Людовик XIV - Франсуа Блюш

Такие обвинения покоятся на анахронизме. На самом деле, государство в административном смысле этого слова-протея не имеет в 1715 году ничего общего с понятием государство-чудовище. Генеральный контроль финансов — министерство, которое в те времена кажется похожим на спрута, распустившего свои щупальца, — насчитывает в центральных службах меньше людей, чем сегодня в префектуре департамента Верхние Пиренеи. Интендантство большой провинции использует от пяти до десяти агентов. Если на Бретань приходится восемьдесят три помощника интендантов{182} — здесь интендантский контроль вынужден принять исключительные меры, — то в Эльзасе, в котором все приближается к норме, их насчитывается всего пять человек (в Страсбурге, Кольмаре, Ландау, Брейзахе и в Бельфоре{223}). Министерские департаменты королевства, которые держат многочисленный штат служащих, делают это в силу необходимости. Никто не думает в начале XVIII века, что во Франции слишком много комиссаров или флотских писарей — мы являемся второй морской державой в мире — и что у нас слишком много комиссаров или военных контролеров: с приходом Мишеля Летелье в 1643 году эти должностные лица снабдили самую мощную армию Европы командным составом по административной и материально-технической части.

Бюрократия (не без колебания употребляем это слово) не имеет ничего общего с крайностями. Бюрократия не какой-то исполин, который давит и принуждает, — не было случая, чтобы интендант какого-нибудь финансового округа выразил возмущение тем, что местное наречие используется населением как средство общения дома, в общественном месте или в церкви. Как только сообщества граждан принимают контроль интендантов, в остальном эти граждане совершенно свободны. Случается, что интенданты в общем обеспечивают гражданам защиту от вельмож, злоупотребляющих своим положением, своей силой. Французская администрация тех времен вовсе не бесчеловечна. Она не безлика, а даже очень персонифицирована, поэтому этот порок ей не присущ.

Даже в колониях, где почти всегда историк или исследователь может подметить очень много административных недостатков, характерных и для метрополии, а здесь принимающих карикатурные формы, очень хорошо видно, особенно после 1700 года, как королевские функционеры стараются улучшить положение; а вот профессор Марсель Жиро недавно написал большую статью «Гуманные тенденции конца правления Людовика XIV»{193}. В этой статье говорится о графе Жероме де Поншартрене, умоляющем контролера Демаре вмешаться, чтобы защитить матросов, которым не было выплачено жалованье, и их голодающие семьи, а также рабочих королевских арсеналов. Он поддерживает и моряков, попавших в английский плен, которые погибают от истощения там, за Ла-Маншем, и не могут вернуться на родину, так как у них нет денег, «эти бедные люди должны страдать из-за того, что не получают то, что им по закону положено, ведь они рисковали жизнью ради… Его Величества». Все администраторы портов, флотские комиссары, распорядители кредитов принимают сторону матросов, их вдов, рабочих, ремесленников и защищают их от сборщиков тальи и от тех, кто накладывает арест на имущество. Тон этих депеш и рапортов созвучен тону «Королевской десятины» Вобана{109}. Все защищают мелкий люд. Они, как государственные агенты, используют свою административную власть и силу убеждения, чтобы защитить простой люд, находящийся в их ведении, от силового давления, идущего от другого департамента того же самого государства. Вся корреспонденция Поншартрена, который является не адвокатом, не церковным служкой, а министром военно-морских сил, духовенства, Парижа и королевского дома, свидетельствует о «своего рода благорасположении по отношению к людям из народа, которые по своему социальному положению могут оказаться беззащитными и стать жертвами произвола своих начальников и представителей привилегированных классов»{193}.

Знаменитое изречение «Ах, если бы король знал!» оправдывается здесь полностью. Когда одни агенты короля делают слишком тяжелым бремя государства, другие королевские служащие от имени того же короля и государства защищают самых незащищенных. Король все делает, и король все знает. Государство действует, но государство и контролирует само себя — таков административный стиль истинной абсолютной монархии.

Сам процесс гуманизации продолжает все ярче и ярче обозначаться, когда речь заходит об отправке в колонии людей и об организации жизни в самих колониях. Если король имеет право своей властью набрать матросов для своих военных кораблей и для кораблей, используемых для корсарских нужд, то комиссарам, чиновникам морского интендантства, судовладельцам министр запрещает хватать кого бы то ни было и силой препровождать на корабль: они могут набирать на службу людей только «по доброй воле», «не проявляя при этом никакой власти». «И король, и государственный министр проявляют явное единодушие в своем подходе ко всем людям королевства, живущим за океаном». Принципы, которыми они руководствуются, возвышенны и великодушны. Они «придают колониальной политике конца правления такое значение, которого уже не придерживаются в период регентского правления». Людовик XIV и его министр противятся также и тому, чтобы силой отправляли за море несчастных и всяких негодяев. Для короля было бы соблазнительным, конечно, набирать будущих поселенцев из общих приютов или среди тех лиц, на которых жалуются семьи. Однако уже с 1699 года Людовик XIV отказал в отправке силой 50 каменщиков из Лимузена на работы на остров Сент-Кристофер, предпочитая забросить этот проект, чем прибегнуть к подобному принуждению. Он допускает пересылку «бродяг и всяких темных личностей», которые, возможно, круто изменят образ жизни в Вест-Индии или в Америке, но при условии, что эти люди «поедут туда добровольно». Людовик XIV использует для этого свои королевские грамоты, но ими не злоупотребляет. Даже когда какая-нибудь семья просит его отправить за океан сбившегося с пути сына вместо того, чтобы заключить его на некоторое время в тюрьму во Франции, король отказывается выполнить просьбу об экспатриации, если заинтересованное лицо не дает на это своего согласия, и, таким образом, Антильские острова и Луизиана лишаются многих сотен де грие и манон леско.

В колониях по личной воле монарха на первое место выдвигается забота о людях и бережное к ним отношение, соблюдение социальной справедливости и защита мелкого люда. Несмотря на удаленность территории, войну, несмотря на существующие и ярко выраженные контрасты между людьми по социальному положению и по богатству, контрасты, характерные для наших заморских территорий, король и Поншартрен запрещают слишком резкие повышения цен, сами нарушают колониальный пакт и святейшую монополию для того, чтобы жители островов не слишком страдали от последствий голода в метрополии в 1709 году. Устанавливается строгое наблюдение за управляющими, высшими офицерами и богатыми плантаторами. Для управляющих колониями, склонных к самодурству, требуют применения принципа habeas corpus (задержание, ограниченное 24 часами), которого не знала метрополия. В этих отдаленных краях с протестантами обращаются намного лучше, чем во Франции, и они там пользуются большими свободами. Защита самых бедных слоев населения осуществляется путем ограничения чрезмерных привилегий. Его Величество, — пишет граф де Поншартрен, — хочет, чтобы «простой люд» на островах больше не страдал «от тягот, перекладываемых на них богатыми, избалованными поддержкой властей»{193}. А для того, чтобы управляющие знали, что речь идет в данном случае о политике, а не о пропаганде, король решил, действуя через своего министра, провести ряд мер, призванных облегчить участь обездоленных слоев населения. Он распорядился, чтобы на Мартинике облегчили барщину, чтобы контролировали межевание, чтобы перестали урезать земли бедных поселенцев под предлогом необходимости провести дороги. Он запрещает увеличивать судебные издержки. В Кайенне, на Антильских островах и в Канаде он включает в государственное имущество заброшенные латифундии — они будут разделены на доли и отданы поселенцам без средств, без денег. И таких примеров великое множество. Черный кодекс 1685 года, который был очень кратким, не мог должным образом обеспечить защиту рабов в колониях. Теперь же, особенно после начала войны за испанское наследство, Людовик XIV и Поншартрен посылают одно за другим разъяснения гуманитарного порядка управляющим и интендантам. Рабовладение, говорили они, не должно исключать благожелательного отношения к рабам и восприятие их как людей. Судьям, администраторам, плантаторам постоянно напоминают, что они должны относиться к черным гуманно. Король запрещает судам оправдывать убийцу раба; он противится тому, чтобы поселенцы Сан-Доминго выступали как судьи своих черных рабов, считает недопустимым, чтобы «французы и вообще христиане могли позволить себе так тиранить людей». Он распоряжается принять надлежащие меры, чтобы обеспечить рабам хорошее питание, заставляет для этой цели поселенцев Сан-Доминго «сажать продовольственные культуры». Наконец, именем короля Поншартрен бичует поселенцев-землевладельцев за их эгоизм, который является главной причиной бегства рабов»{193}.