Мертвая зона - Стивен Кинг

– Спасибо, – сказал Джонни. Внезапно он почувствовал прилив нежности к этому говорившему с акцентом человеку, у которого была такая странная шевелюра. Джонни захотелось, в свою очередь, сделать что-нибудь приятное для Вейзака – и с этим чувством пришло желание, почти необходимость прикоснуться к нему.

Неожиданно Джонни протянул руку и взял ладонь Вейзака. Ладонь врача была большая, морщинистая, теплая.

– Да? – спросил мягко Вейзак. – Что такое?

Неожиданно все преобразилось. Непонятно как. Только вдруг Вейзак весь ему открылся. Он как бы… приблизился, сделался контрастным в лучах мягкого, чистого света. Каждая точка, родинка и черточка на лице Вейзака стала рельефной. И каждая рассказывала свою историю. Джонни начинал понимать.

– Дайте ваш бумажник, – сказал он.

– Бумажник?… – Вейзак и Браун удивленно переглянулись.

– В бумажнике лежит фотография вашей матери, мне нужно взглянуть на нее, – сказал Джонни. – Пожалуйста.

– Как вы узнали?

– Пожалуйста!

Вейзак посмотрел на Джонни, затем медленно сунул руку под халат и вытащил старый бумажник, пухлый и бесформенный.

– Откуда вы узнали, что я ношу фотографию матери? Ее нет в живых, она умерла, когда нацисты оккупировали Варшаву…

Джонни выхватил бумажник. Вейзак и Браун застыли от изумления, Джонни открыл бумажник и, не обращая внимания на прозрачные кармашки для фотографий, полез в глубину – его пальцы торопливо перебирали старые визитные карточки, оплаченные счета, погашенный банковский чек, старый билет на какое-то политическое собрание. Он вытащил маленькую любительскую фотографию, вклеенную в прозрачный пластик. С нее смотрела молодая женщина с простым лицом – волосы убраны под платок, улыбка излучает свет и молодость. Она держит за руку мальчика. Рядом стоит мужчина в польской военной форме.

Джонни зажал фотографию между ладонями и закрыл глаза, сначала было темно, но затем из темноты стремительно появился фургон… нет, не фургон, а катафалк. Катафалк, запряженный лошадьми. С фонарями, покрытыми черным крепом. Конечно же, это был катафалк, потому что они…

(умирали сотнями, нет, тысячами, не в силах противостоять броне, вермахту, кавалерия девятнадцатого века против танков и пулеметов, взрывы, крики, падающие солдаты, лошадь с развороченными внутренностями и выкатившимися белыми яблоками глаз, рядом перевернутое орудие, и все же они движутся, движется вейзак, стоя в стременах, и сабля его высоко в воздухе под проливным дождем осенью 1939 года, за ним, увязая в грязи, следуют его солдаты, орудие фашистского «тигра» ищет его, нащупывает, целится, стреляет, и неожиданно туловище исчезает, сабля вылетает из рук; а дорога ведет в варшаву, и нацистский волк рыщет по европе.)

– Пожалуй, пора кончать с этим, – сказал Браун далеким и встревоженным голосом. – Вы слишком возбуждены, Джонни.

Голоса доносились издалека, из коридора времени.

– Он в трансе, – сказал Вейзак.

Здесь жарко. Он обливается потом. Обливается потом, ведь…

(город в огне, тысячи беженцев, ревущий грузовик, петляя, движется по мощенной булыжником улице, в кузове тесно сидят немецкие солдаты в шлемах-котелках, они машут руками, и молодая женщина уже не улыбается, она бежит, надо бежать, ребенок отправлен в безопасное место, и вот грузовик въезжает на тротуар, ударяет ее крылом, ломает бедро, отбрасывает в витрину часового магазина, и все часы начинают бить, бить, потому что пора пробить время.)

– Шесть часов, – произнес Джонни хрипло. Глаза его закатились так, что стали видны выпуклые белки. – Второе сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, и отовсюду голоса кукушек.

– О боже, что это? – прошептал Вейзак. Сестра отступила, прижавшись к энцефалографу, она побледнела от испуга. Все напуганы, ибо смерть витает рядом. Она всегда здесь витает, в этой…

(больнице, запах эфира, кричат в этой обители смерти, польша пала под молниеносным ударом вермахта. сломанное бедро. мужчина на соседней койке просит воды, просит, просит, просит. она вспоминает: «МАЛЬЧИК СПАСЕН». какой мальчик? она не знает, какой мальчик? как его зовут? она не помнит. только одно…)

– Мальчик спасен, – прохрипел Джонни. – Так-так. Так-так.

– С этим пора кончать, – повторил Браун.

– Что вы предлагаете? – срывающимся голосом спросил Вейзак.

– Это зашло слишком далеко, чтобы…

Голоса затихают. Их обволакивает туман. Все в каком-то тумане. Европа в тумане войны. Все в тумане, кроме вершин, горных вершин…

(швейцарии. швейцария, и вдруг ее имя – БОРЕНЦ. ее имя ИОГАННА БОРЕНЦ, и муж ее инженер или архитектор, словом, тот, кто строит мосты. он строит в швейцарии, а там козье молоко, козий сыр. ребенок, оооох, какие роды! тяжелейшие роды, и ей нужны наркотики, морфий, этой ИОГАННЕ БОРЕНЦ, и все из-за бедра, сломанного бедра, оно зажило, оно успокоилось, но сейчас оно проснулось и болит под нажимом тазовых костей, раздвигающихся, чтобы пропустить ребенка. один ребенок, два и три. и четыре. они появляются не все сразу – это урожай многих лет, они…)

– Детки мои… – протянул Джонни вовсе не своим, а каким-то женским голосом… Потом он запел что-то непонятное…

– Что это, боже правый… – начал было Браун.

– Польский, он же поет по-польски! – закричал Вейзак. Он вытаращил глаза и побледнел. – Это колыбельная, на польском, о господи, что ж это в самом деле?

Вейзак наклонился, будто хотел вместе с Джонни перешагнуть через годы, перепрыгнуть через них, будто…

(мост, какой-то мост, в турции. затем другой мост среди жары юго-восточной азии, не в лаосе ли? не разберу, потеряли там человека, ГАНСА, затем мост в виргинии, мост через РЕКУ РАППАХАНОК и еще один в калифорнии, мы хотим получить гражданство и занимаемся языком в маленькой душной комнате на почте, где всегда пахнет клеем. идет 1963 год, ноябрь, и когда мы узнаем, что в далласе убит кеннеди, мы плачем, а когда маленький мальчик отдает салют у гроба своего отца, она думает: «мальчик спасен», и это навевает воспоминания о каком-то пожаре, каком-то большом пожаре и скорби, что за мальчик? она грезит о нем, это вызывает головную боль. а человек умирает, ХЕЛЬМУТ БОРЕНЦ умирает, и она с детьми живет в кармеле, штат калифорния, в доме на… на… на… не вижу таблички, она в мертвой зоне, так же как лодка, как стол для пикника на лужайке, в мертвой зоне. как варшава, дети уходят один за другим, мать присутствует на школьных выпусках, а бедро болит. один погиб во вьетнаме. с остальными все в порядке. еще один строит мосты, ее зовут ИОГАННА БОРЕНЦ, и ночами в одиночестве она то и дело думает в пульсирующей темноте: «МАЛЬЧИК СПАСЕН»)