Микеланджело из Мологи - Дмитрий Красавин

Поэтому, когда на квартире старика Рубинштейна, осматривая картины никому неизвестного мологского художника, Леонид Дормидонтович понял, что по силе эмоционального воздействия на зрителей ничего более совершенного в современной живописи ему видеть не приходилось, он почувствовал себя Колумбом, увидевшим после долгого странствия с борта корабля очертания огромного желанного, но никому неведомого континента. Эти непонятные сочетания красок, делающие изображение объемным; зримые мазки кисти, уводящие взгляд внутрь картины... Откуда эти приемы? Что за школа? Оригинальная, непонятная, доведенная до совершенства техника рисования действовала гипнотически. В какой-то момент, закаленный в борьбе за социалистическое искусство, чекист до спазмов в горле захотел перенестись от всех своих дел и забот в оживающий на полотнах мир белоснежных монастырей, широких заливных лугов, тенистых парков, чистых улиц с невысокими деревянными домами, зажиточных купцов с благородными лицами, улыбчивых горожан... Он ощутил, как в заколотившемся быстрее обычного сердце рождается непривычное чувство острой тоски по не виденным им раньше местам и тут же, перерастая тоску, - чувство раскаяния за не содеянное им лично зло. Оно готово выплеснуться наружу очищающим потоком слез... Потребовалось усилие воли, чтобы взять себя в руки и посмотреть на картины глазами коммуниста. Потом, стремясь уравновесить предательскую слабость, он даже немного погорячился, назвав почти все картины вредительскими, хотя, начиная ругать художника, уже твердо знал, что ни реквизировать, ни уничтожать гениальные полотна в ближайшем будущем не станет. Любой гений, как правило, существо обидчивое, легкоранимое - стукни посильнее, и все таланты вылетят. Но разве это по-коммунистически? Страна не настолько богата, чтобы походя убивать гениев, даже если кто-то из них, в силу гипертрофированно одностороннего развития, временно подпал под влияние вражеской идеологии. Прежде, чем прибегать к крайним мерам, надо попытаться сделать все возможное, чтобы данные природой таланты послужили на пользу социалистического отечества. У гения должен быть наставник. Умный, идейно-стойкий, который постоянно, целенаправленно направлял бы гения по нужному стране пути, помогал бы ему сосредоточиться на процессе созидательного творчества.

Для того, чтобы на небосклоне социалистического реализма засияла звезда гения, звезда советского Микеланджело, ей нужно помочь туда подняться.

Вот с этой целью и пригласил старый чекист на Лубянку Сутырина.

- Ну как? Осознал свои идеологические ошибки? - поинтересовался Леонид Дормидонтович, едва только Анатолий переступил порог его кабинета.

Молодой художник, предпринявший за прошедшие с момента "смотра" дни ряд самостоятельных шагов в попытках организовать достойную внимания кремлевского руководства выставку картин, уже убедился, что без санкции Блинова ни в одном из наиболее известных залов это сделать невозможно. Поэтому, руководствуясь интересами дела, он ни секунды не колеблясь ответил:

- Осознал.

- Ну раз осознал, то расскажи, как думаешь эти ошибки исправлять.

- Я начал прорабатывать эскизы к большой идейно-емкой картине: "Вожди народа принимают парад на Красной площади в Москве 07 ноября 1936 года", сразу попытался повести разговор по намеченному им накануне руслу Анатолий.

- Ого, замахнулся! - удивился Блинов столь быстрой метаморфозе интересов художника и тут же поспешил уточнить: - И товарища Сталина нарисуешь?

- И товарища Сталина, и товарища Калинина, и товарища Кагановича, и товарища Орджоникидзе, и товарища Молотова, и товарища Ежова - всех, всех. Я много думал над Вашими словами о грядущем единстве людей при коммунизме. Мне кажется, оно по сути своей является реальным материальным воплощением того внутреннего Единства, которое я ощущаю в глубинах своего "Я" и о котором говорил прошлый раз. Его пространственно-временной ипостасью.

- Ну, тут не все так однозначно, - заметил Блинов, несколько разочарованный тем, что несмотря на смену приоритетов в выборе тем, художник продолжает придерживаться антинаучных, идеалистических взглядов на мир. Однако, не желая рисковать наметившимся расположением Сутырина к доверительной беседе, от более резкой критики воздержался.

- Я понимаю, что мы с Вами расходимся во взглядах на основу человеческой личности, - ободренный кажущейся благосклонностью чекиста продолжил изложение своей мысли Анатолий. - Но надеюсь, Вы, как и я, верите, что наши вожди лучше простых смертных видят сияющие вершины коммунизма?

- Разумеется, - подтвердил Леонид Дормидонтович.

- Значит на их лицах ярче, чем на лицах простых людей должны отражаться отблески горящего впереди света. Ведь не в темноту же они смотрят?

- Не в темноту, - поспешно согласился чекист.

- Раз так, - подвел черту Анатолий, - значит теоретически представляется возможным запечатлеть эти отблески на полотне. Представляете, как будущий зритель моей картины, погружаясь в ее созерцание, будет тем самым погружаться в единство коммунистического завтра и, вдохновленный, уже сегодня стремиться на практике приблизить миг его наступления!

Умеющий сам при случае говорить витиевато и довольно быстро распутывать витиеватые речи собеседников, Леонид Дормидонтович на этот раз почувствовал себя в затруднительном положении: с одной стороны - идеалистическое Единство вне времени, Единство, которого нет и не может быть; с другой - отблески коммунистического завтра на лицах вождей, которые художник хочет запечатлеть на картине. Конечно, отблески - это метафора. Но разве любое подлинное произведение искусства по сути своей не является метафорой, образным уподоблением действительности? А если так, то почему не может метафорично мыслить тот, кто создает это произведение? Более того, возможно, гениальные творения, гениальные метафоры, лишь потому и существуют, что их создавали творцы, ощущающие мир метафор как мир подлинный? В противном случае, в творениях ощущалась бы ложь... Но если так, то понятие Единства творца и творения, о котором говорил старик Рубинштейн, должно являться стержневым понятием процесса творчества. Все, что создается вне ощущения единства, пропитано ложью. Гениальным творцом может стать лишь тот, кто уподобится творению, будет воспринимать законы метафор как истинные. Убедить творца в призрачности, нереальности этих законов, значит убить в нем гения. Единство творца и творения - вот он закон гениальности!

Леонид Дормидонтович уже хотел воскликнуть: "Эврика!", но вдруг поймал себя на мысли, что такие самоочевидные выводы в корне противоречат материалистической философии. Он даже почувствовал, как на лбу выступила испарина.

"Что же получается: простой чекист возомнил себя умнее вождей мирового пролетариата? Так всякая букашка, вскарабкавшись на былинку, может возопить, что перед ее взором теперь открылся весь мир. Но букашке простительно, она ничего не знает про горы и горных орлов. А старому чекисту не гоже букашке уподобляться. Так дело не пойдет!

А как пойдет? Обрушиться на Сутырина с критикой, принудить к изучению философских трудов Маркса, Ленина, Сталина? Или оставить художника в покое, не брать над ним шефства? Пусть творит сам для себя...

Нет. Отступать перед трудностями не по-большевистски. У советских художников должен появиться свой Микеланджело".

Старый чекист испытующе посмотрел Анатолию в глаза, выдержал паузу и, сглотнув слюну, пообещал:

- Тебе будет дано все, что ты посчитаешь необходимым иметь для написания этой картины.

- Прежде всего, я хотел бы поближе увидеть лица вождей.

- Увидишь.

- Я хотел бы увидеть лица, не озабоченные решением стоящих перед государством проблем, а чистые...

- Как это? - удивился Блинов.

- Повседневные заботы, напряженная работа мысли, страсти искажают чистоту лица, не позволяют увидеть глубинное "Я" человека. Подлинная суть выявляется тогда, когда человек остается один на один с прекрасным, пояснил Сутырин и поинтересовался:

-. Вы заметили, как в залах художественных выставок иногда светлеют лица людей?

- Искусство всегда несет определенную идеологическую нагрузку, невпопад заметил чекист.

- Я не про то. Вот, когда Вы смотрели мои картины, я наблюдал за Вами и увидел в какой-то миг на Вашем лице отблеск прекрасного. Ваше лицо в тот миг отражало Вашу суть, Ваше подлинное глубинное "Я".

Леонид Дормидонтович поежился от непривычной похвалы и вдруг почувствовал, что краснеет.

- Но этот миг, - продолжил, не замечая смущения чекиста Сутырин, - был недолог, потому что Вы пришли не наслаждаться искусством, а работать, делать большое и нужное дело - определять практическую ценность моих картин для общества.

- И я ее определил довольно однозначно...