Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

наскальное изображение охотника и зверя. Первый этап – это запись «символов», которые универсальны для всех народов.

И тем не менее в таком «общечеловеческом» письме уже четко прослеживается исключительно китайская специфика. Главное здесь то, что содержание таких записей состояло исключительно из обращения человека к духам с целью получения от них ответа на тот или иной вопрос. Этот период представлен записями на панцирях черепах и лопаточных костях животных. Здесь, в этой письменности, ее, как таковой, еще почти нет, и более того, не существует никакой «грамматики». Это просто последовательные (и даже не всегда) примитивные рисунки, причем, еще не унифицированные по своей графике. И все эти записи – это обращения к «духам», т. е. записи, носящие исключительно ритуальный характер. И тем не менее, такая запись представляла собой прообраз законченного грамматического предложения.

Второй период – это последовательное развитие и усовершенствование того начального письма, которое отображало действительность в виде записи рисунков-иероглифов. Сначала этот период был связан с механическим увеличением числа иероглифов, т. к. при обращении к духам появлялось все больше вопросов, просьб и сообщений, что вполне закономерно на фоне естественного расширения кругозора китайца. Общее количество знаков (словарь) увеличилось до двух тысяч (в Лунь юе – их менее 1500).

Со временем, в процессе графического упорядочения рисунка и с появлением более совершенных средств для записи, иероглифы превратились в функционально продуманные и достаточно сложные логические «картинки», содержащие наглядную зрительную информацию о том предмете или действии, которое они изображают. Запись текста стала представлять собой строгую последовательность сменяющих друг друга «кадров кино», записываемых сверху вниз.

Для правильного понимания был устанавлен жесткий порядок следования таких «кадров»: сначала шло то, что впоследствии стало называться подлежащим, затем – сказуемое и т. д., что, судя по всему, соответствовало последовательности слов в живой речи. Логика здесь понятна: человек что-то думает, мысленно формулирует, и эти свои «формулировки» пытается зафиксировать в рисунках. Постепенно в запись текста стали вводиться служебные иероглифы («пустые» слова), конкретизирующие взаимосвязь между такими «картинками» (например, маркер завершения фразы, окончания предложения-события или эмоционального всплеска). Эти знаки играли вспомогательную роль и не были обязательными, т. к. понимание текста обеспечивалось, в первую очередь, самим рисунком иероглифа. На протяжении этого второго периода начинается процесс постепенного и, скорее всего, неосознанного сближения разговорного языка и языка рисунчатого, письменного, т. к. каждый знак получает свое устойчивое название (произносится особым образом). Промежуточное состояние этого второго периода письменности нашло отражение в многочисленных текстах, нанесенных на ритуальные бронзовые сосуды Раннего Чжоу.

Такое письмо тоже не было предназначено для синхронной записи речи или для каких-то светских нужд, например, учета товаров, составления договоров или бухгалтерских записей: его целью по-прежнему оставалось сохранение важной информации, относящейся к потустороннему миру. Это было своего рода «послание» к миру усопших. Умершие не могут разговаривать с людьми даже на китайском языке, и китайцы это прекрасно понимали. Безмолвное «схватывание» рождаемых мыслеформ для человека непривычно и противоестественно, а посылаемое духами Дэ «языком» не обладало. Но в ответ на получаемое Дэ у чжоусца всегда возникала естественная потребность направить духам «ответное послание» (древний человек обладал гораздо более развитым чувством благодарности), что и реализовывалось в надписях на бронзовых сосудах.

Аристократ того времени даже представить себе не мог, чтобы использовать эти «священные письмена» в каких-то иных целях, кроме «разговора с духами». Более того, он вряд ли задумывался о том, что теоретически возможно создание такой системы письма, которая являлась бы «точным слепком» живой человеческой речи (т. е. создание письменности, основанной на фонетике, а не на рисунке). Для чего? С какой целью? Для него подобная мысль показалась бы «глупой фантазией», и означала бы то же самое, что и идея создания прообраза магнитофона. Со «своими» он всегда имел возможность разговаривать лицом к лицу или, в крайнем случае, передать им устное сообщение через посланца. А при обращении к духам и «магнитофон», и «фонетическое» письмо бессмысленны. Древний китаец, в отличие от сегодняшнего, был интровертом, а не экстровертом.

Та небольшая горстка высших потомственных чиновников Чжоу (несколько семей), которая практиковала технику «стяжания Дэ», находилась в постоянном устном общении между собой. Этому небольшому замкнутому кругу не требовалось какое-либо дополнительное письменное общение, – точно так же, как оно не требуется в кругу большой семьи, проживающей в одном доме. Всем таким родственникам не надо «посылать друг другу письма». И более того, если бы подобная «письменность» была создана, эти «послания во внешний мир» вне дворцового Китая никто бы не понял по причине абсолютной безграмотности всего населения. Никаких «школ» в то время не существовало. Не стимулировал появление традиционной письменности и сам уровень экономического развития Китая того времени.

Существует лингвистическая теория, в соответствии с которой разговорному языку Китая (периодов Инь и Раннего Чжоу) была свойственна вся та грамматика (окончания, падежи, склонения и т. д.), которая характерна для основных языков мира, и которую мы не видим в вэньяне. Эта теория предполагает, что когда-то такая грамматика в языке присутствовала, – но потом она почему-то вдруг исчезла. В эту теорию можно поверить. Возможно, таким развитым разговорным языком в Китае был язык горстки аристократов, а также – в своей простонародной форме – язык населения. Но затем этот естественный разговорный язык стал деформироваться. Произошло это после того, когда немую «письменность духов» стали искусственно преобразовывать с целью обеспечения возможности синхронной записи речи, как это существует в любом алфавитном письме, основанном на фонетике, а не на «картиночном» принципе.

Необходимость появления в Китае привычной для всех цивилизаций системы записи была вызвана экономическими условиями развивающегося Китая. Но при этом Китай не стал создавать какую-то новую систему письма, основанную на алфавитном принципе (как, например, санскрит соседней Индии), а оставил, в качестве основы, прежнее иероглифическое письмо. Объясняется это тем, что в это уже достаточно позднее время Китай практически ничего не знал о подлинном предназначении своего «рисунчатого» письма (то, что оно – для духов и получения Дэ), но при этом он уже давно с ностальгией смотрел в то свое славное прошлое, откуда брезжил свет «эры Вэнь-вана» с ее иероглифами, имеющими неземное происхождение».

Вот этот появившийся в Китае новый «литературный» язык-уродец, основанный на иероглифическом письме древности, и стал восприниматься в обществе в качестве эталона разговорной речи. Такой «иероглифический» язык стал постепенно вытеснять прежний язык устного общения. Произошло это и по причине того, что в это время стал стремительно исчезать главный носитель такого «старого» разговорного языка – прежняя аристократическая прослойка. Причем, она исчезала вместе со «своим Дэ». Вместо этого к власти пришли «дельцы» и «торговцы» железного века, – представители прежде