Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце этого третьего периода были перезаписаны (а возможно, именно в это время и созданы) все важнейшие «философские» тексты, в том числе и беседы Чжун-ни в Лунь юе, – перезаписаны правилами нового письма. Причем, сделано это было с таким осознанием, что нечто «старое и примитивное» меняется на «новое и более совершенное» (более «точное», «конкретное»). И вряд ли все это было связано с появившейся впоследствии легендой о том, что Цинь Шихуан приказал уничтожить все философские тексты, а сотни конфуцианских ученых казнить. Тексты со старой записью сохранять и беречь не имело смысла, т. к. новый Китай не испытывал в этом ни малейшей потребности (аналог – тотальное уничтожение иудеями всех древних текстов Торы после создания масоретами канонической версии Писания, огласованной знаками никудо́т; хотя в иудейской истории – причина исключительно политическая). Да и были ли они вообще, эти «старые» тексты Китая?
Возможной причиной не сохранения древнего текста Лунь юй – помимо необходимости перехода на новый стиль письма – был низкий уровень развития книжной культуры в Китае того времени: к этому периоду своей истории Китай уже перестал быть духовным, но еще не успел стать по-настоящему интеллектуальным, литературным, книжным. Но и Учение Конфуция – даже не понятое и переиначенное – к этому времени в почете еще не было, – настолько, чтобы бережно сохранять все то, что было связано с Учителем. «Новый» Китай смотрел в это время совсем в другую сторону.
Последний период, четвертый, начинается приблизительно со времени завершения существования династии Хань (II–IV вв. н. э.). Это период окончательно установившегося уставного стиля письма (кайшу), и это – уже письмо, полностью основанное на фонетике, с реликтовыми включениями отдельных прежних простейших рисунков, относящихся к явлениям природы и к человеку (но не к духам). Иероглиф окончательно утратил свой прежний «рисуночный» смысл, и был фактически «вывернут наизнанку» с той целью, чтобы в таком противоестественном виде приблизиться к письму буквенному фонетическому, синхронному человеческой речи. Это и есть тот классический вэньянь, который знаком исследователям по имеющимся древним текстам.
Грандиозная многовековая реформа письма так и не достигла своей цели: письменность застряла в своем промежуточном состоянии, т. к. в своей иероглифической форме она и не могла стать совершенным отображением живой человеческой речи, – явиться ее «бумажным слепком». Это уже не было прежнее хорошо понятное для глаза «картиночное» письмо, но оно не стало и полноценным письмом фонетическим, – письмом, «понятным для уха» любого человека, знающего этот «алфавит». Каждый народ Китая читает один и тот же иероглифический текст на своем родном языке по-разному, и друг друга эти люди, читающие один и тот же текст, на слух не понимают.
И здесь мы вынуждены констатировать факт, что в китайской письменности все-таки одержал верх «принцип глаза»: текст на китайском языке понятен «для глаз» всех народов Китая, но он по-разному звучит для их «ушей». Мы с полным основанием можем заявить, что в китайской письменности, в конечном итоге, «победили духи». Но при этом, если сами духи когда-то «пользовались» логически составленным и хорошо понятным «зрительным» письмом, то сегодняшний китаец – вынужден обращаться к какому-то «вавилонскому столпотворению» штрихов и черточек, связанных между собой (или совсем не связанных) весьма условными правилами. Отсюда – все последние неудавшиеся попытки реформы иероглифического письма в Китае.
Не может быть сомнения в том, что доставшийся китайским интеллектуалам текст Лунь юй, записанный на «первоначальном», промежуточном вэньяне, в тот далекий период претерпел дополнительную «правку» и корректировку. Этого требовала как ставшая уже полностью «конфуцианской» Империя, так и абсолютное непонимание смысла текста китайскими придворными грамотеями. И тем не менее, текст Лунь юй был спасен от окончательного «разорения» уже утвердившимся бережным отношением китайцев ко всему тому, что было связано с их главным Учителем нации.
В качестве приложения к рассматриваемой теме целесообразно привести короткие выдержки из статьи А. М. Карапетьянца «Китайское письмо до унификации 213 г. до н. э.» (Ранняя этническая история народов Восточной Азии. Издательство «Наука», Главная редакция восточной литературы, М:, 1977, стр. 253, 254):
Именно к V–II вв. до н. э. относится постепенное и в конце повсеместное распространение письма, фиксация письменных памятников, снятие всех физических и ритуальных ограничений использования письма. Исходная, классификационная, культура вряд ли имела что-нибудь, кроме пяти канонов, и то, вероятно, незаписанных, а к V–II вв. до н. э. восходит и философская, и историческая, и художественная литература. И все же конец III в. до н. э. – момент нового культурного перелома, до которого существовала зачастую непонятная, подделываемая и лжетолкуемая впоследствии культура; преемственность начинается только с Хань. Причиной может служить лишь то обстоятельство, что более ранние памятники записаны на ином языке, отказ от которого (возможно, сопряженный с уничтожением памятников) привел к потере ключа к ней, тем более объяснимой, что это был искусственный и в значительной степени язык, являвшийся достоянием узкой прослойки людей, которая вполне могла быть физически уничтожена. <…> А сожжение книг при Цинь Шихуанди было в значительной степени мифом, объясняющим культурный разрыв.
И вот теперь, после такого подробного вступления, мы уже в состоянии сформулировать основные принципы для правильного понимания текста Лунь юй, т. е. для приведения такого понимания к его первоначальному смыслу, пусть этот смысл стал совершенно неприемлемым для давно уже изменившихся общественных отношений в Китае и во всем мире. Таких правил четыре.
Первое. Значение всех базовых иероглифов, используемых в Лунь юе, имело отношение в первую очередь к миру духов, и древнее Ли – это регламент общения человека с миром шэнь.
Второе. Конфуций широко использовал принцип омонимии, как восполняющий изначальный недостаток «рисунчатого» письма (в том случае, если такая письменность начинает использоваться для общения между людьми), заключающийся в его чрезмерной «открытости» (от духов скрывать было нечего), – принцип, позволивший выражать свои мысли с учетом возникшей проблемы «исправления имен» (чжэн мин).
Третье. Имеющийся в нашем распоряжении текст Лунь юй никогда не понимался в Китае правильно. Поэтому для придания смысла непонятным высказываниям Учителя традиционные значения иероглифа могли произвольно меняться. Для этих целей, помимо простого введения дополнительных значений, использовался целый ряд средств. Например, иероглиф искусственно воспринимался как замена табуированного, т. е. фактически приобретал другие значения; или иероглиф произвольно рассматривался как омоним. Можно привести также примеры очевидного исправления текста: например, с помощью графического удаления какой-то «лишней черты» или другой «несущественной» части иероглиф превращался в иной, а значит, изменял свое смысловое содержание. Частично это можно отнести к ошибкам, которые возникали в процессе
