Чекисты рассказывают. Книги 1-7 - Александр Александрович Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осенью 1920 года Петроград посетили два иностранца: он и она. Он, вернувшись домой, написал, что улицы Петрограда находятся в ужасном состоянии, изрыты ямами и автомобильная езда по городу сопряжена с чудовищными толчками. А перед ней эти же улицы, изрытые ямами, предстали в ином облике. Неподалеку от Путиловского завода она увидела развороченную мостовую и баррикаду, сложенную в дни наступления белогвардейцев. И перед ее внутренним взором возникли баррикады Парижской коммуны, священные камни революции. Так один и тот же факт по-разному выглядел в глазах Герберта Уэллса и Клары Цеткин.
Зильбер вначале растерялся, потом улыбнулся: „О, это есть блестящий полемист… Друг вашей подруги есть отличный мастер коммунистической пропаганды… Но я еще более высокого мнения о русской студентке — у нее острый ум интеллектуала, который ищет настоящую правду… Я был бы рад беседовать с такой студенткой…“ Ох, как мне хотелось сказать ему, что такая студентка стоит перед ним, а ее друг — это Николай Бахарев, с которым господин Зильбер имел честь познакомиться в ресторане „Метрополь“.
— Почему же вы не сказали ему этого?
— Не хотела… Не хотела, чтобы господин „турист“ причислял меня к тем молодым, о которых он говорил. Зильбер сделал бы из этого гнусные выводы.
— Вам нельзя отказать в некоторой проницательности, товарищ Васильева. Итак, Зильбер, судя по вашему рассказу, атаковал вас и с фронта и с флангов…
— Да, примерно так… Но было еще одно направление атаки: Бахарев… Только что я объяснила вам, почему не было сказано Зильберу, кто та студентка и кто тот „блестящий полемист“. А сейчас я подумала: жаль, что не сказала. Быть может, Зильбер тогда и не добивался бы встречи с ним.
— С кем?
— С Бахаревым…
— Что вы можете сказать о нем?
— Говорят, что настоящая привязанность слепа. Может быть, и так. Но я попытаюсь… На первый взгляд он кажется человеком легкомысленным. Но, пожалуй, это — обманчивое впечатление. Кто познакомится с ним поближе, тот увидит, что он вдумчив, умен, серьезен. Я уже вам говорила…
Марина умолкла, задумалась.
— И все же я смею утверждать, что этот человек несколько легкомыслен. Есть в нем что-то от богемы, от прожигателей жизни. Он любит рестораны, веселые компании, легко тратит деньги — на себя и на других, любит щегольнуть острым словом и острой мыслью. О таких говорят: для красного словца не пожалеет и отца.
— Не пойму — вы в осуждение Бахарева говорите или в одобрение?.. Лично я люблю острую мысль. Самое опасное — стандартомыслие. Оно идет от равнодушия. А ваш Бахарев каков?
— О, нет, он не из равнодушных. Нет, нет… Он человек импульсивный, человек острой реакции. И эта реакция его… Я боюсь, что она будет понята господином Зильбером по-своему. Я боюсь, что он попытается…
Марина хочет подобрать слова, чтобы точнее выразить свою мысль, но не находит подходящих слов. И Птицын спешит ей на помощь:
— Сделать с Бахаревым то же, что он пытался сделать с вами.
— Возможно, что и так… Я не знаю, чем кончился их разговор…
Она несколько растерянно оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться в том, что никто кроме Птицына не слышит ее слов.
— Мне очень тяжело говорить вам все это…
Она осеклась, смутилась, а Птицын про себя отметил: „Пожалуй, я начинаю проникать в тайну, которую не отнесешь к категории государственных. Вот уж действительно — молодость не умеет таить своих чувств“.
И снова пауза. А Птицын не склонен нарушать молчание. С невозмутимо-отрешенным выражением смотрит он куда-то в сторону и ждет.
— Зильбер настойчиво добивался встречи с Бахаревым, — продолжает Марина. — Я это чувствовала. Я догадывалась, зачем нужна ему эта встреча… Подходящий, с точки зрения Зильбера, объект. Я вам говорила о некоторых чертах его характера… Таким я нарисовала его портрет и в разговоре с Зильбером, когда мы были в Архангельском. Тогда у меня еще не сложилось окончательное представление о „туристе“» А потом было уже поздно. Он действовал тонко и хитро. Не могу не воздать должное его хватке…
И она снова о том же, об ухищрениях «бородача».
— «Турист» избрал другую тактику. Он знал, как я люблю маму. Для меня нет на свете человека более дорогого, близкого… Хотя иным со стороны кажется, что я плохая дочь…
— А как мама относится к вам?
— Обожает, опекает, как ребенка.
— Да, все мамы на свете одинаковы… Ну, а вот, скажем, вы пошли в ресторан «Метрополь». Пошли с человеком, не очень еще близким. Мама знала об этом?
— Конечно. Я, правда, с трудом, но дозвонилась ей в тот вечер. Она дежурила в больнице…
Птицын тут же вспомнил, как они с Бахаревым терялись в догадках, кому Марина звонила по телефону-автомату на пути в ресторан: маме или Зильберу?
— Это очень трогательно. Но я, кажется, прервал нить вашего рассказа. Прошу прощения. Вы остановились на том, что Зильбер повел атаку с другого фронта.
— Да, это было так. — И она все теребит и теребит воротничок своей блузки, будто он душит ее. — Зильбер знал, что я очень дорожу спокойствием мамы… Да, да, это так… И Зильбер заявил, что, если я откажусь помогать отцу, он расскажет маме обо всем и предупредит, что на карту поставлена судьба ее дочери… Законченный негодяй! Когда он пустил в ход шантаж, я сникла и…
— И поддалась?
— Нет, нет… Это случайность…
— Что вы имеете в виду?
— Встречу Зильбера с Бахаревым на ВДНХ.
— Когда, в какой связи?
…Марина долго упорствовала: «Нет, нет, я не желаю идти
