Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя - Алексей Гатапов

– Ну и умен ты, брат! – восхищенно воскликнул Хутугта, прерывая недоуменные возгласы нойонов. – До такого еще никто, кажется, не додумался.

– А как быть мне? – спросил Бури Бухэ. – Я воинов не давал, ты тогда меня отругал за то, что я был пьяный, и меня не взял и людей, сказал, не надо.

– В другой раз сам сходишь, пригонишь свою долю. Четырех тысяч для большой войны мало. Давайте с этих пор с каждой добычи десятую долю отдавать в общий котел. Кто не согласен?

– Как это можно быть несогласным? – раненым медведем заревел Бури Бухэ. – Если есть такой, пусть сейчас же уходит отсюда, а то я ему верхний позвонок сверну. Есугей правильно придумал. Я все отдам для войны!

– Четырех тысяч мало, – задумчиво сказал Хутугта, будто размышляя про себя. – А тысяч десять-двенадцать иметь в запасе было бы очень хорошо.

– Правильно! – кричал опьяневший Бури Бухэ. – До двадцати доведем! Я все отдам!

– Немалое войско можно собрать.

– Мудрый у нас брат, – поднял свою чашу Даритай. – Дядя Тодоен правильно говорит, ему быть ханом в племени.

Алтан, Гирмау и Джучи зло молчали. На этот раз они проиграли окончательно.

II

Есугей после праздника отдохнул дома дня два и снова уехал к табунам, а к Оэлун вдруг зачастили жены нойонов. Будто мимоходом, невзначай, заходили молодые хатун, разодетые в шелка, с мотками коралловых бус на шеях и, сидя на левой стороне очага, рассказывали племенные сплетни. Оэлун была рада отвлечься от забот, послушать о том, что делается вокруг. Выпроводив детей, она доставала угощение, наливала гостьям крепкий кумыс. Приятно было ей такое внимание родовитых женщин, повелительниц влиятельнейших айлов рода. «Заходят, – думала она, – значит, уважают, признают мое достоинство. Могло ли такое быть еще лет семь-восемь назад?…» Тогда она, недавно пришедшая из чужого племени, да еще и захваченная в плен, знала только пониже кланяться родственникам мужа да поживее шевелиться в работе, стараясь угодить старшим.

После полудня Оэлун усыпила на руках дочку, когда, низко наклоняясь под пологом, в юрту вошла жена Даритая, толстуха Шазгай. Она до сих пор после праздника не снимала нарядного одеяния и уже во многих местах на новом ее шелковом халате темнели пятна жира и крови, синие полы внизу были густо замараны в пыли.

– Ты одна? – она подняла большое, мясистое лицо, быстро оглядела юрту и с ходу зачастила: – Ух, какая жара-то стоит, когда же дожди начнутся, ведь так вся трава выгорит, страшно подумать, что зимой скот есть будет.

– Садись, Шазгай, – Оэлун осторожно уложила тихо посапывающую Тэмулун в зыбку и села к столу. – Да потише говори, я еле усыпила ребенка.

– У-у, какая страшная девочка, – умиленно заскулила-завыла та, склоняясь над спящей Тэмулун. – А что это за вонь от нее идет, а? После такого запаха я, наверно, три дня есть не буду, фу!

Оэлун улыбалась, расставляя чаши для кумыса, и слушала, как Шазгай обманывает злых духов, отваживая их от ребенка. Та отошла от зыбки, уселась на войлочном коврике рядом с Оэлун. Сузив глаза под жирными белесыми веками, склонилась к ее уху.

– Я только что была у жены Алтана, у Хэрмэн, – Шазгай почесала большую родинку на правой щеке. – и она, недаром глупая, проболталась мне, что Алтан с Джучи и Гирмау уехали в гости к тайчиутам.

– Ну и что?

– Как что? – расширились глаза у Шазгай. – Ты не понимаешь, что ли?

– Поехали проведать соплеменников, какой тут грех?

– Соплеменников… – скривила толстые губы Шазгай. – Тайчиуты так и ждут случая, чтобы вырвать у наших ханское знамя, вот какие они соплеменники. А эти, даже мне видно, уже снюхались с ними.

– Ты, Шазгай, не перетрудилась ли под солнцем? – Оэлун насмешливо посмотрела на свояченицу. – Нам ли вмешиваться в мужские дела?

– Чьи бы ни были эти дела, а я вижу, что как только нойоны решили посадить Есугея на ханский войлок, так этих троих как будто на пиру мясом обделили. Ведь я у них каждый день бываю, нарочно присматриваю за ними… Злые как собаки на привязи…

– Подожди, – остановила ее Оэлун. – Как Есугея на ханский войлок?…

– А ты что, до сих пор не знаешь? – обрадовалась Шазгай. – Разве брат Есугей тебе ничего не сказал?

– Нет, – Оэлун, отстранившись, внимательно смотрела на нее. – Ты, может быть, что-то напутала?

– Ничего не напутала! – торжествующе возгласила Шазгай. – Вчера утром, когда Даритай опохмелялся, я у него по-хитрому все выпытала. На этом пиру они договорились: ханом племени избрать Есугея. Это дед Тодоен настоял. А Алтан с братьями оскорбились, ведь они ждали, что раз их отец был ханом, так и их должны были возвысить. Ха-ха-ха, сначала пусть немного подрастут. Да и Хутула ханом был, говорят, только для вида. А нам с тобой теперь надо вместе держаться, – без устали тараторила Шазгай. – Ведь наши мужья родные братья. Только… – сделав испуганное лицо, она умоляюще сложила ладони у груди. – Ты только Есугею не говори, что я тебе сказала, а то Даритай узнает, язык мне отрежет. Ведь он мне так и сказал, а я не хочу быть немой. Я тебе буду сообщать, если что новое узнаю, – торопливо говорила она, вставая. – Ну, я пойду, а то Даритай может вернуться. Связался с Бури Бухэ и с праздника до сих пор не трезвеет. Злой он стал в последнее время, чуть что не по его слову, сразу за плетку хватается. По всему видно, еще одну жену решил завести… Есугей ничего такого не говорил?…

– Есугею не до этого.

– Да, верно, не до этого ему, – снова зачастила Шазгай. – Все в делах да в делах он, недаром люди говорят: весь род кият-борджигинов за спиной одного Есугея сидит. А эти пьянствуют…

– Пусть Даритай женится, тебе же будет легче.

– И это верно, думаешь, легко мне одной по хозяйству успевать? Ведь вдовы братьев Негуна и Мунгэту себя не утруждают… Хватит мне одной по всему айлу бегать. Приведет Даритай новую жену, уж я тогда невестке спуску не дам, ха-ха-ха!..

Оставшись одна, Оэлун взялась было за разодранную рубаху Хасара, но, сделав несколько неровных стежек, оставила. Новость, принесенная свояченицей, не обрадовала ее. Какое-то неясное, темное чувство осело в груди и не уходило, как ни старалась она заняться другими мыслями. Прошедшая в своей жизни сквозь многие потрясения, Оэлун знала, что это не пустая прихоть пугливого женского сердца.

Это тяжелое чувство ожидания чего-то большого и страшного было ей знакомо давно. Еще в раннем детстве это чувство появлялось у нее перед внезапными перекочевками, когда взрослые вдруг срывались с места и торопливо разбирали юрты, беспокойно оглядываясь по сторонам, грузили вещи на арбы и, посадив ее между большими узлами, быстро уходили прочь. Маленькая Оэлун со страхом смотрела на удаляющиеся круги на земле – место, где стояли их юрты, – с черными пятнами очагов посередине, где еще недавно было тепло и уютно…

Это же чувство ожидания чего-то неотвратимого у нее было в тот день, когда она со своим первым мужем, меркитским Чиледу, после их свадьбы подъезжала к долине Онона, следуя в кочевья его племени. Сидя в бычьей повозке, она вдруг с дрожью во всем теле почувствовала, что вот-вот должно случиться что-то непоправимое, и все вокруг порушится, изменится. Тогда-то и появился Есугей со своими братьями, страшный в своем рогатом боевом шлеме, с глухой железной маской на лице, и забрал ее с собой. И сейчас, спустя десять лет с тех пор, она снова узнала приближение этого чувства: что-то страшное и опасное могло случиться вскорости.

«Говорить Есугею или нет? – один вопрос мучил ее целый день. Зная, что муж не поверит, а только лишь рассердится на лишнюю помеху, Оэлун решила молчать. – Раз уж мне ничего не сказал, значит, дело и вправду важное. Пока не нужно вмешиваться, а дальше будет видно».

III

Есугей в сопровождении сотника Мэнлига и двух десятков нукеров из своей охранной сотни ехал вниз по левому берегу Онона. Солнце, лениво пробираясь сквозь мутную пелену, еще с полудня охватившую небо, клонилось к закату. Молодые воины на легких рысаках, ведомые двумя матерыми десятниками, шли ровной, не ломающейся колонной, приотстав шагов на шестьдесят. Сотник Мэнлиг рысил рядом с Есугеем, безмолвно сторожа каждое его движение, готовый по единому шевелению руки или бровей нойона мгновенно исполнить его волю.

Сразу после того, как дядя Тодоен с руганью и упреками заставил нойонов согласиться с выдвижением его на ханство, Есугей решил без промедления взяться за свое войско. В последние годы люди его обленились в мирной жизни, начинали терять быстроту и точность в перекочевках, сборах и учениях. Нужно было подтянуть, подготовить их так, чтобы старейшины и родовые нойоны без разговоров признали его тумэн лучшим в племени. И сделать это нужно было успеть до начала зимней облавной охоты, на которой ежегодно проводился смотр войска.

Есугей решил сначала встретиться со своими вождями, предводителями тысяч, поговорить, разъяснить, что требуется от них. Для того он и взял с собой столько людей, чтобы вожди без слов поняли, что дело начинается нешуточное.