Пока драконы спят - Александр Шакилов

В ответ прокаженный сплюнул на гальку кровью. Бронзовый колокольчик, привязанный к поясу, резко звякнул, когда инквизитор пошел прочь.

Вот так Эрика и Гель продали за двести монет.

Детство закончилось.

14. Прогулка без привалов

Ноги болели так, что выть хотелось, спасибо папаше. Самую малость зацепил Сохач, а больше и не надо. Это ж тайный финт мужчин из Замерзших Синичек, «стальной ус» называется. Если бы не снадобья стурманов, Эрику совсем плохо пришлось бы. Хорошие снадобья у стурманов, отличные даже. За считаные седмицы – сколько их было, седмиц этих? – срослись косточки, но болят еще. Время вылечит, конечно, но пока…

Пока что Эрика и Гель купил за двести эре некто в чистом плаще.

У нового хозяина странностей хватало. К примеру, скакун его был всего о четырех ногах без когтей, безрогий и слишком заметного белого окраса – урод какой-то. На таком убогом сражаться – самоубийство. Боевой скакун задними лапами упирается в землю, растопырив когти и закрепившись так, что его и тараном не опрокинуть. А передние лапы вперед – дабы достойно врага встретить: вспороть брюхо его скакуну, а самого наездника порвать в клочья средними лапами… Шутки ради Эрик представил бледного хозяйского зверя в лютой сече: ступают ноги по закованным в латы трупам, скользким от крови, и, разъезжаясь, ломаются – тонкие чересчур. А если мечом пырнут в мягкое брюхо, не закрытое естественной броней? Тьфу, а не скакун! Одно хорошо – неторопливый. Потому как хозяин верхом ехал, а детишки следом топали.

И только удалились от торжища, странный мужчина обернулся не менее странным старикашкой, как две капли воды похожим на давешнего мытаря. Колдун, не иначе!

Эрик слыхал о таких заклятиях: когда морщины не позволяют старцу совладать с юницей, он обращается к лесным ведьмам, и те за очень высокую плату делают его на время молодым. Седина в бороду, Свистун в ребро…

Ехали (старик) и шли (Гель и Эрик) три дня и три ночи – не останавливаясь, без отдыха и сна. Даже не перекусили в пути ни разу, не выпили и глотка воды. И все же Эрику легко было, улыбчиво. Нравилось ему двигать распухшими, кровоточащими ногами. После болтанки в дракаре все что угодно понравится.

Эх, дорога!

Топали мимо избушек из сосны и прямослойного дуба, да с кровельным лемехом из осины. Дома тут складывали в обло, в лапу и в реж. Крыши ставили восьмискатные, точь-в-точь как в гарде Замерзших Синичек. А вот украшали иначе – не привычными с детства драконами, а перекрестьями копий и оберегами-цветами. Шли мимо послушных ветру мельниц, щупали пятками ряжевые мосты с ледорезами. А за мостами – виселицы. А за виселицами – согнутые спины бондов и злобные взгляды старух, заслуживших-таки отдых на лавочках у домов.

Эрик шел, шел…

И наконец пришел.

15. Святые мощи

Стены – высокие, из окаменевших древесных стволов. На возведение этой твердыни сотни плотников извели тысячи кедров. А сколько озер смолы залито в щели? Сколько слов-заклятий укрепили стрельницы и донжоны?

Стены, понятно, тройные: меж слоями дерева засыпана гранитная крошка, смешанная с глиной. Имеется также ров, заполненный мутной, зеленой водой. Во рву плещутся водяники, жирные твари, откормленные. И зубастые очень. Эрик заметил троих. Значит, вплавь к гарду не подобраться. Да и без надобности – есть перекидной мост, который с наступлением темноты поднимает стража.

Солнце уже вовсю жарило, и народу на мосту было как муравьев: туда-сюда, толкаются все, ругаются, смеются-обнимаются и пышут злобой – главное, при деле, не скучают. Отдельной вереницей – хмурая процессия людишек из-за стен: в лохмотьях, косматые, грязные, кожа в струпьях, вместо конечностей обрубки, вместо глаз бельма и дыры. Над язвами их вились мухи, на лицах застыло привычное страдание. Нищие. Профессионалы. Те, кто клянчит милостыню у гуляк-купцов и смазливых куртизанок.

Эрик никогда не видел столько попрошаек одновременно. Куда бегут? От кого? Что за напасть в гарде? Чума или свирепый правитель?

– Извините, господин, что обращаюсь. Но отчего нищие покидают гард? – Эрик заискивающе опустил глаза, изучая пыль на мозолистых пятках хозяина.

И куда только сапоги подевались? Исчезли, как и не было, вместе с плащом.

Старик хмыкнул и ответил:

– Уродство, малыш, – это приличный заработок: здоровые и молодые суеверны и хорошо подают. А нынче пополудни в сей гард, называемый Пэрим, внесут чудотворные мощи Иоанна Заточника. Как известно, мощи эти излечивают от всех, какие только есть, недугов. А кое-кому, хе-хе, не с руки, то есть не с культи, оздоровленье.

Навстречу нищим двигались богомольцы-бичеватели – семенили сплоченной стаей, предвкушая показ святых костей. Иногда кто-нибудь из богомольцев подкрадывался к зазевавшемуся путнику, и тогда семихвостка больно врезалась в тело бедолаги, вспарывая одежды и рассекая кожу до костей. И ответить нельзя! Ведь изуродованная плетью плоть есть жертва, угодная Господу нашему Проткнутому.

Бичеватели – самые мерзостные из истинно верующих. В родных краях Эрика этих сектантов привязывают к деревьям в Чужом Лесу – и народу хорошо, и черноволки сыты.

– Почему они избрали сей путь служения Богу? – пробормотал старик, глядя на бичевателей, головы которых венчали колпаки. – Есть же иные способы восславить Создателя. К примеру, аскетничество и уподобление святым праведникам. И не надо никого избивать до смерти. Лишь завтракай кузнечиками, пей водицу, грязную после стирки больничного белья, – Проткнутый любит идиотов…

– Далеко нам… еще? – От усталости голосок Гель стал подобен писку раздавленной мыши.

– Вдоль реки Гангрены до эспланады Инвалидов, послушники мои, и налево!

Троица миновала ворота.

Теперь Эрик постоянно вертел головой – в гарде было на что посмотреть.

У входа в таверну, мимо которой они двигались, инквизиторы играли в кости. В самые обычные кости. Людские. Только крестьяне используют рога и копыта коров и коз. Святые отцы не унижают себя столь откровенной подменой.

Эрик вздрогнул, ощутив на себе холодный, как зимняя ночь, взгляд. Скрестив ноги, среди игроков сидел тот самый прокаженный, что хотел купить детей на торжище.

Что он здесь делает?!

Кости упали на отполированную азартом доску. Покатился череп, разевая выщербленные челюсти. Ням-ням! – схватили зубы фалангу пальца. Чья косточка, а? Кто хозяин? Кого удача невзлюбила?!

Прислуживал инквизиторам мужчина в белом колпаке бичевателя, натянутом до подбородка и с прорезями-щелками напротив глаз. Он то и дело подбегал к единоверцам, проходящим мимо, но тут же возвращался к клиентам, ибо праздник праздником, а работа кормит. Увезут мощи – и что тогда? А тут еще посетители могут не заплатить. Они ведь инквизиторы. Скажут: обедня сия угодна Господу, Проткнутый возблагодарит тебя, о смиреннейший из сребролюбцев. И все – поклонишься, сдерживая вздох, и промолчишь в ответ: мол, и пяток кувшинов вина, вылитых в глотки святых отцов, тоже угодны Богу?..

Старик пятками приласкал скакуна. Кожаные ремни, протянутые от седла к детям, хлестко распрямились, намекая, что кое-кому надо быстрее перебирать ногами.

Расплетенные косы Гель вились по ветру, словно фата невесты, – прохожие оборачивались вслед, любовались.

Эрик смотрел по сторонам.

Двое прыщавых юнцов в подворотне тискали грудастую шлюху. Волосы ее топорщились колтунами. Слишком яркие, словно свежая рана, они были выкрашены в рыжий цвет.

Обнаженные по пояс мужчины резали барана – подняли за задние ноги, узким лезвием коснулись горла. Кровь, пузырясь, полилась на дорогу, под каблуки проходящему мимо коробейнику. Торгаш заругался, поминая родителей понаехавших чужеземцев, не признающих истинной веры. В глазах мужчин словно вспыхнуло пламя. Зовя стражу, коробейник убежал. Мужчины, хохоча, принялись свежевать тушу…

А потом была река, берег которой утонул в мусоре. Эрик то и дело оскальзывался на кишках, очистках и людских испражнениях. Полчища слепней и комаров досаждали ему, стопы глубоко погружались в мерзость, и в конце концов он упал на колени. Из носу полилась темная, почти черная кровь. Мутным от усталости взором уставился Эрик на высокое строение из окаменевшего кедра, возле которого он едва не разлегся. Крепкие ворота, обшитые листами бронзы, две башни из глиняного кирпича, зарешеченные дыры бойниц…

Ремни провисли, ничто больше не держало Эрика, он рухнул лицом в грязь. Роскошные волосы Гель осыпались осенней листвой на его спину. Боль, голод и жажда – все сразу навалилось на него. Тьма застилала глаза, пустыня, отец рядом, вот-вот Сохач вскроет вену и алая влага хлынет в пересохший рот…

Не хлынула.

Не пустыня.

И отца рядом нет.

Бьярни-викинг, или Шестой рассказ о ненависти

Равносторонний парус из грубого холста еще грозит сломать «старуху»[19], но длинные весла – шестнадцать пар – уже подняты. Команда сидит на сундуках. Тишина, ни слова, лишь плеск волн, ударяющих о борта. И берег рядом, темная полоса в ночи.