Посланник - Марина Александрова

— А что с отцом стало? — осторожно спросил Никита.

— Совсем маленькой была, когда сказали мне, что умер он на службе у государя, защищая Отечество. А совсем недавно я правду узнала о настоящей смерти батюшки моего, — Елена враз погрустнела и, откинув тяжелую вьющуюся прядь, повернулась к Никите и взглянула так, что у того сердце защемило от грусти, — такой несчастной и слабой показалась она ему.

— И что же узнала ты, что тебя так опечалило? — спросил Никита.

— А сказывали, что убили отца моего, и поклялась я отомстить убийце, а ежели нет его на земле, то отроков его со свету сживу! Благо знаю немного науку колдовскую, — она вдруг изменилась, была не похожа на ту Елену, которую он любил.

Никита почувствовал себя неуютно, но, справившись с собой, он все же спросил:

— И как же ты порчу-то наведешь, ежели имени его и не знаешь?

— А я знаю! — Елена вскочила на ноги. Никита все больше поражался той неприятной перемене, которая произошла в Елене. Он лежал и смотрел на ее красивое тело, перебирая сухие веточки усохшей вербы.

— Его имя я буду твердить в проклятиях, пока не окостенеет язык! — твердо заявила Елена. Никита и не сомневался в этом. — Его зовут… — она вдруг опустилась на колени подле Никиты и нежно промолвила: — А ты поможешь мне отыскать отпрысков этого диавола?

— Посмотрим, — он отвернулся и встал. Он все меньше и меньше понимал Елену.

— Его зовут Антуан де Кюри! — произнесла Елена, словно ножом по сердцу полоснула. Никита лишь на миг остановился, и взгляд его упал на кольцо. Обо всем забыл он в тот момент. Лишь имя отца, произнесенное Еленой с такой ненавистью, он мог слышать, как эхо. А она продолжала:

— И я обязательно найду и покараю всех, кто единокровен с ним!

— Ежели он один виноват, зачем же детям его мстить? — спросил Никита, не то из любопытства, не то из страха потерять любимую.

— А меня кто жалел?! Когда я совсем крохой осталась на руках престарелой бабки, да и та скончалась, и отдана я была в этот чертов монастырь! — она стала плакать и, странное дело, не возникло в тот момент у Никиты жалости к ней. Возненавидел он всех женщин, которые жизнь ему попортили. Сначала сестрица его Ольга, а теперь и Елена грозит смертью ему. Причем Елена еще не знает того, что дарила себя сейчас тому самому отпрыску диавола, который отца ее на тот свет отправил. Одно было на уме у Никиты. Он хотел разузнать, права ли она в догадках своих, и не из-за ее ли проклятия почила его матушка?

— А давно ли ты узнала? И верна ли весть эта? — как ни в чем не бывало спросил Никита.

— Узнала от Пахома я, от кузнеца, что приходил в канун смерти своей. Как знал, что помрет, и рассказал мне все. С тех пор и молю только о мщении того самого сатану, что убийцей овладел, когда он приказал отца моего раненого высечь!

«Значит, с того времени и наводит она порчу. Хотя может статься, что по болезни матушка моя покинула мир. Ведь и Гришка мне говаривал, что нечестива Елена, токмо не до того мне было. Словно ярким светом ослепила она меня. И до сей поры очухаться не могу. Господи! Ну что со мной? Почему нерешительность мною овладевает так не вовремя!»

Он уже с презрением смотрел на женщину, которая часом раньше была ему всех милей на свете и которая спасла его от разочарования после побега сестрицы.

— А хочешь молитву ту послушать, что я каждый день творю, в проклятиях поминая убийцу отца своего? — спросила Елена так, что Никите стало страшно. Уж очень на ведьму была она похожа в тот момент. С распущенными волосами, наполовину нагая и с бешеным блеском в глазах, она стала как безумная носиться по маленькому скиту, оскверняя его своими непотребными речами.

«Как луна не видит солнца, как берег неотделим от моря, так пусть не видят предки твои единокровных своих! Пусть черт и сатана правят разумом их! Пусть Ваал и Вельзевул станут их провожатыми на земле и под землей!» — чем дальше говорила Елена заклятья свои, тем хуже чувствовал себя Никита. Только несколько мгновений спустя он понял, что проклятья Елены и вправду начинают действовать на него.

Глаза его затуманились, и он понял, что теряет сознание.

Глава 18

— Никита! Никитушка! Очнись, родимый! — Елена стояла пред ним на коленях и сбрызгивала его невесть откуда взявшейся холодной водой.

— Что… что случилось? — сквозь силу спросил Никита. Елена выпрямилась и с улыбкой посмотрела на него.

— Слаб ты, видно, порча на тебе какая, что к чужому проклятью действие имеешь, — она повернулась, чтобы подать ему еще воды. Никита схватил ее за руку.

— Стой!

— Ты что? Батюшки! — она пыталась отцепить свою руку, но Никита крепко держал ее. — Ты отчего глядишь на меня волком? Аль не прошла дурнота? — даже сейчас, когда она заботливо смотрела на Никиту, он чувствовал, что чужая она ему и опасна для него.

— Так не знает никто, что со мной ты здесь? — со злой усмешкой спросил Никита. Голову его словно тисками сжимало. Мысли путались и бегали в голове, как пьяные чертенята.

— Нет, милый, никто, — Елена опустилась у ног Никиты, а он все держал ее за руку. И глядя в эти глаза, Никита услышал голоса, которые вначале шептали что-то непонятное, как ворчание древней старухи, потом зазвучали громче, и звуки походили на утробные крики животных. Вдруг среди всего этого хаоса он услышал четкое и громкое: «Убей! Убей! Убей ее!» Голос был схож с голосом матери, потом отца — все так и кружилось, заставляя Никиту поступить именно так, как приказывали неведомые голоса. Он смотрел на Елену. Она что-то говорила, может, слова любви, а может, и проклятья, разобрать он не мог. Словно окаменев, уставился он на эти красивые, полноватые губы, и показалось ему, что они в крови. Он со всего размаху ударил по губам рукою.

Елена в испуге и от неожиданности отползла в другой угол скита и закрыла лицо рукою. Тут он увидел, что по всему ее телу ползут гады, обвивая ее тугими кольцами, кусают ее, рвут тело на части. Потом вдруг она сама превращается в огромную змею и тянется к Никите, дабы и его жизни лишить. Единственное, что осталось от нее человеческого — это локоны ее красивых волос.

— Прочь! Прочь! Умри! Сгинь! — орал он, избивая Елену до смерти, и только эхо разносило его слова по долине, заглушая ее стоны. Занеся над ней руку в очередной раз, он вдруг ощутил резкую боль в руке. Никита вмиг отпрянул и посмотрел на руку. Перстень загорался зловещим огнем и обжигал руку адским пламенем. От этой боли он и потерял сознание…

Предрассветный холод и озноб пробудили Никиту. Он чувствовал, что лежит на чем-то холодном и мягком. Он осмотрелся.

— О! Бог мой! — он брезгливо отпрянул от мертвого тела и, припомнив прошедшую ночь, не заметил в сердце своем сожаления от содеянного.

— Не во грех мне то, что погубил тебя, Елена, ты зачин вела и покоиться тебе вместе с нечистью смрадной! — он отрыл маленькую дверь, и свежий утренний воздух чуть не разорвал его легкие. Этот ветерок был как спасение. Телесное спасение для него было важнее, нежели душевное.

Припасы, принесенные Еленой в скит, так и остались стоять нетронутыми до утра. Никита развязал котомку и, с удовольствием поев, стал обдумывать, как же поступать дальше?

Не о мертвой женщине были его главные мысли и чаяния. О коне, запропастившемся в ночи, пока предавался хозяин любви и страсти.

«Ежели не знает никто, что со мной Елена, кто ж будет винить меня и сомневаться в порядочности моей? Панкрат — свидетель отъезда моего». Он посмотрел на кольцо.

«Видно, сила в нем есть какая, ежели оно горит огнем ярким». — Он, видно, долго просидел истуканом, потому что даже хлопотливые сороки, сновавшие около, не обращали на него внимания.

Наконец, он встал, распугав мирно клюющих сорок, которые довольствовались остатками Никитиной снеди. Самодовольный и уверенный, он встал и прикрыл дверь скита, ставшего для Елены Воронковой гробницей.

Понял он, что ничто и никто не ждет его более в родном доме. Матушка померла, Ольга предала, а смерть отца вызывает доселе смутное беспокойство.

По дороге в Петербург Никита остановился на постоялом дворе и там услышал весть, которая не давала ему далее задерживаться в развлечениях и личных делах.

Ничего уже не удерживало Никиту в Петербурге. Не мыслил он уже спокойной жизни после войны со Швецией. Слишком рано пришлось вкусить ему всю «прелесть» солдатской жизни, так разительно отличавшейся от спокойного и размеренного уклада его фамильной усадьбы. С детства бывший под опекой матери и потерявший ее, он уже твердо решил посвятить себя военному делу.

Генерал-майор Кропотов с генерал-губернатором Дальбергом обсуждали приказ императора о создании армии для скорого Персидского похода.

— Капорский пехотный полк должен быть за неделю сформирован и быть готовым в любой момент, — проговорил Кропотов.