Жили-были, ели-пили. Семейные истории - Екатерина Рождественская

Так что вот еще пара наших семейных рецептов. Дай бог, чтобы они никогда никому не понадобились. Хотя один рецепт может сгодиться – молочная лапша из папиного военного детства.

Баба Вера и Робка

Баба Вера с Робертом

Баба Вера с мужем Станиславом Петкевичем, отцом Роберта

Папина мама, Вера, ушла на фронт военврачом, как только началась война. И отец его, Станислав Петкевич, тоже сразу ушел воевать. Папа тогда написал свои первые стихи, и их опубликовали в газете:

С винтовкой мой папа уходит в поход.Желаю, любимый, побед!И мама зеленую сумку берет,Уходит сестрой в лазарет.Я тоже имею и ловкость, и силу,Чтоб в бой на фашистов идти,Но мне: «Подожди, – говорит Ворошилов, —Учись, закаляйся, расти».Хотя мне сегодня десятый лишь год,Стрелять научусь я как надо.И пусть только Сталин мне скажет: «В поход!» —Фашистам не будет пощады![5]

И гонорар за эти стихи отдал на строительство танка. Вот так-то. Папа остался со своей бабушкой в Омске. Молочная лапша – это оттуда, из военного сибирского детства. Лапшу отец любил всегда, мог есть в любое время суток.

Рецепт простой. Для многих это очень ностальгический супчик из детства.

Вскипятить молоко и всыпать в него немного соли и чайную ложку сахара. Добавить вермишель, мешая, чтобы не прилипла. Варить до готовности. Как сварится, оставить ненадолго, чтобы вермишель набухла, и положить немного сливочного масла.

Для лапши понадобятся:

0,5 л молока,

75 г вермишели,

20 г сливочного масла,

1/2 ч.л. соли,

1 ч.л. сахара.

Теперь про бабу Веру, мою бабушку, папину маму. Она родилась в Питере, но в 16 лет после окончания техникума была направлена на работу в Косихинский район Алтайского края и, не долго думая, побрила голову, чтобы не заболеть тифом, повязала красную косынку, став похожей на всех комсомолок того времени, поцеловала родителей и отправилась, куда послали. Приехала и сразу, в 16-то лет, была назначена директором школы рабочей молодежи коммуны «Смелая разведка». Название-то какое! А вообще, раньше очень просто срывались с места и ехали через всю страну куда-нибудь за горизонт в поисках хорошей работы и возможности прокормить семью. В свое время и мама ее из Сибири уехала с отцом в Питер, думала, станет жить легче. Не стало. А корнями-то из Омска прабабка Аксинья из местных старообрядцев-чашечников была. Отличалась набожностью и крутым нравом. Почти нет о ней никаких сведений, кроме того, что попросила она местного кузнеца сделать ей железные подошвы на сапоги, чтоб сносу им не было и чтоб на всю жизнь. Долго проходила в неподъемных сапогах, до самой старости, а однажды пришла в церковь на службу, встала на колени, а подошвы-то разом и отвалились с жутким грохотом, аж звон по всей церкви пошел. Не к добру это, решила Аксинья. Пришла домой, легла спать и больше не проснулась. Вот такая легенда.

Вот такой он был смешной, мой отец

Письмо маме Вере

У Аксиньи дочка была, Татьяна, красоты удивительной, на нее еще с детства приезжали из соседних сел присматривать в свою семью на будущее. А как выросла, так глаз не оторвать. Когда вступила в возраст, Аксинья назначила день смотрин. Приехало целых тринадцать семей со сватами, женихи все видные, возраста разного, на любой вкус. Татьяна замуж-то не хотела, плакала-рыдала, просилась у матери еще хоть годик дома остаться, но мать не позволила. Начались смотрины: у вас товар, у нас купец. Купцы все красуются, хотят красавицу такую для улучшения рода заполучить. Красавица рыдает в голос, глаза в слезах, не видит ничего. А тут очередной жених подходит с представлением, и Татьяна без сил уже совсем, опирается о него, а он в шубе до пят.

Вот, за эту шубу выхожу! – только и сказала девица.

А дальше обман был: парня стали расспрашивать про то, чем богат, он сказал, что дом большой и лавка собственная прям напротив дома. Дали добро, уехала с ним Татьяна. Привез он жену, показывает на дом.

– А лавка где? – спросила Татьяна.

– А вот, садись, – указал на длинную лавку.

Но нрава оказался доброго, хоть и красотой не блистал, лицо было все в оспинах.

Вскоре родился сын Павел. Был мальчишкой отдан в маляры, но вкус имел художественный и выучился на рисовальщика. Отличался работоспособностью и с малых лет зарабатывал деньги для семьи. В начале двадцатого века, встав уже крепко на ноги и открыв собственное малярное дело, был со своими малярами направлен для работы в Крым на отделку Ливадийского дворца. Как в этом прадеды похожи: один Эрмитаж оформлял, другой – Ливадийский дворец, странное совпадение. А после Ливадии переехали они в Питер, где Вера и родилась.

Вера была активисткой во всех отношениях: по комсомольской линии и дальше, по коммунистической. В Косихе познакомилась с начальником ОГПУ, ссыльным поляком Петкевичем Станиславом Никодимычем. Тот давно присматривался к молодой большеглазой красавице и, присмотревшись как следует, пригласил ее покататься на орловском рысаке. А после нескольких прогулок на рысаке получила Вера письмо: «Дорогая Верочка! Я коммунист, ты комсомолка, и я предлагаю тебе жить вместе! Я люблю тебя! Я приду за ответом! Станислав».

Вот такое признание в любви. Вера согласилась жить вместе, но расписываться пока отказалась, решила подождать. А когда забеременела, Станислав пригласил работницу ЗАГСа на дом. «Не хочешь идти в ЗАГС, я тебе его на дом вызвал!» – и расписались.

Баба Вера говорила, что ей во время беременности все время хотелось щурят. Я даже сначала не могла понять, что это? Оказалось, щучьи дети. Что в них такого было необходимого для беременной, не понимаю, но кому известку со стен сковыривать, кому во время беременности землю есть, кому мел школьный, а Вере вот щурят. Накануне родов Верина мама, Надежда Алексеевна, увидела сон, что рождается мальчик и рукой протыкает чистый бумажный лист, а вокруг люди, много людей, стоят и смотрят. Кем будет, не знаю, сказала мама, но имя у него будет громкое, а сон вещий.

Роберт рос у бабушки в Омске, мама училась в Омском медицинском институте и параллельно работала директором начальной сельской школы. Времени на семью, конечно же, не было. А тут война. Институт окончила весной 1941-го и летом ушла добровольцем на фронт, служить в медсанбате. Сын оставался с бабушкой, и когда в 1943-м ее не стало, Вера приехала на четверо суток, чтобы забрать его с собой. Первым его вопросом было: «Мам, а кто я?» «Ты мой единственный любимый сын, а что?» «Меня дразнят в школе «немцем» – имя Роберт, отчество Станиславович, фамилия Петкевич, вот и разбери, кто я». Вера объяснила тогда, как могла, что Роберт – в честь секретаря крайкома партии Роберта Эйхе (модно было в чью-то сомнительную честь детей называть), так что никакой ты не немец, а простой советский мальчик. Решила она забрать его и сделать сыном полка – такое часто тогда практиковалось, даже форму ему по дороге сшила из запасной гимнастерки, но в одночасье передумала, поскольку в ее части началось контрнаступление, и решила отправить Робку в детский приемник. Сначала, правда, он немного пожил с ее сестрой, потом его направили в военно-музыкальное училище по классу аккордеона, а потом в детский приемник Наркомпроса. А когда уже взрослый Роберт писал о том, что жил во время войны в приюте, баба Вера обижалась: «Сколько ты там провел? Ладно тебе!» Видимо, то время, что он там прожил, растянулось на годы в его детском восприятии и запомнилось на всю жизнь.