Рифтеры - Питер Уоттс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Значит, наверняка злобный, если и не слишком умный».
– Зачем он нужен? – спрашивает Кларк. «Не могут же они быть такими идиотами, чтобы использовать эту штуку после...»
– Это вроде домашней зверушки, – виновато объясняет Аликс. – Она назвала его Рамблом.
– Зверушки?!
– Ага. Он думает, вроде как. Учится всякому. Хотя никто точно не понимает, как это происходит.
– А, так ты о них слышала?
– Ну, он намного меньше тех, что работали на вас.
– Они на нас не раб...
– Он совсем безобидный. Не подключен ни к каким системам, и вообще.
– Так что же он делает? Вы его обучаете всяким трюкам?
Мозговая каша поблескивает, как гноящаяся язва.
– Вроде того. Он отвечает, если ему что‑нибудь говоришь. Не всегда впопад, но от этого только смешнее. А если подключить к нему радио, он играет в такт музыке крутые цветные узоры. – Аликс подхватывает свою флейту и кивает на наглазники. – Посмотришь?
– Зверушка, – бормочет Кларк. «Чертовы корпы...»
– Мы не такие, – резко отвечает Аликс. – Не все такие.
– Извини? Не такие – какие?
– Не корпы. Что это вообще означает? Мою маму? Меня?
«Неужели я проговорила это вслух?»
– Просто... сотрудников корпорации. – Кларк никогда всерьез не задумывалась о происхождении слова – не больше, чем об этиологии слова «стул» или «фумарола»[78].
– Если ты не замечала, здесь полно и другого народа. Техники, врачи и просто родственники.
– Да, я в курсе. Конечно, я в курсе...
– А ты валишь всех в одну кучу, понимаешь? Если у кого нет в груди пучка трубок, то для тебя это сразу корп, труп.
– Ну... извини. – Она запоздало пускается в оправдания: – Я не обзываюсь, просто слово такое.
– Нет, для вас, рыбоголовых, это не «просто слово».
– Извини, – повторяет Кларк. Ни одна из них не сдвинулась с места, но расстояние между ними заметно увеличилось.
– В общем, – говорит Кларк наконец, – я просто хотела предупредить, что в ближайшее время появляться не буду. Разговаривать мы, конечно, сможем, но...
Движение у люка. В комнату входит крупный коренастый мужчина с зачесанными ото лба темными волосами.
Кожа между бровями собралась складками, от него так и веет враждебностью. Отец Келли.
– Мисс Кларк, – ровным голосом произносит он.
Внутри у нее все стягивается в тугой злобный узел. Она видела такие лица, знает эту повадку – не сосчитать, сколько раз сталкивалась с ней в возрасте Келли. Она знает, на что способны отцы, знает, что творил с ней ее собственный, но она уже не маленькая девочка, а отцу Келли, похоже, совсем не помешает урок...
Однако ей приходится все время напоминать себе: ничего этого не было.
ПОРТРЕТ САДИСТА В ОТРОЧЕСТВЕ
Конечно, со временем Ахилл Дежарден научился обводить шпиков вокруг пальца. Он с малых лет понял, каков расклад. В мире, который ради его же безопасности держат под постоянным наблюдением, существовали лишь наблюдаемые и наблюдатели, и Ахилл точно знал, на какой стороне предпочел бы находиться. Невозможно мастурбировать при зрителях.
Этим и наедине с собой нелегко было заниматься. Его, как‑никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку «Nouveaux Separatistes»[79], висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от которых пенис становился твердым. И то, что под действием развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обстоятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, – ведь сказал же Иисус: «То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога». Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, воплощая их.
Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осмеливался обратиться к энциклопедии: именно столько потребовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социального центра – а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.
– Я думаю...
Начал Ахилл в тринадцать лет.
Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти секунд под критическим взглядом личности, уже вычислившей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком‑то примитивном уровне, недоступном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.
– ...что я чудовище, – закончил он.
Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен – Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщательная чистка не дала бы гарантии, – но он отключил все каналы ввода‑вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие‑нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем состоянии после того, как перед ней выложится.
Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако мальчик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией – страной, пришлось напомнить себе Ахиллу, – подключившись к помпезной церемонии первого Дня Независимости. Надутая колючая Пенни – дни, когда она обожествляла старшего брата, давно миновали, – продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз‑шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.
Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.
– Чудовище какого рода? – спросил «ТераДруг » голосом андрогина.
Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выговорил:
– Женоненавистник.
– Понимаю, – пробормотал ему в ухо «ТераДруг».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
