, наполнил его водой и завязал. Снаряд был готов за считанные секунды. Я видел, как такие же бомбочки пацаны швыряли на головы ни в чем не повинных граждан. Оля с Олегом как раз шли под моим окном. «Капитошка» упал им аккурат под ноги, и взорвался с глухим «бум», после чего «голубков» обдало водой с ног до головы. Они не двигались, шокированные случившимся. Я тоже заворожено глядел с балкона. Тут они подняли головы и увидели меня. Только после этого я спохватился, и отпрыгнул назад. Слишком поздно.

«Ну вот, — пронеслось в голове. — Зачем я это сделал?!» В детстве я частенько действовал импульсивно, и только потом думал. Наверное, это издержки незрелого разума.

Через некоторое время послышалось жужжание дверного звонка. Трезвонили настойчиво. Минут пятнадцать. Мои мокрые одноклассники были сильно возмущены моим поведением. Я решил не открывать…

Когда после болезни я пришел в школу, Олег Муравьев надвинулся и свирепо поинтересовался:

— Ты чего это дверь не открываешь?!

— Так… у меня звонок сломан.

— Врешь.

— Правда.

— Ты чего водой нас облил?! А?!

— Я?! Ты что-то спутал.

— Ничего я не спутал!

— Чего ты пристал?! — Серега, посвященный в подробности дела, толкнул Олега в грудь. — Тебе сказали, что спутал — значит, спутал.

— Ну, ладно, еще посчитаемся, — только и сказал Муравьев и попятился. Но потом о случившемся то ли забыл, то ли не захотел связываться. Тем более что Оля тоже делала вид, что не помнит это досадное происшествие. У нас как раз начали складываться романтические отношения — переписка давала свои плоды. Теперь портфель каждый день носил ей я. И, глядя на нее, задыхался от восторга, думая — боже, какая же она красивая.

В Олю были влюблены почти все мальчишки нашего класса. И даже те, кто учился на несколько классов старше. Поэтому мне пришлось тяжело. Но свою любовь я готов был защищать до последней капли крови. «Никого к ней не подпущу, — думал я, — она моя»…

Я и не заметил, как она расцвела. Появилась во втором классе, переехав с родителями из другого района. Была худенькая, белесая, с огромными глазищами. А через несколько лет вдруг стала первой красавицей школы. Но поначалу себя таковой не осознавала. А когда вдруг осознала, ее прекрасный характер испортился во мгновение ока. И кажется, не исправился уже никогда. Во всяком случае, мужа своего, кучерявого верзилу-спортсмена, она изводила своими капризами до крайней степени.

К тому времени, когда она вышла замуж, я окончательно в ней разочаровался. Тем более что в сексе она была холодна, как рыба, ложилась на кровать и лежала — люби меня — ну, наконец, ты уже закончил… Но до этого периода моей жизни еще было далеко…

Идите за мной. Наблюдайте за мной. Пока я двоечник, драчун и мелкий хулиган, ученик первого класса. Но уже на следующий год меня ожидает серьезный удар — все мои ровесники растут и крепнут, а я такой же — щуплый и маленький. Скорее всего, потому, что я очень плохо ем. Родителям не хватает денег даже на еду.

В общем, в первом классе я учился из рук вон плохо. Мне никак не давалось чистописание. Девочки выводили буковки аккуратно и ловко, как будто учились раньше в японской школе каллиграфии. У меня же, как я ни старался, получались корявые строчки непохожих друг на друга уродливых символов. Ко всему прочему, с моей головой явно было что-то не так с самого раннего детства — все знаки я писал в зеркальном отображении. Нет, я писал слева направо, как и полагается, но почему-то переворачивал значки. Точнее говоря, они переворачивались сами. Некоторые мне удавалось повернуть правильно. Но другие упорно вставали не так, как надо. В результате, моя учительница пришла к выводу, что я вообще не умею писать.

За «зеркальное письмо», за невнимательность, за плохое поведение (я частенько бил тех, кто мне не нравится) меня отправили на дополнительные занятия в «школу дураков». Так мы называли учебное заведение, где обитали дети попроще. Мы же сдавали небольшой экзамен, чтобы поступить в первый класс — так что наша школа числилась в лучших. В «школе дураков» с такими, как я, трудными детьми, работала женщина-психолог. Она собиралась сделать из нас маленьких гениев всего за несколько месяцев. Из нашего класса для корректировки выбрали троих — меня, моего приятеля Серегу (он был туповат с детства) и настоящую оторву — Свету Дубинкину — Тасве Кинабиду, как называл ее я, играя в переставление слогов имени. У Светы было две косички, неровно торчащие из головы, и отсутствовал передний зуб, что позволяло ей оглушительно свистеть. Вообще, с девчонками мы не дружили, но Света была исключением. В общем, компания для коррекционных занятий подобралась самая прекрасная.