Мир чужих ожиданий - V.АЛENTIN

Андрей не видел Витькиного выражения лица, но видел его руку, лежавшую на подлокотнике кресла, ладонь сжалась в кулак, костяшки заметно побелели, Катька тревожно всматривалась в его лицо.

Бабушка на Виктора не смотрела, и говорила всё так же медленно, нарочито выговаривая каждую букву:

- Ты всю жизнь боялся и ненавидел свою мать, и сейчас злишься на себя за это, потому, что её давно уже нет в живых. Но я могу успокоить твою совесть – из того, что ты о матери помнишь, я могу однозначно заключить, что твоя ненависть была лишь ответом на её неприязнь к тебе. Она категорически не могла любить, хотя, по её мнению, и была обязана испытывать к тебе некие, неведомые ей, материнские чувства. Может быть, именно из-за этого внутреннего противоречия она и пила, и спилась в конце концов. Будучи подростком, ты узнал причину бегства матери из родных мест. Её желание обосноваться вдалеке от больших городов было вызвано тем, что …

Витька отчётливо скрипнул зубами, и сдавленно выговорил:

- Может, хватит об этом? Я уже понял, что вы прекрасно знаете, какое у меня было детство. Но я давно вырос, и не верю в теории о влиянии детских воспоминаний на дальнейшую жизнь человека…

Бабушка с интересом взглянула на Витьку и прекратила пытку:

- Ладно, я больше не буду. Но совсем обойти стороной тему твоего взросления не получится – в этот период было немало приятных и значимых для твоей дальнейшей жизни вещей. Я начала с самых стыдных и отвратительных эпизодов исключительно из врождённого садизма. Иногда просто не могу удержаться – сообщила бабушка и мило улыбнулась.

Виктор снова скрипнул зубами, стукнул кулаком по подлокотнику, но промолчал. Бабушка продолжила рассказывать, но теперь уже быстрее, не вколачивая слова в собеседников:

- После того, как хозяйка дома, где вы жили, отказала твоей матери в продлении аренды, мама была вынуждена устроиться на работу. Она к тому моменту уже числилась некредитоспособной, и не продала тебя на усыновление только по одной причине – тоненький ручеёк финансовых поступлений от её родных был предназначен именно тебе, а не ей лично. В ближайшем моногородке при химкомбинате была школа. В школу требовалась хоть какая-то грамотная преподавательская единица, недобор был громаднейший. Мама в своё время с горем пополам получила бакалаврский диплом, и её приняли с распростёртыми объятьями. Предоставили жильё – флигель, пристройку к зданию школы. Конечно, никаких уроков эта женщина никогда не вела; ученикам, как и прежде, приходилось слушать заунывные типовые уроки Департамента. Но аккредитацию школы пересмотрели, статус повысили, финансирование увеличили, все были довольны.

И вы стали жить в школе. Ты поступил в Первый Класс, и впервые в жизни у тебя появились друзья и приятели. Мать тоже не скучала – её окружали собутыльники из таких же, как она, «благородных неудачников», волею судьбы оказавшихся школьными учителями. Так продолжалось много лет – ты с лёгкостью переходил из Класса в Класс, мать всё больше опускалась. Тебе нравилось учиться, и нравилось жить прямо в школе, вся остальная детвора разбегалась после уроков по домам, а ты развлекался чтением в школьной библиотеке. Приучил тебя к этому занятию один примечательный человек. Он тоже был учителем, но совсем не таким, как мама и её приятели; и тоже жил прямо в школе. У него была какая-то квартира, или что-то в этом роде. Но он предпочитал оставаться ночевать в школьном клубе – ему было тяжело добираться без машины и без помощника домой. В тот момент, когда вы познакомились, ему было уже около семидесяти лет, он тяжело болел и был совершенно одинок. Он единственный из всех школьных педагогов вёл уроки вживую, и рассказывал потрясающе интересные вещи. А когда ты приставал с расспросами и просил рассказать ещё что-нибудь, он предлагал тебе книги, и ты знал, что пока не прочитаешь – он не будет с тобой разговаривать. Школьная библиотека была, кстати, его рук делом. Именно на её создание он и тратил свою зарплату и социальные выплаты…

Бабушка замолчала на несколько секунд, сощурила глаза и поджала губы, было видно, что она сосредоточено размышляет.

Виктор хотел что-то сказать, но она жестом остановила его, и продолжила почти скороговоркой:

- Потом тебе исполнилось восемнадцать, и ты потерял возможность жить в школе. Директриса и так проявила к тебе большую милость, не отобрав права съёма флигеля у пятнадцатилетнего сироты. Но с совершеннолетием тебя поздравил муниципальный помощник. Он передал два сообщения: одно о выселении в недельный срок, а другое – приглашение от химкомбината. Тебя зачисляли разнорабочим и выделяли блок в бараке. Ты бросился за советом и помощью к своему учителю, но он ничем не захотел помогать – сказал, чтоб ты шёл работать, куда позвали; что учительская профессия не для тебя, и не захотел даже давать рекомендацию для колледжа. И ты, разругавшись со стариком в пух и прах, сбежал в мегаполис…

Бабушка закурила, и произнесла задумчиво:

- Самое поразительное в этой истории то, что я, скорее всего, знакома с твоим учителем. Его ведь Максимом Константиновичем зовут?

- Да, именно так. Шелестов его фамилия… Но откуда вы узнали? – изумлённо проговорил Виктор.

Бабушка нетерпеливо взмахнула рукой:

- Да нет тут никакой тайны. Своеобразие нашего образа жизни и моя профессиональная деятельность влечёт за собой то, что к преклонным годам успеваешь обзавестись несметным количеством знакомых. И на старости лет получается так, что все более или менее интересные личности старшего поколения уже тебе известны. Дальше вообще просто – эмоциональный портрет этого человека, горько и правдиво написанный тобой в повести, плюс Николаевская область подсказали правильный ответ – Шелестов, именно он, и никто другой. Забавно получилось…

Виктор переспросил:

- Забавно? И что ж тут такого смешного?

- Смешного как раз ничего, а много поучительного и интересного – сказала бабушка. Обвела взглядом внуков, и стала рассказывать скорее для них, чем для Виктора:

- Дело в том, что этот Макс Шелестов – не просто мой знакомый, а один из «сочувствующих». Он знает о семьях, не раз бывал у нас, и подолгу гостил. Он лет на пятнадцать старше меня, и когда мы познакомились, он был таким, несколько идеализирующим мир молодым мужчиной, с искренней верой в светлое прошлое. Светлое будущее его, наоборот, нисколько не интересовало. Особенно в нашем исполнении. Он не верил в то, что мы сможем чего-то добиться. Он вообще мало во что верил. Ему нравилось вести с нами эдакие пространные беспредметные споры в исторической ретроспективе. Он искал совершенство во всём, в том числе и в выборе спутницы жизни - бабушка выразительно посмотрела на Андрея, - но ему не везло. Ничего, даже отдалённо напоминающее ему некий его женский идеал, он так и не встретил. Опасности физиологического взросления его минули – он не утратил разумность, оставаясь всё на том же, данном природой и воспитанием уровне. Никуда развиваться он не хотел категорически. Пребывание в мечтах о светлом историческом прошлом заменяло ему абсолютно весь мир. Об этом светлом прошлом он читал всё, что когда-либо было написано; все факты, противоречащие его идеальным думам о былом, он игнорировал и забывал сразу же. Да, и главное – он был атеистом. И не каким-нибудь там малограмотным отрицателем бытия Божьего, а матёрым таким богоборцем в духе коммунистического материализма. Сейчас уже их днём с огнём не найдёшь: всех малограмотных подмял под себя ислам, а идеалистов – даосизм с индуизмом…

Вообще, история Шелестова наглядно демонстрирует правоту мысли о том, что жизнь без веры подобна дому без фундамента. Ведь он был прекрасным человеком – и умница, каких мало, и образование прекрасное; на помощь первым придёт, и трудностей не испугается. Бессребреник абсолютный – последнюю рубаху с себя снимет и нуждающемуся отдаст. Но отсутствие какого-либо основания под его природной добротой и отзывчивостью всё больше отдаляло его от этой самой доброты, хотя он сам категорически с этим бы не согласился. Идея того, что человек может быть нравственным мерилом для самого себя, как всегда продемонстрировала полную собственную несостоятельность. Наглядным тому примером может служить отношение Макса Шелестова к нашему гостю…

Бабушка с сомнением покосилась на Виктора, и сказала:

- Я, честно говоря, боюсь продолжать. Ты весьма вспыльчивый юноша, а я снова собираюсь говорить неприятные вещи, причём про человека, который тебе дорог…

- Вы всё время говорите неприятные вещи. Я уже почти к этому привык, и из уважения к вашему возрасту могу потерпеть ещё немного – скорбно ответствовал Виктор.