Ах, Маня - Галина Щербакова

Зинаида пришла к себе домой, легла на покатый сундук. Какая-то беспокоящая мысль появлялась, исчезала, будоражила. «Да ну ее!» – в сердцах сказала она себе. И тогда мысль, остановившись, закаменела. «Жизнь прошла» – вот какая была эта закаменевшая мысль.

И тогда она услышала выстрелы, вскочила, выбежала на крыльцо и засмеялась. Это был Манин салют. «Ура! – кричала улица. – Ура!»

Ночевала Лидия опять у Зинаиды. Лежала без сна в выгородке, думала. Все бежишь, бежишь куда-то, все чего-то добиваешься, цели какие-то ставишь, а оказывается, уходит жизнь. Маня, провожая ее к Зинаиде, сказала: «Ты только меня не жалей. У меня все в порядке. А самое главное – я тебя вырастила, образование тебе дала». Она много раз вчера обращалась к этому Лидиному образованию. Даже тост за него поднимала, не за племянницу – за образование, за кандидата наук. Письмо откатчиц и ее степень – вехи Маниной жизни. Так получилось. Идиотство ведь, если подумать. Письмо вообще не стоило разговора. Лидия видела, как смущались женщины, что Маня цитирует его. «Господь с тобой, Маня! Когда это было!» – «В том-то и дело – когда! – восклицала Маня. – Я от брата родного отказалась!» – «Да вон же он сидит, – кричали женщины, – смотри, какой представительный мужчина вышел». – «Ты пойми, – говорила Маня Лидии, – сели и написали, а я им чужая была». Смутила она вконец своих гостей, откатчицы не знали, куда деваться, пока не вмешалась Женя.

– Да перестань, наконец! – закричала она на Маню. – А сама ты не выручала людей? Всю жизнь ходатай по чужим бедам. А кто-нибудь это помнит?

Стали вспоминать, кому Маня помогала. Загалдели, заохали и не заметили, как Маня встала и ушла. Нашла ее Лидия за домом, сидела Маня на перевернутом вед-ре и плакала. Лидия обняла ее.

– Я тебе завидую, – сказала она.

А сейчас, лежа в выгородке, Лидия поняла: врала она Мане. Не завидует она ей, а наоборот – не приведи бог ей так. Чтоб биться, биться всю жизнь, а потом какой-нибудь кретин вручит тебе на финише лежалую грамоту и скажет глупые слова. Но разве это – итог? А что? Квартиры нормальной нет. Пенсия не ахти. Вещи на ладан дышат… И нет рядом никого близкого. Разве эта орава в счет? А подруга Зинаида? О чем она с ней будет говорить вечерами? Манина жизнь и ее.

Будут обмениваться опытом? Сегодня ночью все представлялось Лидии в черном свете. А главное, мысли выстраивались так, что Маня с ней в Москву не поедет. Почему-то это казалось очевидным. И не могла Лидия понять, легче ей от этого или тяжелей.

На этот раз она сразу услышала голоса за домом. Разговаривали Ленчик и Сергей.

– …на почтовом ящике, – сказал Сергей. – Делаем одну фигню…

– Ясно, – засмеялся Ленчик. – Ты какой кончал?

– Электротехнический. А вы что делаете в своей Якутии?

– Моей! – гоготнул Ленчик. – Дома строю… Я ж строитель… А батя твой как выглядит?

– Он молоток. Крепкий.

– Он у тебя в Москве бывает?

– Каждый год.

– Может, когда свидимся… Я в Москве часто бываю…

Они замолчали. Лидия остро почувствовала – им не о чем говорить, сейчас они покурят и разойдутся и, очень может быть, больше никогда и не повстречаются.

– Так ты тут школу кончал? – спросил Ленчик.

– Да нет же! – почему-то обиженно ответил Сергей. – Меня ведь батя сразу после войны к себе забрал. Я с ним рос…

– А! – вздохнул Ленчик. – Значит, про местные дела ты ничего не знаешь… А я хотел спросить…

– Про что?

– Про нашу хозяйку…

– Не в курсе, – ответил Сергей. – Это надо у Лиды… А что у вас там можно купить? Какой товар?

– Все есть, – сказал Ленчик. – Я могу все. И сам, и через супругу. Можешь сформулировать, что тебе надо.

Лидия представила, как радостно напрягся Сергей: такая удача – родственник из Якутии и все может.

– Японские вещи можно?

– Можно! – засмеялся Ленчик.

Лидия услышала в этом смехе полное понимание Сергеевых запросов. «Родственные души», – подумала она. Подумала с презрением, и осознала это презрение, и смутилась его. За что напустилась? Она все время ловила себя на том, что мысли и чувства овладевают ею какие-то крайние, предельные. Те, что уже на стыке, и не поймешь, добрые они или злые. Это всегда в ней от общения с Маней, всегда у нее от тетки аллергия – проявляется черт знает что в душе. Зачем она собрала столько людей и наверняка влезла в долги? Зачем вывесила флаг? Зачем вызвала Ленчика? Зачем пригласила этого церковного хориста? Что за балаган? А фейерверк? Она, Лидия, видела, как вручала Маня этому парню в форме строительного отряда деньги. Было уже темно, и парень пошел к лампочке посмотреть, сколько ему дала Маня. А Маня ждала, пока он разглядывал на свет бумажку.

Лидия встала. Гипнотическая кровать сегодня не действовала, она ощупью вышла из дома. Пошла в садик, постояла под каким-то деревом, послушала, как в соседском сарае трется о стенку свинья. Свинья, судя по звуку, была большая, откормленная, терлась она тяжело, терлась и всхлипывала, и было в этом всхлипывании что-то человеческое. «У нее тоже все идет к концу», – подумала Лидия. У ног мяукнула кошка. Глаза ее светились в темноте, и было в них тоже что-то человеческое. Она даже головой по-дружески боднула Лидины ноги, будто сказала: «Я тебя слышу и понимаю. Ты сейчас думала про свинью». – «Я нехорошо думала», – ответила Лидия кошке. «Ты думала как человек. Вы все такие». Кошка ушла, а Лидия засмеялась. Вот она уже с кошками разговаривает, до чего дошла. А ведь почти не пила, боится она пить, такая потом тоска наваливается, что впору в петлю. Какой это идиот выдумал, что вино для веселья? Сто лет она не видела веселых пьяных – только злых, плачущих, агрессивных, грубых. «Бойся пьяных» – чуть ли не первая заповедь, которую она внушала дочке. Лидия пошла назад, забыв о свинье, кошке, обо всем. Мысль сконцентрировалась на дочери. Что она делала сегодня? Вернулась ли вовремя? Могла воспользоваться ее отсутствием и куда-нибудь завеяться. А Лева мог проявить бесхарактерность, чисто мужское равнодушие! Надо ехать, ехать… Она подошла к дому и решила посмотреть, сидят ли в палисаднике Сергей и Ленчик. Надо прогнать их спать, чтоб успеть завтра к поезду пораньше, а то ведь не добудишься… В палисаднике разговаривали. Что-то заставило ее остановиться. Не слова – она их еще не разобрала – другое…

– Мне все равно, – говорил Ленчик, и голос у него был молодой и звенящий. – Какое мне дело до того, что было? Ну было… Ну пусть… Никто не виноват… А мы начнем сначала… Да, может, это первый раз в жизни я сам принимаю решение и могу его исполнить… Кто мне что скажет? Построим домик и будем жить… Жена… Ну что жена? Объясню. Есть у нее один друг-якут… Давно есть, а я, так сказать, ничего не знаю. Это не драма. Драма, если ты не согласишься… Ну хочешь? Хочешь, я сюда вернусь… Остобрыдла мне эта Якутия. Домой вот сюда приехал и понял, что остобрыдла… Ну, по всей нашей жизни прошли танки, на старости лет можем мы как люди? Не отстану я от тебя, не отстану… Ну бей меня, бей, дурака! Ну что хочешь со мной делай, что хочешь…

Тихо вошла в дом Лидия, остановилась в коридорчике. Спал Сергей, похрапывая и причмокивая. «Там, в выгородке, – подумала Лидия, – я буду все слышать». Она вошла в кухню и легла на Зинаидин сундук. Он был совершенно не приспособлен, чтоб на нем спали. Он жестко горбился под боком, заставляя принимать какие-то неудобные позы. Лидия откатилась к стене и в этом покатом месте вдруг почувствовала себя уютно. «Сон в треугольнике, – подумала она. – Ну и дядька. На ходу подметки рвет. Ну что ты скажешь на это, Маня? В сущности ведь, твоих рук дело… "Есть друг-якут…"»

Это почему-то зацепилось намертво. Стало обидно за Ленчика, возненавиделась никогда не виданная дядькина жена. Но ведь она давно поняла: в такого рода отношениях никогда нельзя разобраться сразу, а скорее всего, и вообще никогда нельзя, а уж тем более кого-то там ненавидеть… И с какими мерками можно подходить к жизни дядьки, если все изначально в ней было не так… Не так, не так… И разве только у него? Вспомнилась завкафедрой, сосуществование с которой было противоестественным не у нее одной – у целого коллектива. Вся классическая литература могла идти против завкафедрой свидетелем, господи, все ею были распяты – и Достоевский, и Фет, и Писарев, а уж те, что были позже, – слов нет. Но почти уже бессмертная здоровущая бабища выстраивала живых сотрудников и мертвых писателей по одному ей известному ранжиру. «Так нам и надо! – вскрикивала временами Лидия. – Раз терпим». Но ведь у них на кафедре все сплошь женщины, то кормящие, то разводящиеся, то защищающиеся, то соискающие, то конкурсирующие, то бюллетенящие. До больших ли им сражений, когда маленьких невпроворот? Так им и надо! Но ведь дядька – мужчина… Зачем же он так? Зачем же он терпит этого друга-якута? Чего не гаркнет во все горло? Чего? Так и уснула в треугольнике с обидой на весь мужской покорный пол, у которого храбрости и силы только на украдку, на мелкое воровство. Жулье!