История Масуда. 1030-1041 - Абу-л-Фазл Бейхаки

Он знал, что тот не согласится, будет возражать, и эмир к нему почувствует неприязнь. Эта речь эмиру не показалась неподходящей и Бу-л-Хасан собственной рукой составил список и внес в него всех вельмож. Каждый из них произнес “слушаюсь” и представил [требуемое], а что у них в сердце делалось, ведал один господь бог, велик он и всемогущ.

Бу Наср разбушевался[1394]: [все] до одной лошади и верблюды [у меня], дескать, в работе! Он возмущался и говорил: что коль скоро дело Бу Насра дошло до того, что по слову этакого человека как Бу-л-Хасан на него пишут столько скота, то для него краше тюрьма, унижение, нищета и смерть. Он попросил лекаря Бу-л-Ала передать устно, дескать, слуга [государя] уже состарился и то немногое достояние, что у него есть, получено за службу, ежели в нем есть нужда, то надлежит государю повелеть. Какую крепость соизволит указать государь, чтобы слуге [его] туда отправиться и сесть? Бу-л-Ала спросил: “Известно ли хорошо ходже, что я его старинный друг?” “Да”, — ответил Бу Наср. “Это сообщение неладное, потому что султан не тот, что был раньше, он придирается ко всем. Не нужно, чтобы произошла беда. Да простится мне, но я не могу слушать непотребные слова на твой счет”. Мой наставник написал записку очень резкую и подробно перечислил в ней все, что у него было немого и говорящего. Устное сообщение, которое он просил передать Бу-л-Ала, было изложено еще обстоятельней. Он пришел в висак Агаджи — такого легкомысленного шага юн никогда в жизни не совершал, — тот начал лебезить и ухаживать. Бу Наср вручил ему записку и Агаджи заверил, что найдет подходящее время передать записку [эмиру]. Наставник мой возвратился в диван и стал через других лиц торопить Агаджи, покуда тот вынужденно подал [ее] в то время, когда эмир был разгневан прибывшими неприятными известиями.

Выйдя от султана, Агаджи позвал меня и сказал: “Сообщи ходже-начальнику, что я [записку] передал, государь сказал “прощаю” и сказал по-хорошему, пусть ходжа не тревожится”. Он вернул мне записку обратно и сказал потихоньку: “Не говори твоему наставнику, не то он опечалится; эмир отшвырнул записку, очень рассердился и сказал: /596/ “Виноват не Бу Наср, а мы, что оставили [ему] триста тысяч динаров, которые предлагали отобрать [от него]”[1395]. Я возвратился в диван, положил перед ним записку и передал ему первые слова [Агаджи]. Он поклонился, несколько времени молчал, [потом] ушел и позвал меня. Когда мы покушали, он уединился со мной и промолвил: “Я знаю, то были не слова эмира. Ежели Агаджи сообщил иное и убедил тебя мне этого не говорить во имя дружбы и хлеба-соли, которую мы уже давно разделяем с тобой, [ты все же] скажи, дабы я разобрался в деле”. Я рассказал слова Агаджи. “Я так и знал и ждал этого, — промолвил он, — горе тому презренному, кто служит царям, ибо нет в них верности слову, чести и милосердия! Во всякой беде я сохранял стойкость духа и по слову каких-то бу-л-хасанов не дам ничего”. Я ушел, а он потом оставался печальным и задумчивым.

Эмир, да будет им доволен Аллах, [все же] соблюдал его достоинство; однажды он поднес ему вина и оказал много ласки. Бу Наср возвратился домой радостный, воспрянув духом. Он позвал Бу Мансура Тейфура, лекаря, присутствовал я, пришли и другие мутрибы. Явился также Бу Са'ид Баглани, он был помощником моего наставника в должности начальника почты в Герате. Между прочим Бу Са'ид сказал; “Мой садик красиво расположен в полуфарсанге от города, господин доставит [мне] удовольствие, ежели завтра пожалует туда”. “Прекрасно”, — ответил Бу Наср. Бу Са'ид удалился, чтобы устроить, дело, и мы тоже ушли. На другой день я был дежурный и пришел в диван. Мой наставник отправился в сад и велел Бу-л-Хасану Дилыиаду приехать туда же; приехали Бу Наср Тейфур и еще несколько человек. В час вечерней молитвы наставник мой возвратился обратно, потому что был вечер пятницы[1396].

На следующий день он явился во дворец и после приема пошел в диван. День был очень холодный. Он сел в уголку в суффе сада Аднани. Дул сильный ветер. Потом он пошел к эмиру и представил ему пять-шесть писем, снова вернулся в суффу, написал ответы и [вдруг] поник. В одночасье у него приключились паралич лица, паралич тела и сакта[1397]. Был день пятницы. Уведомили эмира. “Нечего Бу Насру представляться недужным, чтобы не пойти со мной в поход”, — заметил эмир. “Не такой человек Бу Наср, чтобы так поступить”, — сказали Бу-л-Касим Кесир и Бу Сахль Завзани. Эмир велел Бу-л-Ала сходить туда и принести сведения. Бу-л-Ала пришел, человек лежал пластом. Что нужно было посмотреть, [лекарь] посмотрел и, оставив надежду, вернулся к эмиру и сказал: “Да будет /597/ долгой жизнь государя! Кончился Бу Наср, надо поискать другого Бу Насра”. “Что ты говоришь?!” — о болью вскричал эмир. “Да то, что слуга [твой] сказал. В один день у него сразу случились три тяжких болезни, из которых даже от одной избавиться нельзя. Жизнь — в хранилище у господа бога всевышнего; ежели он даже останется жив, полтела действовать не будет”. “Жаль Бу Насра”, — промолвил эмир и встал.

Ходжи явились к изголовью Бу Насра, много плакали и сокрушались. Его положили в слоновые носилки, пять-шесть носильщиков подняли его и отнесли домой. В тот день он оставался жив и в ту ночь, а на другой день отправился [в последний путь][1398], да смилуется над ним Аллах! Говорили, будто ему дали слишком много тыквенного вина с небизом в тот день, когда он был в саду, в гостях у помощника — эмир взял пять тысяч динаров с того помощника — и много всяких рассказов передавали о смерти Бу Насра. Мне нет дела до них, знать [истину] может господь бог, велик он и всемогущ, ибо все померли. Только одно мне ясно — не хочу собственности на земле[1399]. Что достанется плоти после больших мучений с нею связанных? Ясно ведь, что унесет с собой человек, когда помрет, хотя бы он имел много богатства и высокий сан. Чего только не было у этого вельможи: и сила, и богатство, и счастье, и высокое положение, и мудрость и ясный ум, и знание. Тридцать лет он трудился, не видав ни одного радостного дня. Его деяния, сообщения и обстоятельства жизни таковы, как упомянуто в “Макамах”