Выбери себе смерть - Чингиз Абдуллаев

— Не Бахтамов, не Иванченко. Остальные фамилии я просто не помню.

— Я могу их назвать.

— Не надо, — жестко отрезал Лукахин. — Сказал, не помню — значит, не помню. Об убитых поговорим: им я уже навредить не могу. О живых говорить не буду. Пойми, это наше железное правило — иначе нельзя, можно подвести товарищей.

— Понимаю.

— Жалко ребят, — помолчав, произнес Лукахин. — Подожди минуту.

Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся с большой бутылкой в руках. По мутной жидкости Колчин понял, что это самогон. Лукахин подвинул два чистых стакана.

— Армейская традиция. Помянуть надо погибших офицеров.

Он разлил в стаканы жидкость и, продолжая стоять, протянул стакан Колчину.

Тот встал и, не чокаясь, выпил эту обжигающую жидкость. К его удивлению, она оказалась приятной на вкус и не очень забойной.

— Понимаешь, — вздохнул Лукахин, — мы ведь все смертники были. Сами выполняли приговоры — и сами ждали каждую секунду такого приговора себе. Когда нас отбирали в группу, мы уже все про это знали. Нужно скрыть какую-нибудь операцию, отрубить концы, сделать так, чтобы все забыли о ней, — и посылали нас. Причем мы убирали не агента, для этого ведь был отдел «С», мы убирали его «ликвидатора», который до этого убирал необходимый объект. Мы даже не знали, за что и кого. Так обрубались все концы, иначе в мире давно началась бы война. Ты же все понимаешь. И каждый из нас знал: если хвост обрублен недостаточно, новый «ликвидатор» может убрать любого из нас. Иногда, правда, начальство проявляло благородство. Тогда нам предлагали смерть на выбор. Или от инфаркта, или героически спасая людей, где-нибудь на Камчатке.

— От инфаркта тоже? — не удержался Колчин.

— Конечно, — усмехнулся Лукахин. — Был такой порошок. Ты в лаборатории узнай, тебе все расскажут. Хотя они сейчас, наверное, в разведке. Никак не могу привыкнуть к этому разделению КГБ. Я даже не знаю, какой я ветеран. Разведки или контрразведки? Смешно? Давай еще по маленькой.

— И были случаи, когда ваши офицеры сами выбирали себе смерть? — спросил потрясенный Колчин. — Никогда про это не слышал.

— Если твои психоаналитики указывали, что ты никуда не убежишь, тогда да, предлагали выбирать самому. Обычно даже не спрашивали. Убирали быстро и без лишнего шума. Думаешь, — продолжал Лукахин, — вышел полковник на пенсию, сидит в деревне, копается в огороде — и все?

Он снова разлил по стаканам мутную жидкость из бутылки.

— За встречу!

На этот раз Колчин ощутил, что жидкость ударила-таки в голову.

— В любой день, в любой момент, когда всплывет какая-нибудь давняя история, давняя операция, о которой нельзя знать, — и все. Приедут ко мне твои коллеги, подполковник, выпьют со мной чаю и уедут. А потом будут меня хоронить за казенный счет. — Он невесело усмехнулся. — Мы знали, на что шли. Это тогда называлось «долг перед родиной».

— Нелюбимая была у вас родина, — пошутил Колчин.

— Ты не понял, подполковник. В нашу группу попадали только добровольцы, только после строгого отбора. Было такое понятие — родина. Весь Советский Союз. Брали в группу в основном детдомовцев — тех, кого воспитала и вырастила страна. Вот за эту страну мы и дрались. За нее шли под пули, не боялись ни жизни, ни смерти. Знаешь, сколько раз я был ранен? Восемь. И горжусь этим, как своими наградами. Из них три раза в Афганистане. Когда мертвых офицеров шли доставать, чтобы не достались на поругание душманам. А ты говоришь: «нелюбимая». Когда Советский Союз развалился, я стреляться хотел, жена насилу ружье отобрала.

Колчин молчал, не решаясь что-либо сказать.

— Тебе ведь, наверное, Марк Фогельсон не понравился, — продолжал Лукахин. — И вид его не понравился. Такой интеллигентик с бородкой. Он, между прочим, восемь языков знает и за рубежом был неоценимым агентом. Но дело даже не в этом. Знаешь, какая у него судьба? Он из Львова. Во время войны в еврейском гетто убили всю его семью: отца, мать, брата, сестру. Перед тем как мать забрали, она успела спрятать его в канализационном люке. А потом два фашиста прямо на этом люке насиловали и убивали его мать. А он внизу сидел и все слышал. Взрослый уже был, семь лет было. Когда Красная Армия вошла в город, он три месяца говорить не мог. Его потом долго лечили, чтобы он снова говорить начал. В двадцать лет он в партию вступил. У него среди наград два ордена Ленина. А ведь еврей был. Чего там скрывать — не всем это нравилось.

— Может, он вернулся к своей прежней работе? — очень тихо спросил Колчин.

Лукахин кивнул:

— Все может быть. Он моложе меня на пять лет. Мне уже поздно, поэтому я и отказался. Приходили от вас, предлагали. Я свое отработал. Сейчас вспомнили о профессионалах. А я с «демократами» не сработаюсь, не для меня это все.

— Вам предлагали вернуться на службу?

— Были тут разные, — уклончиво отвечал Лукахин. — Видишь, сколько информации я тебе отдал, — вдруг сказал он, подмигивая Колчину, — а ты думай. Для этого у тебя все есть. Ты ведь подполковник уже, а такой молодой.

Они еще говорили минут двадцать, после чего Колчин, отказавшись от третьего стакана, попрощался с хозяином и, вернувшись к своей машине, разбудил водителя, предложил возвращаться в Москву.

Было начало пятого, но уже темнело, и водитель включил ночное освещение. Минут через пять после того, как они выехали на шоссе, водитель повернулся к сидевшему сзади Колчину.

— Простите, товарищ подполковник, по-моему, за нами следят.

— Ты уверен? — сразу понял, в чем дело, Колчин.

— Когда ехали в Подольск, не был уверен, а теперь уверен. Эту «Волгу» я заметил, еще когда мы туда ехали.

— Проверь еще раз, сверни куда-нибудь. Мне важно установить точно, следят или нет, — попросил Колчин.

Водитель кивнул головой. Через несколько минут он резко свернул направо. Вскоре послышался шум тормозов, следовавшая за ними машина также свернула в их сторону.

— Номер их разглядел? — спросил Колчин, проверяя свое оружие.

— Нет, просто заметил водителя. Кажется, их двое.

— Не старайся оторваться, езжай спокойнее, — посоветовал Колчин. — Подпусти к себе: может, сумеем разглядеть их номер.

Обе машины продолжали идти на скорости около восьмидесяти километров. Колчин, обернувшись, постарался сам разглядеть номер, но их преследователи благоразумно держались на некотором расстоянии.

— По-моему, за нами следит даже не одна машина, — вдруг сказал водитель, — их две. Там еще одна, «Жигули».

Положение становилось опасным.

— Сверни куда-нибудь и останови, — предложил Колчин, доставая пистолет. — Оружие у тебя есть?

— Нет, — покачал головой водитель, — нам не выдают, не положено.

— Держи мотор включенным. В случае чего, пригнись, — посоветовал Колчин. — Я сойду, а ты езжай дальше. Когда приедешь, позвони генералу Нефедову и все расскажи. Но только ему одному, ясно?

— Хорошо, — кивнул парень. Ему даже нравилась романтика этой погони. Он улыбался.

Проехав километров пять, водитель резко свернул направо, мимо девятиэтажного дома, — так, что с улицы их автомобиля не было видно. Колчин, уже приготовившийся к этому маневру, быстро выскочил из машины почти на ходу и вбежал в подъезд.

Водитель тут же поехал дальше. Он был счастлив, что принимает участие в настоящем деле.

Почти сразу следом за ним промчалась «Волга», номер которой Колчин на этот раз сумел разглядеть. Правда, спустя еще несколько секунд пронеслись «Жигули», чей номер показался Колчину знакомым. Ему даже подумалось, что третья машина следит за второй, но он отбросил эту мысль как нелепую. Колчин привык мыслить трезво и не любил шпионских страстей в своей работе. Переждав минут десять, он вышел и зашагал к автобусной остановке. Начинался дождь, и он поднял воротник.

Следовало осмыслить сегодняшний визит к Лукахину. Полковник оказался совсем не прост. Правда, он не сказал ничего лишнего, но дал много ключей. Кроме Фогельсона, в органы вернулся еще кто-то. Крымов, Скребнев, Ганиковский? Нужно будет с утра проверить всех троих.

Домой он не поехал, решив переночевать в кабинете. Дежурный офицер, увидев его удостоверение, ничего не сказал. Он привык, что следователи любили работать по ночам. Кроме того, в их ведомстве любопытство было предосудительным качеством характера, от таких избавлялись сразу, и офицер лишь кивнул головой, пропуская Колчина.

В своем кабинете он наконец разделся, стащил плащ, пиджак, галстук. Пистолет положил на стол. Достал кипятильник, чтобы заварить себе чай, когда в его кабинет постучали.

Он взял пистолет, переложил его в задний карман брюк.

— Войдите, — пригласил он.

Дверь открылась, и в кабинет вошел генерал Нефедов. Ничего не говоря, прошел к столу и уселся в кресло Колчина.

— Как дела? — наконец спросил генерал.