Ближе к истине - Виктор Ротов

— Ну вот. А теперь давай пофантазируем.

Здесь, пожалуй, в самую пору будет сказать, что Женя мастер пофантазировать, оторваться от реальной жизни. Причем, фантазии у него какие‑то очень реальные. Только всегда окрашены насмешкой, даже издевочкой, я бы сказал. За это он был недоволен собой. В одном из писем ко мне он писал: «Пишу новую вещь. И опять она какая-то странная получается». Он имел в виду — не от мира сего, фантасмагоричная. А ему, видно, хотелось написать реалистическую повесть. Признаться, и мне хотелось от него хорошей реалистической вещи. А его заносило в некий мир с размытыми контурами. И он был феноменально изобретателен в изображении этого мира. Делал это без всякого напряжения. Кажется, ничего не выдумывал, брал фактуру из окружающей жизни.

Вот и теперь он предложил посмотреть на нас как бы со стороны. Глазами деревьев, если можно так выразиться. И он это не выдумал, он воспользовался рассказом хозяйского сына об эксперименте ученых.

— Сначала деревьям было любопытно, — начал он фантазировать, — не часто здесь проходят писатели. Потом лес видит, что мы не собираем грибы, не рубим деревья, не убиваем зверей, даже цветы не рвем. Идем себе и разговариваем. А разговоры наши лесу непонятны, а потому неинтересны. Деревьям, как и людям, тоже, может, хочется сильных впечатлений. И вот, присмотревшись к нам, они пришли к выводу, что скушный мы народ…

— Тебе уже надоел наш поход? — понял я его по-своему.

— Нет.

— А чего захандрил?

— Не захандрил, а мне так кажется!

— Когда кажется — крестятся. Перекрестись и спи.

— Хорошо. Сплю.

Я долго не мог заснуть, думал все. Женина мысль — «скушный мы народ» — поразила меня. В самом деле, я стал замечать, что не только друзья, а и близкие мои стали холодновато относиться ко мне. И чем больше я отдавался работе, чем увлеченнее занимался своим делом, тем холоднее становилось вокруг меня. А. порой мои близкие даже раздражались. Сначала я не мог понять, в чем дело? А потом до меня дошло — ну кому интересно жить с человеком, который Есе время занят своим делом? Да еще если дело такое, что другим неинтересно. Любопытно, конечно, когда напечатают повесть или рассказ: как там у него получилось? Прочитают, похвалят, если понравилось; промолчат, если не понравилось, и все. До очередной публикации. Я работаю, они безучастно ждут. А друзья все дальше, а вокруг все холоднее. Никому неинтересны мои муки творчества. Они и в самом деле неинтересны, потому что о них толком даже не расскажешь. Да и не принято о них рассказывать. Ну кто станет рассказывать о том, что вот строчка или абзац не дается, слово нужное на ум не идет, события зашли в тупик, характеры бледные и так далее. Все это преодолевается в одиночку, за рабочим столом, а подчас замысел держится в тайне. Потому что, бывает, поделишься — смотришь, и пропал к нему интерес.

Я часто вспоминаю теперь одного моего друга. Он позвонил как‑то, предложил встретиться. А я настроился поработать вечером. И отказался. Надо было сослаться на нездоровье, или хотя бы на плохое самочувствие жены. Her же! Я сказал, что срочная работа и предложил встретиться через пару дней. Он мне ответил очень просто, но так, что я навсегда запомнил: «В Толстые лезешь?»

Теперь признаться стыдно, но я частенько бегал в Литинституте от нашей студенческой братии. Уклонялся от пирушек и прочих разных затей. Может, потому, что был постарше многих ребят. А может, потому, что любил посидеть с книжкой, позаниматься. Братия талантом пробивалась, а мне надо было упорно трудиться.

Женя тоже любил трудиться. И Сеня был трудолюбивым человеком. Но уж больно заводной. И заводился он

чаще всего некстати. Только мы войдем во вкус — читаем или пишем, — он вдруг встает.

— Ну, мальчики, поехали…

Это или в кино, или пиво пить, или гулять в Серебряный Бор.

— Да подожди ты! Дай позаниматься хоть немного!

Сопротивляться, возражать ему было бесполезно. Не

даст заниматься, не даст полежать, будет теребить до тех пор, пока мы не сдадимся.

Мы с Женей придумали контрход: если не хотим идти гулять, мы делаем просто, сразу соглашаемся. Одеваемся, идем на троллейбусную остановку, ждем. Подходит троллейбус, Сеня, как всегда, впереди, мы с Женей приотстаем, мешкаем, будто невзначай не успеваем, дверь захлопывается, и Сеня уезжает один. Мы свободны. В следующий раз наоборот: мы успеваем вскочить, он остается. Снова мы свободны. Потом, правда, он разгадал нашу маленькую хитрость, но мы упорно стояли на своем — мы не виноваты. И в деталях доказывали ему, что вышло все совершенно случайно. Он верил.

Вообще Сеня был уникальной личностью. Веселый, компанейский, но страшно трудный в обществе. Особенно в присутствии женщин. Он непременно хотел им нравиться и делал все, чтобы нравиться. Но эффект, как правило, получался обратный желаемому: не только женщинам, но всем нам в высшей степени он не нравился Он вышучивал товарищей, всячески оттенял свои достоинства, порой унижая других. И хотя все это было как бы понарошке, не всерьез, однако было неприятно.

Когда Женя оставил институт, некоторое время мне пришлось бороться с Сеней в одиночку. И дело доходило до того, что я, чтоб позаниматься делом, прятался от него в изоляторе. (Была у нас: об деж ггии такая ко ината в полуподвальном помещении). Туда меня определяла наша незабвенная добрейшая Нина Акимова, комендант общежития. Там, в изоляторе, я был в тиши и в полном одиночестве.

И вот однажды, когда я спрятался в изоляторе от Сени, ко мне сильно постучали. Я думал, что это Нина Акимовна. Только она знала где я. Спрашиваю, кто там? И в ответ слышу за дверью Женин голос.

— Витя, за что тебя сюда?..

Боже мой! Сколько было радости!

Женя возвращался из туристической поездки по Ке

наде. Сколько он привез впечатлений! Сколько рассказов!.. Молодец Нина Акимовна! Умница. Она знала, кого можно ко мне пустить. Она, я думаю, знала (комендант обязан все знать про студентов), что мы с Женей дружим хорошо.

— Ты почему здесь? — не переставал удивляться Женя, осматривая мою комнату — изолятор.

— Да вот уединился… — (Я писал тогда дипломную работу. Она меня очень захватила. Но теперь, мне кажется, ничего б с ней не случилось, подождала б. А мне надо было больше общаться с ребятами да по Москве ходить).

Однажды я пришел домой в общежитие — был в кино, — а в комнате у нас, на кровати, укрывшись матрацем, лицом к стене, спит какой‑то человек. Вот он проснулся, повернулся на другой бок, и я узнал Валеру Шатыгина. Из семинара драматургов. Демобилизованный офицер Советской Армии (я видел его несколько раз в институте в форме), складный такой, энергичный парень. Он с первого взгляда привлек мое внимание. На лекциях часто задавал вопросы, на семинарах всегда выступал. Отличался острым аналитическим умом, бойцовским, как тогда было модно говорить, характером.

Он спал на кровати, на которой обычно спал Женя, на первой слева от двери.

— Слушай, — сказал он мне, — я опоздал нынче на сессию, и вот все комнаты уже заняты, все ребята разобрались, я остался один. Можно, я с вами? Сэмэн не против— Почему‑то Сеню он всегда называл Сэмэном и называет до сих пор.

Я был не против. Он мне нравился.

И стали мы жить втроем, в новом составе: Сеня, Валера и я. Женя теперь только наезжал к нам: то возвращается из заграницы, то приехал на совещание в Москву в ЦК ВЛКСМ. Он теперь важная птица — автор «Грибов», без пяти минут член Союза писателей. Он приходил к нам в общежитие, мы покупали в складчину его любимую «Кубанскую горькую» и садились за стол. Вспоминали, расспрашивали друг друга. Он нас — как мы тут? Мы его — как он там? Потом садились в такси — он теперь при деньгах — и ехали в центр Москвы. Там гуляли, беседовали На эти прогулки по Москве мы с ним уезжали обычно вдвоем. Сеня заводился, и его теперь не остановить. У Валеры свое увлечение — футбол.

Хорошо было с Женей гулять. Он всегда такой милый, умный, всепонимающий и немного загадочный. От него исходил аромат комфорта и какой‑то житейской романтики. С ним и поговорить, и позубоскалить и погрустить, и помолчать хорошо.

Валера — тот иного склада. Это вулкан энергии. Эмоциональный, волевой, энергичный, настойчивый и очень убежденный человек. Был страстным болельщиком футбола. Первое время мы редко видели его, он вечно пропадал на стадионах. Болел за московскую команду «Динамо». Ничем и никакими силами невозможно было удержать его дома, когда играла команда «Динамо».

Однажды мы с Сеней прибегли к крайней мере.

Помнится, мы сдали какой‑то зачет или экзамен и вознамерились, как обычно, отметить это дело. Обычно мы заходили в магазин полуфабрикатов, что неподалеку от общежития, брали килограмма два бараньего шашлыка, пива и начинали «пир горой». Так наметили и в этот раз. Только надо было как‑то затащить Валеру. А он собрался на очередной матч «Динамо». Он любил пиво с шашлыками. И мы с Сеней решили на этом сыграть. Пообещали ему дюжину пива и вкуснейшие шашлыки, только чтоб он был с нами. (Ну что за пир, когда нет одной трети компании? И вообще без него нам скучно, неуютно, плохо). И чего мы только не наговорили, лишь бы отвлечь его от мыслей о футболе. Мол, хорошая погода, хорошо сдали экзамен, что дюжина пива, горячие шашлыки и поездка в Серебряный Бор. И добились‑таки своего. Он согласился ехать с нами домой в общежитие. Но только по — быстрому.