Время жить (трилогия) - Виктор Тарнавский

И повел я их обратно в мойку… Ну, а куда еще, не в грузовой же отсек их снова запихивать?! Вызываю по браслету моего шефа – так мол и так, без документов ни в какую. Он, конечно, ругаться начал, а потом поостыл. Ладно, говорит, смену я за тебя сдам, но с этими сам разбирайся. Оформи уж все документы, сдай, и можешь идти отдыхать.

Отдыхать, как же… Вызываю помощника по хозчасти, докладываю. Спрашиваю: как быть? Он помялся так, подумал, и говорит: принять-то мы их сможем, а кто сдаст? По инструкции положено: кто привез, тот акт сдачи-то и подписывает! А кто привез? А эта вот шишка из штатских, что сейчас в госпитале лежит, в отсеке интенсивной терапии. Как придет в себя, так пусть акт сдачи и подпишет. А когда еще он придет? Интенсивная терапия – это тебе не что есть как, а как есть – пара суток и не меньше!

В общем, сижу я, на местных смотрю. И они на меня смотрят. И показывают, знаками опять, что хорошо бы и перекусить. Я им: вы ж, сволочи, нигде не числитесь, кто на вас еду выдаст?! И вдруг вспоминаю: есть у нас в дежурке специально для таких случаев целый ящик с походными пайками! Командую им: сидите здесь смирно и никуда не вылезайте, а то хуже будет! И про себя уже думаю: да пропади они все пропадом! Лучше бы, действительно, смотались! Так отловят их, глядишь, и найдется, кому акты подписывать.

Возвращаюсь с упаковкой пайков – нет, все на месте. Дисциплинированные, значит. Раздал им, сам один взял, из-за всех этих дел завтрак-то я пропустил, а есть тоже надо. Ну, думаю, сейчас хоть повеселюсь, как они эти пайки вскрывать будут. Нет, доперли, хотя инструкция и не по-ихнему написана. Язычок желтенький нашли, дернули. Я, конечно, тоже. Сидим, ждем. Я – пока не разогреется, они, видимо, жратву изучают. Хотя что там изучать – паек он паек и есть. Брикет из комбикорма, колбаска из эрзац-мяса и пакет с напитком этим витаминным – гадость страшная, конечно, но голод и жажду утолить можно.

Поели. Я даже разочаровался. Галдели они, конечно, по-своему, удивлялись, но никто ложкой закусить не пытался и даже напитком из пакета не облился. Будто сто раз уже паек этот ели. Скомкал я, как по инструкции положено, упаковку, вышвырнул в угол, чтобы там распадалась, и все думаю, что с ними делать. Тут ко мне один подлез, все просит что-то по-своему, просит. А здоровый же – выше меня! Голодный, видно, одной порции ему мало. Ну, в упаковке как раз два пайка лишних осталось, дал я ему один. Заткнулся, наконец.

И тут у меня идея появилась! Взял я и вызвал нашего старшего-три! Проблема, говорю. Спасайте. Он тоже думал-думал, переговорил с кем-то, а потом и сообщает: есть, мол, выход. Надо их по другим базам распихать. Там только акт передачи нужен. Подпишешь ты его, мол, как помощник дежурного, и дело с концом.

Так оно и вышло. Позвонил я куда надо и пристроил: десять – на базу "Север", а остальных – на "Восток". И двух часов стандартных не прошло – являются мои спасители. Тут с местными вдруг заминка вышла – не хотелось им в катер лезть, еле загнали. Парочку глушить пришлось, ну, этими, нейрохлыстами. Но запихнули. Я расписался, где надо, и помахал им всем ручкой. Летите, голуби… Ну, как тебе история?

– (равнодушно) Ничего.

– Слушай, Первый, что-то ты мне совсем не нравишься! Видно, слишком долго здесь лежишь. Ничего, старший-три говорит, больше полутора дюжин дней в медотсеке не держат. А как выпишут, все опять в норму придет.

– Нет, не придет. И никакой я уже не Первый, да и ты больше не Второй. Я рапорт хочу подать. Об увольнении из рядов.

– Да ты что?! Первый! Что с тобой творится?! Что они с тобой сделали?!

– Меня убили, – серьезно сказал бывший Первый. – Убили в том филлинском городке. Тот солдат, что стрелял последним, он попал не в танк, в меня. Меня прежнего больше нет, Второй.

– Да что ты глупость говоришь?! – Второй чуть не плакал. – Вспомни, что нам в училище говорили, не отождествлять себя с танком! Да и что ты будешь делать на гражданке?

– Работать. Я – дистанционщик, и не из самых худших. Для меня работа найдется.

– Ну да! На шахте комбайном управлять, руду дробить! Очнись, Первый! Вспомни, как тебе нравились наши миссии! Как ты мечтал о звездах! Ты же танки водить учился, танки! Это твоя работа!

– Это была моя работа. И знаешь, в чем она заключалась? Мы должны были убивать, убивать по-настоящему, убивать, не рискуя самому быть убитыми! Я больше не могу. И не стану. А звезды… Я их уже увидел. Да и куда они от меня денутся?! Я решил.

Уже за порогом медотсека Второму пришла в голову странная мысль. Они с Первым провели шестнадцать дней назад один и тот же бой, но как по-разному они его восприняли! А интересно, как бы рассказали сегодняшнюю историю филлинские пленные? Те самые, рядом с которыми он провел сегодня несколько часов, но так и не сумел их понять?…

Они провели в кромешной тьме целую вечность. Если бы не светящиеся стрелки часов, Собеско никогда бы не поверил, что на самом деле прошло немногим более полусуток. Страх, отчаяние, истерика, слепой полет в никуда – все это было уже позади, и на всех навалилась тяжелая дремотная апатия. Несколько часов назад, когда их летающая тюрьма поднялась в воздух, кого-то стошнило, и весь тесный отсек, где они сидели почти вплотную друг к другу, заполнял кислый запах рвоты, от которого самому хотелось блевать. Но оказалось, что и к этому запаху можно притерпеться.

– Эй, мужики, что делать будем? – внезапно прозвучал из темноты чей-то неуверенный голос.

– А что делать? – прогудел ему в ответ рассудительный бас. – Ждать, наверное.

– Да не могу я ждать! – в голосе говорившего ощущались подлинно трагические нотки. – Приспичило, сил нет! Пусть выпускают, нелюди, а то я не выдержу, обделаю тут все, им же хуже будет!

Вопрос оказался актуальным, и в темноте вспыхнула оживленная дискуссия. Проходила она с небольшим преимуществом осторожных, предлагавших терпеть и ждать, дабы не нарываться.

– В чем проблема? – вполголоса спросил Даксель Кена Собеско. – О чем они спорят?

Кратко и тоже вполголоса, чтобы не привлекать излишнего внимания, Собеско посвятил Дакселя в суть спора.

– И всего-то делов?

Даксель, судя по издаваемым им звукам, поднялся во весь рост.

– Эй, вы, там, олухи синерожие! А ну открывайте, тут человек в парашу просится! – закричал он, изо всех сил замолотив кулаками по загудевшему металлу.

Все спорщики испуганно затихли.

– Зря это он, – с укоризной произнес рассудительный бас.

И вдруг снаружи что-то лязгнуло, и широкий люк – ворота их тюрьмы – начал медленно открываться.

– Выходит, надо было только постучать – они и открыли? – громогласно удивился кто-то, судя по голосу, Рико, простецкого вида мужик лет сорока, который отличался несколько замедленной реакцией или, попросту говоря, тормозил.