Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Светлана Дильдина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Со мной ничего не случится, — сказал юноша с непонятной насмешкой в голосе. Но адресована она была кому-то далекому. Затем сам спросил:
— Тебя за слова о крепости все проклянут на севере — так?
— Я заслужил, — сказал Огонек.
Звуки ночного леса раздавались то тут, то там, но от самой стоянки исходила сонная тишина. Охрана видела их, но никто не окликнул. Они шли медленно, хотя и лагерь был совсем невелик, и остановились недалеко от стоявших кольцом трех палаток — те окружало кольцо внешнее, большее — там разместились спутники из Асталы. А прислуга из местных ютилась в шалашах.
— Есть тут вода? — спросил Огонек. Осознал, что ничего не пил с прошлой ночи. Будь воздух сухим, наверное, чувствовал бы себя много хуже.
— Там, — указал спутник. Подошли к родничку, по-прежнему под взглядами стражей лагеря, только стояли они теперь далеко. Напившись, подросток ощутил и голод, но это было уже ерундой. Просить не стал.
Кайе почувствовал его напряжение, спросил:
— Чего ты боишься? Снова поселиться на Юге? Ты жил у нас достаточно долго, чтобы не испытывать страха.
— Или наоборот, — вздохнул полукровка. — Зачем ты меня забрал?
— Чтобы север не получил эту нашу связь. Чтобы тебя не убили. Ну и… достаточно этого.
Он повернулся, намереваясь идти; Огонек сказал:
— Погоди. О нашей связи… ты ведь не говорил? Никто знать не должен.
— Согласен. Кроме моей семьи, разумеется.
— Но они… они могут… — вспомнилась Башня, привязь, потом представилась клетка или еще что-нибудь в этом роде. Если отнять жизнь опасно, держать взаперти можно долгие годы.
Кайе, похоже, все понял.
— Никому этот риск не нужен, — успокоил он Огонька. — Думаю, они постараются сделать эту связь безобидной. Мой дед очень многое знает, способ должен найтись. У других айари и чимали остается тонкая ниточка, и то не всегда.
— Ясно, — сказал Огонек, и вместе с облегчением испытал укол — страха и огорчения. Кайе обронил, глянув на вышедшие из туч звезды:
— Хватит, пойдем уже. Я тоже устал.
Направился к самой маленькой палатке из трех; над ней тускло горела лампа, подвешенная на ветке.
— Ну? — обернулся устало. Какая бы там Сила не шла через него в мир, он все же был и человеком, измученным не менее полукровки. Огонек ощутил, что лучше бы пошел в пещеру к медведю. Пока было небо над головой, это все-таки воля, а тут — ловушка. Если кто нападет снаружи…
Но, пригнувшись, шагнул внутрь, прихватив лампу, только рукой ее прикрыл, чтобы свет не помешал вошедшему ранее. Потянул за одну из шкур на полу, соорудил себе постель у стенки палатки. Кайе этого не видел уже — как вошел, просто упал и заснул мгновенно.
Зато с Огонька усталость мигом слетела.
“Так же нельзя!” — завопил кто-то в голове.
“Он же еще вчера считал меня своим врагом, а все с нами связанное — интригами Лачи! Теперь он забыл про это? Или считает, то, что я выдал крепость, говорит о моей верности?”
Полукровка едва не растолкал былого приятеля, чтобы только тот не спал так беспечно.
— Но так же нельзя!! — прочти в голос произнес Огонек, отчаянно пытаясь найти в спящем хоть намек — тот видит и слышит.
И снова, как в лесу, подле тела Шику, на него обрушилось все недавнее. Он потерял прежний, любимый, уютный мир, теперь он предатель, зачем он Кайе, неясно — и сам Огонек уже не может и не хочет прежней дружбы. Если Кайе все еще привязан к нему, совсем плохо. А теперь тот еще и спит крепко, не опасаясь ножа в горло или разряда чекели. Грудь снова сдавило. Оказалось, в тишине и одиночестве тосковать по дому самое то. Что лучше, клеймо предателя или труса? Ощутил, как влага потекла по щекам. Не мог даже всхлипнуть — опасался разбудить спящего. Только утирал слезы тыльной стороной ладони, смаргивая время от времени. Смотрел на перемазанную пылью щеку, на тяжелые неровные пряди, на руку, расслабленно отведенную в сторону.
Смотрел, пока не погасла маленькая лампа. И тогда — не смежил глаз, вслушивался в дыхание, почти готовый встать и уйти от людей навсегда, в глухую чащу. Усталость дикая дала себя знать — веки сомкнулись, но пришли забытые было кошмары. Так и не отдохнул. Весь мокрый от ужаса, проснулся и глаз уже не закрывал. Даже обрадовался, что не один.
Скоро и тот заметался, не просыпаясь, полукровка услышал короткий стон. Услышал, не увидел движение. Огонек напряг зрение, и сам подобрался. Кайе шевельнулся во сне, приоткрыл губы, дыша неровно и часто. Качнулся к одной стороне ложа, к другой.
Мальчишка пошарил рукой возле себя, вновь зажег маленькую лампу. Поднес к лицу спящего, высветив черты.
Высокие скулы, ресницы сомкнуты. На щеках темный румянец, слишком яркий… лихорадочный, похоже. Что-то дурное снится? Или…
Кайе провел рукой по груди, по лбу, словно пытаясь убрать что-то.
— Къятта…
Огонек вздрогнул, услышав имя. Оглянулся невольно. Нет… никого, только сова вдалеке ухнула гулко. Значит, позвал во сне… его? А чему удивляться, — Огонек со вздохом отвел лампу, поставил на пол. Чему удивляться? Кого же еще ему звать…
Хотел разбудить, но Кайе открыл глаза сам.
— Свет… — непонимающе поглядел на дрожащий язычок, уютно обосновавшийся в лампе. Потом — на полукровку.
— Что с тобой? — спросил тот. Дернулся было к товарищу, но Кайе повернулся на бок и сел.
— Ты… — начал было подросток.
— Потом, — отмахнулся тот, и, пригнувшись, выскользнул наружу, остановился у палатки. Огонек услышал шуршание — через миг к лесу метнулась четырехлапая черная тень.
И тут словно теплой ладонью полукровку накрыло — заснул мгновенно, без снов.
Утром они — Кайе невесть когда успел вернуться — проснулись сильно после рассвета; палатка стояла в тени, и солнце не мешало. Огонек не сразу понял, где находится, спросонья почудилось — все еще среди северян. Там он делил палатку еще с тремя людьми, а тут — всего с одним. Но такая же грубая ткань полотна, и тот же воздух — сырой и пряный — сочился снаружи.
Кайе — как долго он был
