Папа, спаси меня (СИ) - Ильина Настя

— Папа, — Егорка не вырывается навстречу Жене, не хочет покидать моих объятий, но прямо сейчас я бы хотела, чтобы муж взял на руки малыша и унес его в кухню — туда, куда он сам направляется. Но тот слишком озабочен чем-то и проходит мимо, задумчиво дотронувшись до макушки Егора.

И вдруг происходит то, что переворачивает мой и без того хрупкий мир на миллиарды осколков. Частицы летят мелкой пылью в разные стороны, хороня меня под собою, и иначе, чем дрожью, я не могу реагировать на то, что Егор делает дальше.

Он протягивает свои руки к Кириллу и медленно выбирается из моих объятий. Руки тут же безвольно опадают на колени, будто бы виноградные плети, лишенные опоры, и я смотрю на самую страшную драму, которая может только пройти перед глазами запутавшейся женщины.

Егор тянется к Кириллу, тот, после небольшой заминки, протягивает руки, и малыш буквально перетекает из моих объятий. Мужчина держит Егора крепко, но видно, что это для него в новинку. Малыш внимательно глядит в глаза Дикого, тот бросает вопросительный взгляд на меня, но я не могу прокомментировать это решение малыша стать ближе к незнакомому человеку.

— Привет, Малой! Как настроение? — Кирилл обнимает сына, а я отшатываюсь, чтобы получить хоть какую-то поддержку своим одеревеневшим мышцам, хотя бы в качестве стены, и у меня буквально все плывет перед глазами. Зажимаю рукой рот, чтобы не закричать, не забиться в истерике, как плакальщица на похоронах. Все это так странно, драматично, жутко и сокровенно. Но только я одна понимаю, что сейчас происходит в прихожей квартиры, где моя семья прожила почти четыре года.

Тут муж зовет Кирилла, а я хочу, чтобы он провалился обратно туда, откуда явился — в ад.

И тут вдруг замечаю, что Кирилл выглядит совсем не так, как несколько минут назад, когда я буквально выскочила из его машины. На лице — кровь. Не могу удержаться и провожу пальцем по лицу, хочу стереть ее, чтобы не осталось и шрама, чтобы его лицо осталось таким же привлекательным, сильным, волевым, каким я знаю…и… люблю…его…

— Ерунда! Преподал урок местным гопникам… Впрочем, ты же знаешь, у меня такой стиль жизни… — говорит он еще что-то, но я киваю. Очень хорошо знаю и представляю себе, какой у него стиль жизни…какой…

Кирилл неловко высвобождается из рук Егора, который с интересом приглядывается к мужчине, и кивает совсем по-взрослому, когда тот прощается с нами и Женей.

— Живи, боец, всем смертям назло! — бросает на ходу Кирилл и пропадает за дверью.

И тут я не выдерживаю. Падаю, как подкошенная, прямо на пороге и начинаю реветь. В голос, от всего сердца, не стесняясь и не боясь, что меня услышат. Я больше не могу носить в себе такую тяжесть в одиночестве. Я просто больше не-мо-гу.

Жене все равно на меня, на Егора. Он сочувствует как человек, да, он сделает все, что я скажу, потому что мы не чужие люди, но родственной поддержки, такой, в которой мы все отчаянно нуждаемся сейчас, от него нет.

Отец не выходит на связь, если я звоню ему, потому что считает все эти разговоры пустой тратой времени…возможно, он и прав. От подруг почти ничего не осталось. Да и кто захочет слышать о проблемах в этой нелегкой, несладкой, страшной жизни?

— Мама, мамочка, — паникует Егор. Он вытирает своими пальчиками мои слезы, и я пытаюсь сквозь них улыбнуться ему, но выходит с трудом. Вся моя жизнь катится под откос, в моем доме поселилась черная птица горя, а на пороге появился один из всадников апокалипсиса — человек, который почти четыре года назад сделал мне так больно, что я не могу оправиться до сих пор.

— Мамочка! — говорит Егор.

— Тоня! — жестко прикрикивает Женя.

— Антонина! — бежит ко мне со стаканом воды няня.

Я киваю им всем.

«Мамочка» — это слово приводит меня в чувство. Да, я — мать. А это значит, что мне нужно отыскать где-то в глубине своего растрепанного сердца еще силы, чтобы заставить поверить судьбу: я выдерну жизнь Егора из лап смерти. Я спасу его. Ценой собственной жизни. ценой своей гордости. Ценой всего.

Я снова стану мамой. И дам жизнь двоим птенцам. И никто мне в этом не сможет помешать. Тем более дьявол, который явился из прошлого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25

В висках стучит, когда я сажусь в свою машину, закуриваю и думаю… Я напряжённо думаю о том, что произошло в квартире Седого. Я шёл туда следом за Малой, меня тянула за ней какая-то незримая нить, словно цепного пса… Если бы кто-то сказал, что ко мне потянет руки её сын… Их сын… Я бы остался, никогда бы не согласился на предложение Седого выпить чай.

Осознаю тот факт, что этой ночью спал с чужой женой, с матерью чужого ребёнка и ненавижу себя за это. Я не должен лезть в их отношения, потому что у них семья. Между ними то, что принято называть этим проклятым словом. Однако даже если у них нет любви и страсти, у них есть сын. Этот маленький комочек — ИХ ребёнок. И он нуждается во внимании и заботе своих родителей. Он нуждается в женщине, которую мне хотелось вернуть себе. Он нуждается в этом хреновом отце, который, проходя мимо пацана, лишь мельком маякнул ему что-то и проигнорировал желание ребёнка пойти к нему на руки.

Я откидываюсь на спинку сиденья и думаю, вот только вместо мыслей в голове каша. Самое настоящее месиво необъяснимых чувств. Я не понимаю, что делаю не так. Что со мной не так? Почему всё идёт через какую-то пятую точку? Мои руки всё ещё горят от прикосновений к ослабшему детскому телу, а глаза щиплет от накатывающих слёз. Жизнь ни черта несправедливая штука. Она должна была бы забрать меня… Седого… Да кого угодно из нашей компании за всё хреновое, что мы успели сотворить, но только не ребёнка. Чем он провинился? Страдает за грехи родителей? Так говорится в Писании? Вот только этим родителям плевать. Ничего Седой не осознает, мне даже кажется, что он уже готов к скорому расставанию с Малым.

Смог бы я вот так же просто смириться с мыслью, что мой ребёнок умирает? Да никогда! Я бы землю носом пахал, грыз бетон, но я бы бился. Отчаянно, жадно, я бы бился за своего малыша. Я встретился бы с самой смертью, чтобы послать её ко всем чертям собачьим, чтобы порешать с ней это дело, отдать свою жизнь взамен…

И я ощущаю по бешеным ударам собственного сердца, что даже за этого Малого я готов бороться. Вот только я там никто и зовут меня никак. Моя помощь им не нужна, иначе уже давно бы попросили, да ведь и папаша у Малой не последний человек в городе… Теперь он уже какой-то там известный, мать его, депутат… Неужели он не повоюет за жизнь внука? Или не всё так гладко на горизонте?

Истерический смех накрывает меня, стоит только вспомнить тот факт, что мать Седого всю жизнь проработала в мэрии. Пусть должность у неё была не самая лучшая, как говорится — принеси, подай, уйди и не мешай, — но связей она нашла там немало. Уж не по этой ли причине мой несостоявшийся тесть пихнул свою дочку замуж за Седого? Чтобы через его мамашу проползти в мэрию? Смешно и одновременно грустно, ведь насильно её бы за него не отдали, она добровольно пошла, даже если отец и настаивал.

Я негромко шиплю сквозь плотно стиснутые зубы и завожу машину. Надо уехать с их двора, чтобы они не видели, что я всё ещё нахожусь тут, чтобы никто не посмел почувствовать моё замешательство. Это просто случай… Один случай… Вот только ни черта не просто взять и стереть из памяти эти объятия, невинные, наполненные какой-то тревогой и теплотой, и детский лепет…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Папа».

Ясень пень, что он хотел позвать своего отца, но я всё равно чуть не задохнулся, будто получил мощнейший удар под дых. Я до сих пор не могу окончательно прийти в себя и успокоиться.

Еду домой, но вовремя вспоминаю про щенка и сворачиваю к ветеринарке. Нужно просто расплатиться за все процедуры, которые ему сделали…

Просто вернуться домой…

Просто взять свои вещи и уехать обратно…