Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

делаем то, что очень хотим! Ты это говорила! Значит, ты знаешь, почему ты его убила! Это из-за твоей матери? Он отправил на смерть твою мать. Поэтому?

Выкрикивая бессмысленные слова, Мария знала, что Софи не ответит на них — и ее пугало ее безмолвие и непонимание ее мотивов. Начни Софи речь о своей злости на Петера Кроля, она бы бросилась ей в объятия и заплакала от жалости к ней — и все же Софи была слишком далеко.

Тело источало ужас и одиночество, от которого Марии захотелось пронзительно закричать. Нежный свет, пробивавшийся сквозь занавески, слепил ее. Пыль, кружится пыль, и она замечает, как пыль сталкивается и кружится, ухватившись, готовясь к столкновению. Нет, нельзя смотреть на него! Нельзя быть одной! Нужно сохранить разум! Пожалуйста, Мария, соберись, вставай, тебе стоит… осторожнее с пистолетом — но что с Софи, неужели она ушла и больше не вернется?

Какие бесконечные стены! Они наклоняются. Они покрываются черными пятнами — или ее обманывают глаза? В комнате опрокинут стул, на нем засыхает кровь. А если Аппель мертв? Почему он не сказал ей прямо, что собирается сделать? А если Дитер… Остановись, нет, нет, нет, перестань!

Что это в ее руке? Мария опустила глаза и поняла, что держится за ручку — такую же, что у двери комнаты Софи и Петера. Она не вернется в их комнату, ни за что! Ручка не слушалась ее; открылся проем, в котором показался рабочий стол ее мужа. В кресле Дитера, вертя нож для бумаг, сидел Альберт.

— Что?.. — Зачем она пытается заговорить?

— Кто-то стрелял? — безучастно спросил Альберт.

— Я… там… Софи… она убила его.

— Кого?

Стул напротив болезненно манил ее. Оперевшись на стол, Мария села.

— Я немного убрал беспорядок, — сказал Альберт.

— З-зачем?

— Они оставили ужасный бардак. Я подумал, стоит убраться в кабинете Дитера.

Что, что, что он говорит?

— Ты… немного не в себе, — смогла произнести Мария.

— Я? Что у тебя в руках?

— Что?

— Пистолет. Отдай его мне.

В новом приливе страха Мария сильнее сжала оружие.

— Он может выстрелить, ты же этого не хочешь, не так ли?

— Он пуст, — ответила Мария.

— Разве?.. Позволь я проверю. Мне он не за чем, я просто не хочу, чтобы ты себя покалечила. Ну же, Мари!

Должно быть, он разжал ее руки — она и не поняла толком. Проверив пистолет, Альберт возвратился в кресло ее мужа, а оружие положил близ себя. Мария спросила:

— Почему на ноже кровь?

— Пустяк, я порезался. — Нож отправился в верхний ящик стола.

— Софи убила Петера. Она опасна, она… ее нужно остановить, пока… она убила его, он лежит там в крови!

— Хорошо, — безразлично ответил Альберт.

— Я сплю, этого не может быть… Я не верю.

Она закрыла глаза, отвлекаясь на спасительное воображение: вне этих стен шумит листва, пекут свежий хлеб, мяукают кошки и лают собаки, шерсть которых нагревает летнее солнце, шелестят книги, стучат пивные кружки и чашки со свежесваренным кофе, пахнет белыми розами, блестят новые платья и лоснятся старые шляпы, собираются тучи и спускаются вниз холодные капли, и портят продуктовые карточки, размываются дороги, в ямах отсиживаются незнакомые люди, пролетают самолеты, разлетаются дома, разлетается пепел, бумаги, камни, воспоминания, прошлое, будущее, кости и плоть, нет, нет, нет!

— Ты убил мою сестру.

Она открыла глаза, чтобы смотреть ему в лицо; оно было непонятно ей, словно она впервые увидела его.

— Я знаю.

Неужели она умела ранее злиться, кричать? Она не чувствовала ничего — кроме абсолютного бессилия; нестерпимо захотелось спать, как после нескольких суток тяжелой работы.

— Я должна была понять… Понятно.

С омерзительно умиротворенным выражением, не смотря на нее, Альберт закурил. Мария сдержалась, чтобы не отшатнуться — слишком он напомнил Софи.

Ничего уже не изменишь, все бессмысленно, все заканчивается, Мария, все заканчивается — ничего, все заканчивается, абсолютно все.

1939

В А., что благодушно встречала своего нового повелителя, он впервые почувствовал собственную неотделимость от партии и выстроенной ею империи. Не так было важно, понимал и принимал ли он ее решения и их смысл. Намного важнее было то, как эти, противники партии и империи, смотрели на него. Он мог не носить партийные значки, не иметь партийного билета, не иметь за спиной партийных преступлений — но он был намертво связан с партией, и, пожелай он отрицать это, лишь доказал бы этим свою приверженность партии и великой империи. В глазах всякого противника и соучастника он читал узнавание. Противник отверг бы его, не услышав объяснений. Равнодушный тем более не стал бы слушать — не все ли равно, кем я тебя считаю, к чему же эти оправдания?

Наверное, и Кете уверена в его беспрекословной покорности партии. Пожалуй, ее мнение было тем единственным, что заставляло его чувствовать вину — сам он уже разучился оценивать свои поступки с точки зрения обычной нравственности. Сквозь былой культ морали пробивалось, порой аморальное и жестокое, желание жить хорошо и счастливо, не хуже Марии, что столкнула свою соперницу и получила ее мужа и ее богатство. Ничто не достается легко и бесплатно. Совесть — небольшая плата за счастье, и наплевать, что внушали им в юности — что на чужом несчастье не построить счастья, что жизнь лучше прожить бедно, но с достоинством, что нужно терпеливо нести крест печали и смирения и не бунтовать, быть «хорошим» во имя посмертной жизни, некоего, уже переписанного, закона или хотя бы во имя себя, несмотря на безнравственные желания.

Если быть честным — все же счастливы, кроме него. Счастливы Мария и Дитер, хотя за это им пришлось заплатить не своей кровью. Счастливы кузен Альбрехт, нашедший применение своим садистским талантам, и Петер Кроль, что пишет эти ужасные стишки, и отчего-то его фотографии печатают с припиской «гениальный поэт нового времени». А Аппель? Не сомневаюсь, ему лучше на нынешней работе, нежели в заключении с психами (нет, не вспоминай, что партия заключила его в эти условия!). Дело не в партии — бесполезно сопротивляться своим желаниям. Партия не более чем исполнитель, а я могу попросить у нее все — и, как остальные, заплачу за полученное старыми принципами. Ничего не проси у вышестоящих, Альберт. Кто знает, что они потребуют в обмен за несколько ступеней к счастью.

— Мне очень жаль, — сказала Мария.

Он в непонимании застыл. Она закончила:

— То, что случилось с твоей сестрой… Это ужасно. Я очень сочувствую.

Он ничего не ответил — пытаясь найти боль, но обнаруживая на