Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

А теперь давайте-ка мы сами поднимем глаза повыше, пора поглядеть нам, как инфант дон Франсиско, высунувшись в одно из дворцовых окон, палит из ружья в матросов, что карабкаются по мачтам судов, стоящих на приколе у берега Тежо, палит, просто чтобы доказать свою меткость, и, когда попадает, валятся они на палубу, все истекают кровью, есть и убитые, а случись инфанту промахнуться, отделаются сломанной рукой, инфант хлопает в ладоши в неудержимом веселье, покуда слуги перезаряжают ружья, может, вон тот слуга приходится братом вон тому матросу, но на этаком расстоянии голоса крови не услышишь, еще выстрел, еще вопль, еще одно тело упало, а боцман не осмеливается приказать матросам покинуть мачты, чтобы не прогневать его высочество, а потом, служба есть служба, при всех потерях, и когда говорим мы, что он не осмеливается, мы проявляем простодушие, свойственное сторонним наблюдателям, ибо, скорее всего, ему в голову не приходит соображение простой человечности вроде следующего, Этот сукин сын расстреливает моих матросов, тех, кому идти в море, держать путь в Индию, нами проложенный, и в Бразилию, нами открытую, а вместо этого им приказано мыть палубу у него на мушке, да что толковать об этом предмете, все сведется к докучным повторениям, в конце концов, если матроса за пределами устья Тежо поджидает пуля французского корсара, уж лучше получить ее здесь, убитый или раненый, останется он все же у себя на родине, а поскольку помянули мы французского корсара, поглядим-ка подальше, на Рио-де-Жанейро, туда как раз приплыли суда этих наших недругов,[36] и им не понадобилось стрелять, португальцы все отсыпались после обеда, и те, кто за главных на море, и те, кто за главных на суше, французы стали себе на якоря без помех и высадились на берег, словно у себя дома, и вот доказательство, губернатор строго-настрого приказал жителям ничего из домов не выносить, надо думать, были у него на то основания или, по крайней мере, он из страха так поступил, а французы поступили по-своему, прибрали к рукам все, что нашли, а из награбленного то, что не погрузили на суда, распродали на площади, и многим горожанам пришлось купить то, что у них же отняли час назад, а потом французы подожгли здание налогового управления и отправились за город, где по доносу евреев выкопали золото, которое спрятал там кое-кто из городских заправил, а при этом французов-то было тысячи две-три, не больше, а наших десять тысяч, но губернатор состоял с французами в сговоре, тут и сомневаться нечего, среди португальцев предатели не редкость, хотя нельзя судить по одной только видимости, взять, к примеру, солдат из бейрских полков, мы говорили, они переметнулись к неприятелю, какое там переметнулись, просто пошли туда, где их хотя бы накормят, а прочие разбежались по домам, какое это предательство, самое обычное дело, кто посылает солдат на смерть, должен хотя бы кормить их и одевать, пока они живы, а то бродят разутые, не занятые маневрами, забывшие про дисциплину, охотнее своего капитана возьмут на прицел, чем калечить какого-то кастильца, а теперь, если захотим мы посмеяться тому, что видят наши глаза, ведь у Бога всего много, потолкуем-ка про три десятка французских кораблей, каковые, как уже говорилось, появились в виду Пенише, хотя хватало очевидцев, утверждавших, что видели их в Алгарве, тоже близко, и поскольку возникли такого рода подозрения, на всех башнях вдоль Тежо были выставлены дозоры и весь флот был приведен в боевую готовность до Санта-Аполлонии, словно французские суда могли спуститься откуда-то из верховий Тежо, из Сантарена либо Танкоса, хотя французы такой народ, с них все станется, а у нас с флотом дела обстоят плоховато, мы и попросили подмоги у англичан и голландцев, корабли которых также стоят в устье Тежо, они и выстроились там в боевом порядке в ожидании неприятеля, пребывающего где-то в области воображения, в недавние времена уже имела место знаменитая история с треской, а тут оказалось, что пришли корабли, принявшие на борт груз вин в Порто, и французы оказались на поверку английскими купцами, которые занимаются своим торговым делом, а заодно потешаются за наш счет, мы славная пожива для чужеземных любителей шуток, хотя имеются у нас и шутки местного изготовления, причем отменные, отчего не рассказать одну, все было при свете дня, любые глаза увидят, не только такие, как у Блимунды, а случай вышел вот какой, жил-был один священник, и привык он наведываться в такие дома, где женщины были охотницы ублажать себе утробу и еще кое-что, вот и ублажал он там свою плоть, и за столом, и еще кое-где, а мессу всегда служил исправно, но не упускал случая прибрать к рукам то, что плохо лежало, и так перестарался, что одна женщина, обиженная тем, что отдала ему больше, чем ей самой перепало, добилась приказа о его аресте, и по распоряжению коррежедора из ее квартала наряжены были схватить его приставы и судейские, и направились они в дом, где священник уже сожительствовал с другими невинными женщинами, вошли они туда, но дело свое делали так небрежно, что искали его не в той комнате, где лежал он в постели, а в другой, он и успел выскочить оттуда, скатился нагишом по лестнице, расчистил себе путь тычками и пинками, чернокожие полицейские вопили от боли, но все-таки, скуля, побежали за ним вдогонку, а священник-то, и тебе жеребец, и кулачный боец, дал тягу по улице Эспингардейрос, а было это в девятом часу утра, славно день начался, народ хохотал, глядя из окон и дверей, как священник улепетывает, точно заяц, а позади чернокожие, и спереди у него все что нужно, в лучшем виде, благослови его Боже, ведь для человека с такими достоинствами самое подходящее место службы не алтарь, а женские постели, и сие зрелище причинило великое волнение сеньорам, жительницам этой улицы, они, бедняжки, врасплох были захвачены, и еще врасплох были захвачены, а потому и в грехе неповинны, женщины, которые пришли помолиться в Старую церковь Непорочного Зачатия и вдруг видят, влетает туда, отдуваясь, священник в обличье Адама до грехопадения, но отягченный грехами, что тут было, одна углядела, две недоглядели, три проглядели, а он между тем изловчился проскочить в ризницу, где священники дали ему одежду и помогли удрать по кровлям, хотя чему тут дивиться, если францисканцы из Шабрегаса спускают из окон на канатах корзины и поднимают в них женщин к себе в кельи, где и тешатся с ними, а этот священник сам поднимался по лестнице к женщинам, жаждавшим святых его услуг, и, чтобы не нарушать нам обычая, все оставалось, как водится, в пределах от греха до покаяния, так бывает ведь не только во время великопостной процессии, когда свистят на улицах любострастные бичи, сколько грешных мыслей, о коих придется рассказать на исповеди, пришло на ум сеньорам жительницам нижнего Лиссабона и набожным прихожанкам Старой церкви, когда усладили они взор видом столь одаренного природою священника, а стражники-то сзади, Хватай, хватай, Вот бы мне схватить его, А зачем, Уж я знаю, десять раз «Отче наш», десять раз «Славься, царица» и десять реалов милостыни заступнику нашему святому Антонию, и в виде покаяния пролежи, грешница, целый час ничком, сложив руки крестом, как положено, а коли навзничь ляжешь, то вкусишь небесные услады, но поднять повыше надо помыслы, а не юбки, юбки поднимешь, когда в следующий раз грешить будешь.