Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

наедине с ним, не встречать посторонних, быть только с ним — и все сильнее он проникался чувством, что, кроме нее, ни в чем не нуждается. Кете, как самое светлое пятно в его жизни, постепенно становилась для него абсолютно всем.

Когда деньги у них закончились, им пришлось поехать в столицу. За ним сохранилось место в уголовной полиции. После отставки на фронте получилось договориться, что с год минимум от него не станут требовать «военных достижений». У него кратко спросили, с кем он живет и не собирается ли жениться, на что он спокойно ответил, что состоит в отношениях с не самой безукоризненной, по мнению партии, женщиной, но она мотивирует его работать много и хорошо — и, как ни странно, этого оказалось достаточно, чтобы его оставили в покое. Кете на правах хозяйки поселилась с ним. К ней рвались знакомые и Мария (временно она жила вне столицы), но Кете всякий раз, как он спрашивал ее, отказывалась от любых попыток свести ее с близкими и старыми друзьями.

Что делает она целыми днями, не выходя из дома, он не знал. Порой он заставал ее за чтением или рисованием, иногда она слушала музыку и сидела на балконе, рассматривая прохожих внизу. Услышав дверной хлопок, она бросалась ему навстречу и через секунду оказывалась у него на шее. От нее пахло новыми заграничными духами, которые она, в отличие от других женщин, не берегла на торжественные случаи, и надевала она выходные платья и костюмы, должно быть, чтобы быть всегда соблазнительной в его глазах. Готовила она нечасто. Поэтому за пару месяцев он привык заходить в кафе внизу и брать для них ужин. Обычно они садились за столик у окна и поедали то немногое, что можно было получить нынче по карточкам. Раз или два он доставал для нее на черном рынке мармелад; они ели его в постели, пачкая им белье. Зная, что она расстроится, он не предлагал ей выйти с ним на улицу, но, чтобы она не теряла связи с реальностью, приносил ей письма от знакомых, газеты и новые книги и музыкальные пластинки.

— Ты не позвонишь Марии? Нет?

— Нет, — ответила она и затянулась сигаретой.

Но однажды он возвратился после работы и не застал ее дома. Несколько раз он прошелся по комнатам в поисках объяснения, но ни Кете, ни записки не обнаружил. Одежда, новая и старая, висела в шкафу. На столе стояла недопитая чашка с чаем. Получалось так, что Кете сама вышла — сама взяла и вышла! Он прождал ее час, потом еще час, доедая свою порцию ужина, затем позвонил Марии, а та спокойно, словно ничего необычного не произошло, доложила, что ее сестра поехала куда-то с ее мужем Дитером по «личным делам» и вернутся они ближе к утру.

Он не спал всю ночь. Кете появилась около пяти часов утра, и застал он ее в непонятной ситуации — она снимала ботинки, которые он недавно купил ей, совершенно новые ботинки, что были ужасно измазаны грязью. Почувствовав, что на нее смотрят, она быстро распрямилась и испуганно замерла, заметив его в дверях гостиной.

— Почему ты ничего мне не сказала?

Она отступила на шаг, словно испугавшись его.

— В чем дело? Кете?.. Ты в порядке? Тебя никто не обидел?

Она повела плечами и осторожно ответила:

— Кто? Зачем?.. Я ездила вместе с Дитером и Альбрехтом. Они бы меня защитили.

— Ты могла бы дождаться меня, чтобы… Хорошо, раздевайся. Ты замерзла, я вижу. Я заварю тебе чай.

Беззащитная, она застыла у двери, опустив голову и вздрагивая всем телом.

— Кете, Катерль, что случилось? Что с тобой?

Она позволила обнять ее.

— Я… очень испугалась… я хотела… узнать, что с моим мужем… поэтому я… попросила их помочь мне… я не хотела ранить тебя…

— Кете, Кете? Ты не можешь ранить меня таким. Кете… зачем? Зачем?

— Меня беспокоит… что я так легко его забыла. В смысле… что я даже не узнала, что с ним произошло.

— Я понимаю, Кете, я очень хорошо тебя понимаю.

— Ты злишься?

— Нет, нет, это твое право, ты так чувствуешь… Как я могу злиться? Ты единственное, зачем стоит жить. Мне больше ничего не нужно, только ты.

Искренне она льнула к нему и повторяла сбивчиво, как она счастлива возвратиться домой. «Не отпускай меня, Альберт, не отпускай меня ни за что, я очень хочу быть с тобой, очень хочу, чтобы мы прожили долгую и замечательную жизнь…».

Позже он спросил кузена Альбрехта, как было на «могиле» Мити, что они показали Кете. И Альбрехт ответил, что у «его Кете» была истерика, она плакала, билась о землю и ужасно кричала.

«Дитер решил обо мне позаботиться. Несколько раз в неделю он появляется у меня, рассказывает о Марии и делится новостями: как они обустраивают новый дом, какую хотят купить машину вместо старой, какую хотят собаку завести, якобы уникальную породу. Я не спрашиваю ничего, а он все же рассказывает, словно в желании меня впечатлить или увлечь. Не добившись ничего, он как-то спросил, не хочу ли я прокатиться с ним до кафе. Я не хочу, мне… не по себе. Мы отправимся на машине. Поразмыслив, он добавил: "Ты не можешь всю жизнь прожить взаперти, Катя". В тот раз я отказалась, но потом он спрашивал, не собралась ли я поехать с ним выпить кофе. Не знаю, с чего я согласилась. Оттого, что мне тяжело? Или, быть может, мне захотелось посмотреть на знакомую столицу? Или я устала, что на меня все смотрят, как на больную?..

Он крепко держал меня, чтобы я не убежала обратно. Я закрыла глаза и так, цепляясь за его руку, смогла дойти до машины. Дитер сел за руль и спросил, хочу ли я сразу поехать в кафе или, возможно, я хочу прокатиться — как хорошо он меня понимает! "Прокати меня, пожалуйста" — ответила я. Он повез меня по центральным улицам, и я узнавала и не узнавала их. Сложно описать, как место становится твоим, а после кажется тебе чужим и опасным. Вон там я покупала лучшие пирожные в моей жизни. А там я училась — только свернуть налево, в переулок, и пройти 150 метров. Тетя Карла все так же продает цветы близ мясного магазина, но платье на ней другое, в цветах национального флага. Всюду партийная символика, и на бульваре уничтожили деревья, чтобы на их месте проявилась величественность имперской архитектуры. Нынче Альберт носит на пиджаке национальную ленту