Берлин и его окрестности (сборник) - Йозеф Рот

Это были беженцы. Обычно все, что мы о них знаем, обозначается понятием «опасность с востока». Страх погрома спаял их разрозненные толпы в сплошную лавину беды и грязи, которая, медленно разрастаясь по пути, наползает на Германию с востока. В восточных кварталах Берлина часть этого потока застаивается черными сгустками. Лишь немногие из этих несчастных не искалечены, молоды, здоровы, как Геза Фюрст, прирожденный корабельный юнга. Преобладают здесь почти сплошь старые, дряхлые, сломленные люди.

Они родом с Украины, из Галиции, из Венгрии. Сотни тысяч у себя на родине стали жертвами погромов. На одной только Украине погибли сто сорок тысяч. Выжившие, спасшиеся добираются в Берлин, а уж отсюда продолжают свой путь на запад, в Голландию, в Америку, а некоторые на юг, в Палестину.

В ночлежке воняет грязным бельем, квашеной капустой и просто людским месивом. Словно багаж на перроне, люди валяются на полу бесформенными тюками. Несколько стариков по очереди курят одну трубку. Трубка воняет паленым копытом. По углам верещание детишек. Горькие вздохи оседают в щелях между половицами. Красноватое мерцание керосиновой лампы с трудом пробивается сквозь пелену табачного дыма и потных испарений.

Геза Фюрст не в состоянии это выдерживать. Засунув руки в обтрепанные карманы пиджака, он закуривает самокрутку и выходит на улицу дохнуть свежего воздуха. Завтра, быть может, ему удастся найти местечко в приюте для восточных евреев на Визенштрассе. Эх, были бы у него бумаги… Там, на Визенштрассе, с бумагами большие строгости и принимают совсем не каждого.

В общем и целом после окончания войны в Германию прибыли пятьдесят тысяч беженцев с востока. Хотя иной раз кажется, будто их миллионы. Это их нищета увеличивает число беженцев в наших глазах вдвое, втрое, вдесятеро. Столь велика и безысходна эта нищета. Рабочих и ремесленников среди них больше, чем торговцев. В процентном отношении 68,3 % из них рабочие, 14,26 % – поденщики и только 11,13 % – свободные торговцы.

Однако нанять их не имеет права ни одно немецкое предприятие, хотя общеизвестно, что главная опасность от подобных наплывов возникает лишь тогда, когда люди лишены работы. Ибо тогда они, понятное дело, становятся спекулянтами, контрабандистами и просто отъявленными уголовниками. Объединение восточных евреев в Берлине тщетно бьется, пытаясь убедить общественность, что легальное определение всех новоприбывших на немецкий рынок труда – самый здравый выход из создавшегося положения. Но власти не справляются даже с выдворением тех, кто сам хочет уехать. Вместо того чтобы всем, испрашивающим визу на выезд из страны, предоставлять разрешение незамедлительно, чиновники процесс выдачи выездных виз всячески затягивают. От такого «милосердия» облеченных властью соплеменников беженцы неделями вынуждены томиться здесь на грани умирания, прежде чем им дозволяют наконец отправиться на все четыре стороны. На сегодняшний день лишь 1239 счастливцам удалось официально выехать из Берлина, избежав голодной смерти.

На Визенштрассе, в городской ночлежке для бездомных, которая какое-то время вообще была закрыта, теперь оборудован приют для еврейских беженцев с востока. Новоприбывшие проходят здесь помывку, дезинфекцию, прожарку от паразитов, после чего им предоставляют теплый кров, еду и ночлег. А затем обеспечивают возможность покинуть Германию. Вот оно – одно из вернейших спасительных средств против «опасности с востока».

Среди этих людей считанные единицы по-настоящему сметливы и предприимчивы. Они отправятся в Нью-Йорк и станут там долларовыми шейхами.

Как знать, может, и Гезе Фюрсту удастся прорваться в Гамбург и наняться корабельным юнгой. Геза Фюрст, который пока что, руки в карманах, ходит взад-вперед по Гренадирштрссе, красноармеец в прошлом, красавец-пират, покоритель морей в будущем. Напоследок я слышу, как он напевает венгерскую песню, а слова у песни такие:

«Мы закадычные друзья, ветер и я; нет ни кола и ни двора, и ни одна живая душа о нас не заплачет…»

Нойе Берлинер Цайтунг, 20.10.1920

Ночи берлинского полусвета

Романтика берлинских злачных мест охватывает вас уже на вокзале Александреплац, если выходить в сторону Мюнцштрассе, и окутывает своим пьянящим дурманом не только весь район, но, кажется, и весь мир. Сердцевину ее, несомненно, образует Нойе Шёнхаузерштрассе, вдоль брусчатки которой, словно деревья, фонарные столбы или иные уличные принадлежности, маячат сутенеры и их девочки, а сердцевиной сердцевины будет полицейский участок, ворота которого уже плотно закрыты и охраняются двумя блюстителями порядка. Все их помыслы сосредоточены вовсе не на какой-нибудь шлюхе, которую можно бесплатно потискать, пока ее сутенер, бессовестно позабыв об основной своей миссии, обтяпывает в подворотне выгодную сделку, спекулируя сигаретами, а на том, чтобы выкурить сигаретку, поскольку при исполнении им курить запрещено, или посидеть часок в красноватом полумраке укромного кабачка. Впрочем, и без Вайнмайстерштрассе, по углам которой толпится шпанистый сброд, ночи берлинского полусвета для меня тоже невообразимы. А уж тем более невозможно их помыслить без всенепременного полицейского шпика, который хоть и в штатском, но все равно словно в форме, инкогнито, но без труда опознаваем, ибо его выдают безупречно нафабренные усы и строгое соблюдение вахмистерской рабочей смены; излучая авторитет и уверенность, он следит за всеми неуверенными и подозрительными. Будь он даже куда невзрачнее и неувереннее, я все равно распознал бы его по повадке и осанке, по бесстрашию, с которым он здесь «фигурирует», опираясь ли на барную стойку, подпирая ли стену дома… У остальных-то бесстрашия в помине нет, только наглость.

Кафе «Даллас»

Кафе «Даллас», на Нойе Шёнхаузерштрассе, 13, когда-то называлось «Чертог ангелов». Но времена меняются. Уже после «Чертога» это помещение служило общественной столовой, в чем, по-моему, и состояло его истинное предназначение. Потому что чертоги ангелов не строятся этакой нескончаемой кишкой, дальний конец которой, словно другой берег озера, теряется в сизой дымке, и со вторым отдельным входом слева, за котором когда-то, вероятно, размещались сепаре для отставных ангелов, теперь же стоит стол с рулеткой, а по стенам в стеклянных витринах развешены всевозможные варианты той же азартной игры, только с разнообразными открыточными видами на игровом поле, словно это не поприще пагубного порока, а невинная забава для подрастающего юношества.

Неизвестный фотограф. В баре. 1926 г.

Медвежатник Кирш, шнифер Вилли Тегельский и сутенер Фриц сидят за столиком, а прямо напротив стоит господин вахмистр. Вдали, в другом конце кишки, на чьих-то коленях сидит Элли, потому что на ней новые чулки. Если на тебе новые чулки – как же их не показать? Белокурые локоны окаймляют лицо Элли нимбом падшего ангела. Но с завивкой Элли сегодня явно переусердствовала, поэтому локоны колышутся вокруг ее личика, словно рюши на платье. По-моему, все ее помыслы сейчас сосредоточены на недопитой рюмке тминной водки. Пусть спокойно допивает. Мой приятель подсовывает ей бутерброд. По-моему, теперь она вообще на верху блаженства. Новые чулки, рюмка тминной, да еще и бутерброд! И впрямь чертог ангелов.

Кирш (не знаю, в каких он сейчас взаимоотношениях с полицией, спокойное соседство с вахмистром позволяет предположить, что у них перемирие), вероятно, замышляет какое-нибудь новое дело, или вполне безобидно обсуждает партию в скат, или намеревается податься налево, туда, где стоит игорный стол с рулеткой. Возле входа, в углу справа, кто-то играет на рояле, и Кирш идет вдоль столиков собирать деньги для пианиста. Должно быть, ему приспичило хоть чем-то заняться. И ему все что-то дают, то ли из уважения, то ли просто из прихоти, хотя музыки почти не слышно. Вялые аккорды глохнут в табачном дыму, как в вате.

«У Розы»

Заведение «У Розы» тонет в бардовом полумраке. Все стоячие лампы набросили себе на плечи темно-красные бумажные салфетки, словно пелерины, со сцены доносится тихая музыка, да и публика здесь поизысканее. Если в остальных заведениях принято посидеть, то «У Розы» – это заведение, куда заходят. А перед тем как зайти, делают, так сказать, на пороге глубокий вдох. Сюда принять являться после восьми вечера. А музыка здесь – не просто музыка, а «концерт».

Кроме того, находясь «У Розы», можно снять шляпу, и никто не станет на тебя пялиться. Иной раз, спикировав из кущ фешенебельного Запада, сюда жалует карточный шулер. И деньги для музыкантов здесь собирает не какой-нибудь Кирш, а специальный человек, снабженный для этой надобности маленькими пронумерованными зелеными карточками. Вот так оно выглядит «У Розы».

Хотя гостей здесь «нижайше просят расплачиваться немедленно», но у официантов хватает приличия, выждав паузу, тактично удалиться, даже если вы этого не сделаете. «У Розы» принято появляться в костюме, если вы дама, а от официанта и вправду иной раз можно услышать: «Прошу вас, дама…» Что, впрочем, не мешает даме обращаться к официанту на «ты». И новые чулки здесь никакая не редкость.