Первая министерская (с иллюстрациями) - Александр Лебеденко

— И ты сдал? — глаза спрашивавшего светились надеждой и удивлением.

— Ну ясно. Три ночи не спал. К черту! Не желаю больше думать об алгебре! Двигаю домой — и на боковую…

На экзамене по русскому языку пал жертвой Рулев. Он вышел в коридор, заложив руки в карманы, и, не дожидаясь расспросов, процедил сквозь зубы:

— Разложили на четыре лопатки, идолы.

— А ты чего не знал?

— И в общем, и в частности…

— Яко наг, яко благ, яко несть ничего?!

— Ну, наплевать! Осенью подержимся за передержку. Возьму репетитора… Но лето сильнейшим образом подпорчено. Вот анафемы, ироды, халдеи, башибузуки проклятые!.. — Он разразился длинной, витиеватой руганью.

— А что тебе фатер скажет? — ехидно спросил Ливанов.

— Ничего, — смутившись, ответил Рулев.

Гимназисты рассмеялись. Известно было, что подполковник Рулев обладает нравом крутым и в серьезных случаях не прочь пустить в ход арапник, который висит в кабинете у двери и обслуживает одновременно рыжего понтера Того, вестовых Фаддея и Константина и пятиклассника Рулева.

Рулев повернулся на каблуках и быстро пошел в раздевалку.

Котельников шел от победы к победе. Учителя уже предсказывали ему место первого ученика. Прежний фаворит, Ашанин, еще глубже уходил в книги, стараясь не уступить сопернику.

Под цветущими каштанами в гимназическом дворе шли непрерывные разговоры все на ту же тему — об экзаменах.

— Это что! — рассказывали семиклассники. — Разве это экзамены? Одно баловство. Вот года три-четыре назад!.. По полчаса держали каждого… Ребята падали в обморок. Все нужно было жарить наизусть. Словно в царство небесное пропускали.

— И теперь несладко… — возражали третьеклассники и четвероклассники.

— Милые друзья! — снисходительно возражали старшие. — Вы забываете, что мы живем в эпоху либерализма. Разве можно было раньше болтаться на улице до девяти часов? Разве можно было ходить на танцевальные вечера? И на все это есть свои причины, друзья, которые вам, по молодости лет, непонятны…

При этих словах старшеклассники многозначительно переглядывались и озирались по сторонам — не подслушивает ли кто-нибудь из педелей или педагогов.

Впрочем, и пятиклассники прекрасно знали, что в стране неспокойно, что в столицах выступают рабочие, что на фронте русские армии терпят поражение за поражением, что недовольных старыми порядками становится все больше и больше…

Месячной ночью на одной из окраинных улиц Горбатова поднялась беспорядочная стрельба.

Выстрелы сухо щелкали, разносились по пустынным улицам, вызывая неистовый собачий лай.

Отцы открывали форточки, прислушивались к пальбе, матери гасили лампы, проверяли затворы, зажигали лампады…

Петька поднял голову при первом выстреле. Он уже засыпал было на козлах, но ехать домой не решался: в кармане за день осели только два двугривенных, не купить даже коню овса… В расчете на запоздалого пассажира Петька стал у присутственных мест.

За выстрелом следовал выстрел. Петьку разобрало любопытство. Он стегнул коня, и бричка затарахтела по булыжникам.

Из-за угла, гремя шпорами, вылетел человек, с разбегу вскочил в бричку, крикнул:

— Гони! — и заерзал, умащиваясь на сиденье.

Не было времени раздумывать. Уже на ходу Петька узнал пристава Майстрюка и сообразил, что заработок его не увеличится…

Скакали к Сенной площади, к полю — на отгремевшие выстрелы. Улицы опять затихли. У купеческого клуба обогнали бежавших гуськом городовых. В коляске с фонарями пролетел Салтан. Городовые стали во фронт и побежали еще быстрее.

Коляска свернула на Парадную. Петька правил за нею. В угловой аптеке метались тени. Перевернувшись вниз головой, они вырвались в разноцветные стеклянные шары на выставке. Черные силуэты в зеленом, красном и синем кругах прыгали как на резинках. Лошадь и бричка проплыли в зеркале банковского подъезда под одиноко горевшей лампочкой.

Майстрюк внезапно выругался. Петька испугался и стегнул лошадь.

По улице шел пьяный, распевая:

Ваш любимый кустХризантем расцвел…

Коляска свернула на Сухую. Петька за нею. Еще поворот — и вот тихая, вся в темных садах Зеленая улица. В конце ее мечется на ветру пламя двух-трех факелов. Там толпа.

Петька узнает — это усадьба Львовского, отставного архитектора. Петька сам не раз возил сюда сухого, легкого старичка, опиравшегося на палку крепче, чем на свои отслужившие ноги. Но старика давно уже не видно, и в усадьбе живут чужие.

За усадьбой сразу поле. Полю и днем не видно конца. Оно всегда колышется и гонит, гонит свои волны к далекому синему лесу.

Но теперь, ночью, за красными озерами факельного пламени — лунная мгла.

— Тут стой. И ни с места! — крикнул, спрыгивая с брички, Майстрюк. — Какой твой номер?

Петька отъехал к забору. Тут же рыли землю исправничьи серые рысаки. Поодаль истуканами стояли кони пожарной линейки. Петька подвязал лошади торбу с овсом и себе в карман насыпал овса — хлеба не было с утра.

Ворота нараспашку. У входа в усадьбу сторожил городовой. Майстрюк прошел в дом. В одном окне не было стекол. В окнах бегали тени от неспокойно горевших на сквозняке свечей. Усатые люди в прямых фуражках, с револьверами на боку бродили по дому. Из двери и окон несло гарью. Жидким полукругом толпились у ворот привлеченные шумом и факелами соседи. Петька быстро грыз зерна овса и жадно слушал.

— И не трое, а двое. Он и она. Приезжие.

— Она — беленькая, тихая…

— А он — очкастый. Бритый.

— И четыри чимодана бомбов.

— А он как разбил дверь, ему в грудь и бахнули.

— А пристав в кусты… и оттуда палить!

— А городовой теперь ни за что ни про что в аптеке помирает.

— Не лезь, значит…

— Служба такая…

— Неважная служба…

— Сам выбирал.

Петька скоро без расспросов понял, что здесь в усадьбе жили студент и курсистка из Киева. Готовили бомбы. Полиция совершила ночной налет. Но террористы решили не сдаваться. Во время перестрелки студент убил городового, а пристав застрелил девушку. Студента забрали и связанного повезли. Нашли в домике и бомбы, и динамит, и литературу.

Уже погасли факелы, и над городом серела заря, когда Майстрюк опять тяжело взгромоздился на Петькину бричку. С ним рядом уселся коротенький, пузатый помощник.

— По домам! — скомандовал Майстрюк. — Живо!

«Живо» никак не выходило. Петька делал вид, что больно хлещет коня. Конь вздрагивал боками, делал два энергичных шага и переходил на излюбленную изводящую трусцу.

— На тебе бы по смерть ехать, — кисло сострил помощник.

«И ехал бы», — подумал Петька, но не сказал.

— Начались и у нас события, — резюмировал Майстрюк.

— Да, теперь держись.

— А этот скубент целый?

— Был целый, а каким доедет?! Очень уж ребята за Андрейчука злы. Побьют, я думаю.

— И нельзя не дать.

— Я бы теперь на все наше еврейское купечество контрибуцию взвалил — взвыли бы и сынков попридержали…

— Да ведь бомбист-то русский.

— От них зло…

— Контрибуция контрибуцией, а всыпать, я вижу, надо. Накликают на свою голову. Ну, я приехал.

У присутствия слез и помощник.

— Заплатили бы, ваше благородие, — сказал, снимая шапку, Петька.

— Тебе платить? Пропьешь еще… — вступил на крылечко помощник. — Ты чей? Стеценкин? Скажи отцу — поговорим…

Петька при сизо-фиолетовом небе въезжал во двор. На стук колес вышел отец, постоял у забора, раскачиваясь, подошел к пролетке и заехал с размаху Петьке в ухо.

«Пьян…» — подумал Петька. Трезвым отец никогда не дрался.

— Чё дерешься, — тихо сказал он. — Полиция гоняла.

— Заплатили?

— Помощник сказал — с тобой поговорят.

Старик молча плюнул. Взял два двугривенных, покачал на ладони и пошел в дом.

«Пропьет», — решил Петька, и стало жалко мать и себя. Ковыряло в горле, и слезы сами просились на глаза…

На похороны городового, как на зрелище, собралось множество любопытных. Во главе рядами шли представители Союза русского народа, несли хоругви, служили сразу три священника и сонм дьячков.

Когда процессия шла мимо большой табачной фабрики, кто-то с крыши бросил в «союзников» тухлое яйцо. Хулиганы ворвались в фабричный двор и избили нескольких работниц, которые даже не знали, за что их бьют.

На другой день в знак протеста вышли на улицу с красным знаменем рабочие большого сахарного завода. Полицейские не пустили рабочих в центр города, а акционерное общество закрыло завод и распустило рабочих. До сахароваренного сезона было еще далеко. Можно было сократить летние расходы.

Петька рассказал гимназистам, как он возил Майстрюка. Оказалось, он видел, как стрелял из кустов пристав и как выносили мертвого Андрейчука из аптеки.