Парадный этаж - Жан-Луи Кюртис

— Что случилось, Маргарет?

Широко улыбаясь, он встал и подошел к столику, за которым сидели женщины.

— Добрый день, Сесиль, — проговорил он самым естественным тоном. — Да, это я подмигнул мадемуазель.

Его жена с ошеломленным видом долгим взглядом посмотрела на него. Потом пробормотала вполголоса:

— Ты здесь…

Бернар раскинул руки, поднял брови, всем своим видом как бы показывая: «Да, разумеется, ты же видишь…»

— Как случилось… — начала Сесиль и не закончила; казалось, она потеряла самообладание. Она огляделась по сторонам, почти испуганно моргая.

— Ты не ожидала такой встречи, — продолжал, улыбаясь, Бернар. — Я тоже. Я собирался нанести тебе визит сегодня вечером или завтра…

— Визит? — спросила Сесиль немного срывающимся голосом. — Леон сказал мне, что ты остановился в гостинице… Я нахожу это… — Она чуть повела рукой.

— Может быть, ты представишь меня даме? — сказал Бернар светским тоном с некоторой настойчивостью; он ласково взглянул на англичанку, все еще румяную от смущения и явно не знавшую, как ей держаться.

— Мисс Хопкинс, — произнесла Сесиль, потом повернулась к своей собеседнице: — Это мой муж, представьте себе!

Бернар церемонно поклонился и пожал руку, протянутую ему мисс Хопкинс.

— Могу я сесть? — спросил он.

Жена согласно кивнула головой, он взял у соседнего столика свободный стул и сел.

— Ну вот и хорошо. Как ты поживаешь, Сесиль? Выглядишь ты прекрасно.

— А как ты?

— Спасибо, я чувствую себя превосходно… Да, я не поехал сразу домой потому, что хотел сначала вновь обрести контакт с городом, Леон должен был объяснить тебе… И еще потому, что… — Он запнулся, приветливо посмотрел на мисс Хопкинс и снова обратился к жене: — Я полагаю, мисс Хопкинс в курсе?.. — Он оборвал фразу, начатую с вопросительной интонацией.

— Мисс Хопкинс в курсе всего, — отчеканила Сесиль. — При ней ты можешь говорить совершенно свободно. Она все равно что член нашей семьи.

— В добрый час! Я в восторге от этого, — ответил Бернар, сознательно пуская в ход все свое обаяние и даже немного перехлестывая через край. — Очень симпатичное приобретение.

Последнее слово заставило поморщиться Сесиль, но, казалось, не задело мисс Хопкинс, которая смущенно, с благодарным видом слабо улыбнулась Бернару. Бернар забавлялся все больше и больше. В эпоху, когда символика груди обеспечена, можно говорить все что угодно, какая разница? Он не поцеловал жену, даже не пожал ей руки. Встреча произошла так, словно они виделись только сегодня утром. И правильно, так и следовало поступить: между ними не должно быть никаких условностей и, главное, никакого притворства. Он удивился, что не чувствует к Сесиль ни малейшей неприязни. Самым точным словом, которым можно было бы определить его душевное состояние в этот момент, было, конечно, «добродушие».

— Я не пошел домой сразу же еще и по другой причине, — продолжал он, — я не был уверен в приеме, который встречу там.

Сесиль в знак согласия кивнула: да, действительно, она это прекрасно понимает… Она разглядывала Бернара, изучая его лицо так, словно была не в силах поверить, что видит его здесь, сидящим перед ней, словно уточняла, он ли это в самом деле, тот, кто некогда был ее мужем…

— Ты находишь, что я изменился? — спросил он.

— Нет, не очень… Ты хорошо выглядишь.

— Не потому, что хочу ответить тебе комплиментом на комплимент, но это правда — ты тоже! Прими мои поздравления! Слушай, а почему ты сказала: «Мой муж, представьте себе!..» Мне это показалось немного бесцеремонным, представь себе…

— Но я и сама не знаю! Не знаю, почему я сказала: «Представьте себе…» Наверное, потому что ты свалился как снег на голову. Это было так неожиданно.

Подошла официантка принять заказ. Бернар сказал ей, что переменил столик, и попросил принести его поднос. Сесиль заказала китайский чай и тосты. Она постепенно вновь обретала способность контролировать и себя, и все, что происходит.

— Ты вернулся насовсем? — спросила она, и ничто в ее лице не выдало ни удовлетворения, ни неудовольствия, которые могло бы породить в ней это предположение.

Бернар коротко рассказал о своем намерении отныне делить жизнь между Европой и Аргентиной. Она задала ему несколько вопросов о его работе там, об имении, о покойном деде. Мисс Хопкинс слушала, в одно и то же время как бы и присутствующая и отсутствующая, и, каким бы «членом семьи» она ни считалась, она была тактична и помнила свое место. Бернару показалось, будто он заметил на ее лице, со вниманием обращенном к нему, даже некоторое восхищение: не иначе как в глазах этой простушки он был окружен каким-то ореолом — ей, верно, рассказали о его юношеских проказах, о его шумных подвигах, о его бегстве… И он тоже не оказался равнодушен к пухленькой блондинке мисс Хопкинс, к ее беленькому личику и уже предчувствовал возможную интрижку…

— А как ты провела эти десять лет?

— Тебя и правда это интересует? — спросила Сесиль, в первый раз с оттенком горечи. — Поскольку ты ни разу не написал нам, не поинтересовался нашей жизнью, у нас были все основания усомниться в этом…

— Но ты так и не ответила на мое письмо.

— Письмо, написанное в таком тоне, где ты давал мне своего рода отпускную, — спасибо!

Опасность возможного конфликта, казалось, встревожила мисс Хопкинс, и она уткнула нос в тарелку.

— Послушай, — миролюбиво сказал Бернар, — согласимся, что мы не слишком печалились друг о друге… Но ведь, если бы случилось какое-нибудь несчастье, меня известили бы, я надеюсь?

— Да, тем не менее… — ответила Сесиль, вложив в свои слова немалую толику иронии.

— И все же, коль скоро я вернулся, могу я спросить тебя, как ты провела эти десять лет? Вопрос вполне естественный.

— Будь спокоен, я провела их настолько хорошо, насколько это было возможно в моем положении — с двумя несовершеннолетними детьми на руках, которых надо было воспитать, вырастить, выдать замуж, женить; с домом, о котором надо было заботиться; с публичной молвой, которая пошла поначалу…

— Да, кстати, как отнеслись к моему отъезду знакомые?

— Надеюсь, ты не будешь удивлен, если я скажу, что все единодушно тебя осудили. Но в конце концов, поскольку тебя и раньше принимали за полусумасшедшего, решили, что за свои поступки ты тоже отвечаешь лишь наполовину. Первое время меня немного жалели. Но потом, довольно скоро, привыкли к новой ситуации. Ты же знаешь, теперь людям начхать на то, что может случиться с их соседями, лишь бы это не причинило беспокойства им.

Бернар согласно кивал головой: «Да, да, конечно». В ответе жены только слово «начхать» удивило его. Раньше Сесиль никогда не употребила бы такого слова, даже не произнесла бы более мягкого «наплевать».

— А дети? — спросил он. — Как они поживают?

— Превосходно.

— Ты думаешь, они согласятся встретиться со мной?

— А почему бы им с тобой не встретиться? Всему даны свои оценки, все забыто. Но с твоей стороны будет разумно не ждать от них проявления особой нежности.

— Разумеется.

Немного помолчали. На лице Сесиль вдруг появилось непримиримое выражение. Бернар откусил кусочек тоста, отхлебнул глоток чаю. Он не доставит жене удовольствия подумать, что сказанные сейчас ею слова опечалили его, открыли старую рану… Впрочем, кровоточит ли еще эта рана? Иногда у него мелькала мысль, что отсутствие привязанности между ним и детьми было главной неудачей в его жизни. Но он приучил себя не думать об этом, как сознательно приучил не думать обо всем том, что могло заставить его понапрасну страдать: он как никто умел презреть то, что ему не давалось. Он повернулся к мисс Хопкинс.

— Вот видите, мадемуазель, — сказал он полушутя-полусерьезно, — это отнюдь не возвращение Одиссея… Кстати, в мое отсутствие были женихи?

— Да, несколько, не прогневайся, — ответила Сесиль тем же тоном.

— Черт возьми, тем лучше! Нужно пользоваться жизнью.

— Именно так я и считала.

Они обменялись взглядами, в которых было мало нежности, но это длилось всего лишь мгновенье. Когда они закончили чай, Сесиль спросила его, не хочет ли он перебраться домой.

— Сегодня, во всяком случае, я провожу вас, — ответил он. — Но пожалуй, денек-другой еще поживу в гостинице…

Ее губы чуть тронула улыбка: это так характерно для Бернара — держать людей в неизвестности, всегда оставлять про запас резервную полосу, лазейку… Главное, чтобы никто не посягнул на его свободу!

Улица Корделье, как всегда, выглядела очень горделивой со своими домами XVIII века, своими булыжными мостовыми, которые не принесли в жертву макадаму. Эта улица находилась «под охраной» как памятник старины, и те, кто жил здесь, заботились о ней — у них имелись к тому возможности. Встреча с родным домом породила в душе Бернара смешанное чувство: ведь он был не слишком-то счастлив в его стенах. Внутри дом несколько подновили; все было освежено, омоложено, но в меру, чтобы не нарушить ощущение устоявшегося богатства, респектабельности, которое всегда вызывало это почти сеньориальное жилище. Леон и его семья занимали парадные покои, Сесиль и гувернантка — третий этаж; в апартаментах под крышей жил Арно. Залы для приемов были огромны. Ими пользовались лишь в самых торжественных случаях. В повседневной жизни вполне обходились более скромными гостиными. Войдя, Сесиль тут же повернула ручку радио.