Кровавое наследство - Мэри Элизабет Брэддон

Только под чужим именем мог он вступить в дом Руперта Гудвина, и это отравляло все удовольствие, которое он сперва ощущал при мысли о том, что будет иметь случай часто видеть Юлию Гудвин, это прекрасное создание. Он проводил девушку до ее богатой кареты и, когда она, сев в нее, в знак прощания кивнула ему, она показалась еще прекраснее. Лионель и не подозревал, что украденные у его отца деньги спасли прекрасный экипаж от ожесточенных кредиторов, он не знал, что его собственные страдания были следствием преступления Руперта Гудвина. Да, эти 20 тысяч фунтов спасли Руперта Гудвина от банкротства и помогли ему затеять новые спекуляции. Ад иногда помогает детям своим; деньги Гарлея Вестфорда спасли от позора банкира. Но бывали минуты, когда банкир отдал бы все свое состояние, чтобы возвратить день, когда он в первый раз встретился с капитаном «Лили Кин».

Лионель стоял неподвижно, пока не скрылся экипаж, потом медленно пошел домой, не замечая проливного дождя, занятый только прекрасным созданием, голос которого до сих пор звучал в нем. «Но я низко поступаю, — думал молодой человек. — Я обманываю Руперта Гудвина, вступая в дом его под ложным именем, и я обманываю свою мать, не уважая ее чувства справедливого гнева, начиная отношения с ее врагом. Везде обман. Должен же я буду довести себя до того, чтобы презирать самого себя? Нет, я не хочу поступить так низко, я ни за что не пойду в дом Руперта Гудвина».

Но судьбой было уготовано, чтобы Лионель Вестфорд вступил в дом Руперта Гудвина под ложным именем, и слабый человек принужден был повиноваться ей; она порешила, чтобы сын Гарлея Вестфорда явился мстителем за своего отца.

Спустя два дня после встречи с Юлией Гудвин Лионель отправился в почтовую контору и получил письмо от банкира. Оно было недлинное: «Милостивый государь! Вследствие просьбы и рекомендации моей дочери мне было бы очень приятно занять вас в продолжении нескольких недель приведением в порядок рисунков моего отсутствующего сына. Предлагаю вам пять гиней в неделю и квартиру у меня в доме. Ваш покорный слуга Руперт Гудвин.

Вильмингдонгалль, Гертшир»

18

Лионель Вестфорд поддался искушению, против которого столько боролся, и написал Руперту Гудвину, что принимает его предложение.

Три дня спустя Лионель выехал из Лондона. В первый раз в жизни он солгал своей матери, сказав, что ему предложили место художника в городе Гертфорт.

Клару Вестфорд опечалила разлука с сыном, но она видела его отчаяние и утешалась только мыслью, что занятия и маленькое путешествие рассеют его мрачные думы.

Руперт Гудвин только по просьбе дочери согласился предоставить работу бедному молодому художнику; сам он был чрезвычайно равнодушен к нужде ближнего, но для дочери все делал охотно. Сына же своего он ненавидел, потому что знал, что тот проник в тайну его сердца и потерял к нему всякое уважение.

В прекрасный день августа Лионель прибыл в Вильмингдонгалль. В воздухе было так тихо, что ни один лист не шевелился в густой зелени парка. Поверхность озера, окруженного высокими деревьями, была гладка, как зеркало, и отражала ярко-синее небо.

Несколько месяцев Лионель был невольником в пустыне Лондона, несколько месяцев он ходил только по мрачным улицам этого города, в который не проникали лучи солнца и свежий воздух. Когда он вступил во владения банкира, то вздохнул свободнее, грудь его расправилась и поступь стала тверже и смелее. «Это чистый рай! — воскликнул он. — А она — царица его! О, как бьется мое сердце при приближении той минуты, когда я опять увижу ее блестящие глаза и услышу ее нежный голос!»

От ворот парка до дому было порядочное расстояние. Лионель оставил свой дорожный мешок у швейцара, а сам пошел по указанной ему аллее, ведущей среди густых кустов мимо грота и конюшен к замку. В этой тенистой аллее, несмотря на ясный день, царил какой-то таинственный мрак, и чем далее Лионель шел, тем более действовали на него этот мрак и тишина. Восхищение, еще недавно ощущаемое им, уступило место внезапной печали. Таинственная тяжесть сдавила его грудь. Он ускорил шаги и с лихорадочным волнением заспешил к дому, чтобы увидеть какое-нибудь живое существо и услышать человеческий голос.

После довольно продолжительной ходьбы он достиг грота и конюшен. Здесь было еще темнее. Среди груды камней возвышались развалины старинного храма; между камнями, обросшими мхом, бежала вода и спадала в пруд, ровная поверхность которого покрывала, казалось, неизмеримую глубину. «Это безлюдное место как будто скрывает преступление», — подумал Лионель и остановился на несколько минут, чтобы рассмотреть его.

Вдруг он услышал глубокий стон и невольно вздрогнул, но он был храбр и тотчас же оправился от испуга. «Это стонет, без сомнения, человек; кажется, стон послышался из-за груды камней». Он обошел грот и увидел на другой стороне старика в крестьянской одежде. Он сидел на камне, обросшем мхом, закрыв лицо руками. Он казался очень старым. Его длинные, жидкие седые волосы падали на худые плечи. По-видимому, это был садовник, так как грабли и лопата лежали рядом на траве.

Пока Лионель рассматривал старика, тот снова застонал, но на этот раз сопровождая свой стон словами: «О Боже, Боже! — восклицал он. — Это ужасно! Смогу ли я далее переносить это?»

Лионель почувствовал сострадание, он подошел к старику и положил руку на его плечо. Старец обернулся и быстро вскочил на ноги — лицо его было бледно от страха, и он дрожал всем телом.

— Кто вы? — спросил он тихо. — Кто вы и зачем явились сюда?

— Я чужой, — ответил Лионель. — Я услышал ваши стоны и поспешил помочь вам.

— Чужой? — тихо повторил старец, отирая холодный пот со лба. — Чужой? Правда ли это?

Внимательно, почти жадно он рассматривал открытое лицо Лионеля, как будто хотел прочитать на нем его мысли.

— Да, да, — пробормотал он, — я вижу, вы меня не обманываете: вы чужой в этой ужасной местности. Но я сейчас что-то говорил? Я часто говорю, и сам не знаю, что говорю. Я стар, и в голове моей все помрачилось. Я много говорил? Сказал я что-нибудь, отчего застыла бы кровь в ваших жилах и встали бы дыбом волосы на вашей голове?

Лионель с состраданием посмотрел на старика. Очевидно, он был сумасшедший, терзаемый каким-то ужасным бредом.

— Добрый человек, — кротко сказал он, — вы напрасно так мучаетесь. Успокойтесь, вы ничего не говорили особенного.

— Так я ничего не сказал? Случается, что я говорю странные слова, имеющие не более смысла, чем карканье вороны в полночь. Я очень стар и служу Гудвинам уже семьдесят лет. Руперта Гудвина я носил на руках и отца его знал еще мальчиком, добрым, веселым мальчиком, не таким мрачным, как нынешний наш владелец. Я им долго верно служил, и они были для меня хорошими господами. Не могу же я теперь на старости лет обратиться против них и предать их? Не правда ли?