Я. Книга-месть - Отар Кушанашвили

А нуждался он в животворной силе любви. Ему нужен был архитектор компромиссов, координатор его сношений с внешним миром в юбке.

Ксения Собчак…

Что бы вам там ни казалось априорно плохим в отношении КС, да я и сам иной раз хочу ее… но любовь такой мадамы заслужить надо. КС если не любила, то была влюблена в Леню, а он не был влюблен, но любил. Но любить его, дружить с ним – это иметь дело с пороховой бочкой, с бикфордовым шнуром.

У Ксюши два таланта: распознавать людей за версту и избегать крупных неприятностей. У Лени лучше всего получалось влюблять в себя людей и этих же людей посылать. Леня хотел быть во всех новостях, а когда парень не просто хочет этого, а отчаянно хочет – каково девушке? Тем более когда речь идет не о бесполой мымре, а о такой, которая хочет на Олимпиаде только «золота».

Леня Нерушенко мог быть несносным, мог быть неоправданно агрессивным, мог быть безбрежным эгоистом, мог быть самым грубым, мог быть непочтительным, мог быть недалеким, но он никогда не был подлым, наша маленькая жертва онтологического конфликта сложности и простоты. Надо было это просто разглядеть. Мы с Собчак разглядели.

Мне его не хватает.

Она взмывала, он падал, ничего у них не получилось.

Он был моим товарищем, у меня есть право сказать: у него было огромное, но несоразмерное масштабу дарования честолюбие, честолюбие возвышалось над дарованием, а он требовал признать как минимум их равенства, все квело кивали, чтобы отстал, только транквилизаторы энд алкоголь радостно соглашались, оставаясь с ним до рассвета.

Мало кто жил и живет с такой неконтролируемой чрезмерностью, какая отличала Леню Нерушенко.

Когда нагрянул Айзеншпис, я уже знал, что случилось. Истошно нагорлопанившись, ЛН «принял», оседлал «коня» и въехал то ли в домину, то ли в строительный тарантас.

На похоронах человек один сказал: такие долго не живут (и чуть завистливо не облизнулся). «Зато ярко», – ответила ему тихо девушка-незнакомка, утирая слезы.

…Мурат Насыров тоже жил в мучительных обстоятельствах неизлечимой хвори. Только его болезнь называлась «самоедство».

Самоедство и привело к самоубийству. Он хотел жить звонко, но у самоедству предающихся (или обреченных на него) существо таковское, что звонко не получается, ни на секунду не прерывающийся процесс самоиспепеления времени не оставляет.

Я вполне осознаю, как уязвимо в глазах близких МН людей столь пафосное – и болезнетворное – резюме.

Говорят, что в пятом (!) часу утра (!!) МН встал на подоконник (!!!), одетый в лучший концертный костюм (!!!!) и вооруженный камерой (!!!!!)… случайно выпал.

Нет, не выпал. Шагнул.

В самой поре, в самом соку, в самом расцвете.

Под воздействием бродящих в организме субстанций, расширяющих сознание.

Он был поэтом, он писал – и читал близким – стихи классической чеканки, и я пишу об этом, потому что убежден, что стихи сочиняют те, кому кажется, что их не любят, как правило.

Большинство своих песен он полагал двухконечными, был в ярости от бессмысленной толкотни у пьедестала почета. А в последние год-два за слово про «Мальчик хочет в Тамбов» мог придать вашей роже деформированное выражение. Как многие лирики, он был совершенно нетерпим к алгебре, и формула про гармонию и арифметику была не про него.

Разладом с самим с собой объясняется курение бесконечное. Курил, курил, курил. Не сигареты.

Но это именно он сочинил гениальную пьесу для работающих головой и руками потом, сначала сердцем: «Я – это ты, ты – это я».

Мы летели в Киев за копеечкой, в самолете он сказал, явно утомленный мотаниями, что ему кажется, будто он снимается в реалити-шоу, смысл которого – как скоро процесс саморазрушения достигнет кульминации. «Я выиграю», – усмехнулся он и допил вино.

Там же, слово за слово, он признался, что его любимая песня последних лет – «Я люблю тебя, это здорово!» Коли Носкова. Написать такую важную песню, как «Ты – это я» и любить такую качественную инструкцию по выживанию, как та, которую озвучил Носков, – вот в этом весь Муратик.

И при этом постоянно всасывать вгоняющие в сомнамбулизм вещества. Иногда – не в сомнамбулизм. Иногда – во всесокрушающую ярость, в неконтролируемую злость, в истерику, которая была тем децибельней, чем публичней. В Турции после концерта мы сидели в холле, подошел паренек, исключительно вежливо представился, сказал, что давно восхищается Муратом, сам музицирует потихонечку. Можно ли пожать руку?

МН безмолвно привстал и той же дланью, которой не суждено было пожать длань обаятельного поклонника, ударил паренька по роже. А в Саратове проверил хук правой на проститутке, усомнившейся в прелести песни «Кто-то простит…» (между прочим, песня и впрямь первостатейная).

Его случай иллюстрирует пугающе наглядно, что шоубизнес есть конфуциански-магометанский конгломерат, где, если не добился прописки, тебе кирдык.

МН был в высшей степени почитаем коллегами как вкусный мелодист (его пронзительная пьеса «И где-то в сердце сентября я умираю без тебя» и посейчас эталон попмузыки), но публика его привечала за сами знаете какую безделицу и за дуэт с Апиной. От этого он чувствовал себя ужасно, этот ужас «сковывал члены», и он же, этот ужас, породил деградацию, свистнул ей, ей и эрозии.

Он затыкался, чтоб, накурившись, засыпать Музу упреками. Но такой саботаж природного дара оборачивается композиторской дисфункцией, параличом воли. Он сидел в цокольном помещении и думал, что это последний этаж. От курева и тазобедренно-джаггеровский дрейв испарился, от таблеток глаза вспыхивали, а 23 часа 59 минут были тусклыми.

Я любил его тихого, рассказывающего о детях, а он начал любить себя эпатажного.

А эпатажа во мне тонна, чтоб меня к таким же тянуло.

Я отдалился, прибился к тихим семейным алкоголикам.

Он ушел, что твой колобок, от всех, но хмельной воздух свободы освободил пространство для дури, и он нафаршировал ею себя.

Потом погиб Баглан Садвокасов, о котором ниже и который был лучшим другом и так же вольно реял над Землей после кокаина, залитого вискариком. И его гибель показалась выходом.

(Решительно все в российском шоу-бизнесе знают, что гитарист «А-Студио» БС был самым славным парнем в этом бизнесе, и решительно все знают, что попал он в аварию летальную пьяный и обнюханный, что делает чрезвычайно заливистые речи о том, что это была трагическая случайность, как минимум высокопарным вздором.)

За неделю до прыжка Баглан приснился другу, у которого ресурсы уже были на ущербе. Позвал его к себе.

Мурат рассказал об этом жене Наташе, Наташа – окружению.

Мурат отозвался.

…А Игорек Сорин хотел стать птицей. Не смейтесь. Он и был птицей. Диковинной.

Уйдя из «Иванушек» с лозунгом «Утоплю страну в романтике!», он вел себя и говорил с минимальной относительностью.

Гений. Торчавший гений.

Человек с соринским честолюбием (размером с небоскреб) не может вынести поражения, считая поражением все, что не вписывается в его категорию успеха.

Альбом он так и не записал.

Во всех смыслах стал тяжело дышать. По его обаятельной физиономии, любимой мною рожице читалось разочарование в себе.

И пошло-поехало. «Мощь кокаина и азарт полночный легко принять за остроту ума» – а вослед затяжная депрессия.

И – подоконник.

Простите за трюизм, но публичность – это всегда высшее напряжение сил. Мобилизация духа. Душевности.

Отсутствие именно душевности убило Рому Трахтенберга, но он тоже самоубийца, потому как сам убил лично свою душевность.

Правда страшна, но кто, кроме меня?

РТ убил себя злостью, съел себя завистью, испепелил себя подсчетом чужих гонораров, сожрал себя нытьем, извел себя выпячиванием ума, истощил себя сослагательным наклонением, обессилел, строя ковы всем подряд.

Он был проникнут полным отвращением к шоу-бизнесовому сообществу и ко мне, этот сукин сын, но я любил его.

На контрапункте трудоголизма и стеклянных от усталости – нет, точнее, изношенности – глаз все держалось в случае Турчинского; этот контрапункт его и убил. Вернее, он убил себя сам, ибо кто автор контрапункта?

Мы виделись на церемонии MTV, он бесцветным голосом сказал, что устал.

Он выглядел как ветеран. Ветеранов видели?

Из-за бесчисленных контрактов превратил свою жизнь в триллер. Разучился просто жить.

Анаболики, стероиды, бессонница.

Он был добрейший парень, а добрые не имеют, как правило, иммунитета.

Баглан Садвакасов. Его небо забрало. Но он сам помог небу.

Потом кончина отца. Катастрофа.

Четыреста криков «Мотор!» в течение дня, четыреста контрактов, четыреста плохих мыслей в голове в час. Он говорил сердцу: «Потерпи». На четыреста первый сердце шепнуло: «Нет».

Я верю в душу, в детские глаза, в изящество женской спины, в красивый гол, в витамины, в бурбон в конце недели, в то, что романы Пелевина – перезрелое, самовлюбленное дерьмо, в то, что майора Евсюкова надо расстрелять, в величие Майкла Джексона, я верю в мелодрамы, я верю в подарки любимым, я верю в длинные поцелуи и долгие зимние вечера; таким вечером я курю в темноте в комнате, полной призраков, мне страшно, ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии, и я плачу, и я хочу жить.