Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада

Но кто-то нудил его блюсти нейтралитет. В треугольник замешался кто-то четвертый, и Мицуру должен был предпринимать невероятные усилия, чтобы не вызвать его гнев. Этот четвертый надзирал за Мицуру и управлял его поступками. Мицуру не мог назвать его по имени, но смутное, томящее чувство, таящееся на самом дне сознания… Он постоянно ощущал исходившую оттуда враждебность.

Неожиданно он оказался перед необходимостью принять решение. Расплакавшись, Аои заявила, что она больше не вынесет, если не сможет видеть его хотя бы два раза в месяц.

– Для меня месяц тянется как год. А когда месяц наконец проходит, ты являешься на пару часов, чтобы вновь исчезнуть, как призрак моего брата. Ты не представляешь, как мне горько! Мне было бы проще смириться, если б ты сказал, что вообще больше не придешь. Боюсь, если ты не проявишь себя настоящим мужчиной, я сама исчезну, как призрак. Я не хочу думать плохо о женщине, с которой ты живешь почти целый месяц, но разве это справедливо? Я свободнее в своих действиях и сама могу приехать в Токио. Я не причиню тебе лишних хлопот, зато мы сможем увидеться там.

С каждым разом все труднее было придумывать алиби для поездок в Киото. Ученый, с которым он якобы вел совместную научную работу, внезапно получил приглашение преподавать в канадском университете, от приятеля, посещавшего лекции специалиста по мистической философии, пришло письмо с подробным пересказом… Все дни он только и делал, что гонялся за несуществующими людьми и сообщениями о несуществующих событиях, даже писал несуществующие письма. Пока он находился в доме над обрывом, он превращался в сказочника, измышляющего свои истории ради одной читательницы. Но проницательная читательница не давала ему ни минуты расслабиться. Вдруг ни с того ни с сего она начинала дотошно расспрашивать его о деталях сочиненной им истории. Порой нарочно по нескольку раз повторяла один и тот же вопрос. «Так как звали русского, который выступал с лекцией?»

«Приятель, с которым ты постоянно встречаешься в Киото, женат?»

«В какой гостинице ты каждый раз останавливаешься?»

«По какому адресу мне передать срочное сообщение?»

«В каком городе Канады преподает уехавший ученый?»

«Где ты ужинал в тот день, что ел?» В основном его ответы – без противоречий и сбоев – удовлетворяли Мисудзу, но случалось, он путался, особенно когда бывал невыспавшийся или распаренный после ванны. Чем старательнее он выкручивался, тем отчетливее вылезали несообразности, и тотчас вся тщательно сочиненная им история разрушалась до основания. К счастью, Мисудзу была не слишком настойчива в своих расспросах, и все же подозрения неуклонно накапливались. Самое время Аои приехать в Токио. Движение стало двусторонним, и теперь Мицуру уже приходилось находить алиби в Токио.

Аои приехала рано утром ночным автобусом на Токийский вокзал в день, когда Мицуру читал лекции в университете. Убив до полудня время, она доехала на электричке до ближайшей к университету станции, где ее встретил Мицуру. Он проводил ее в гостиницу, где забронировал номер, вместе поели неподалеку, после чего он вернулся в университет, отбарабанил лекцию и вновь пришел в гостиницу. Крайний срок – час ночи. Оправдание…

– Все-таки полезно иногда пообщаться со студентами в неформальной обстановке. Среди них есть ребята с идеями, до которых я сам никогда бы не додумался. Посидишь с ними, и кажется, что вернулся в пору невинности.

Мисудзу приняла к сведению.

Но Аои была в отчаянии, что Мицуру ушел в час ночи. Она прогуляла работу, потратила восемь часов на дорогу, а он ушел домой, не оставшись с ней на ночь! В поведении Мицуру сквозила задняя мысль, что коль скоро она смогла задарма полюбоваться Токио, ей не на что жаловаться. Всецело поглощенный придумыванием алиби, он, казалось, окончательно позабыл то состояние грезы, в котором познакомился с Аои. Ломая голову над тем, чтобы изобрести то, чего не существует, Мицуру находился под гнетом тягостной действительности. Большая часть месяца уходила на производство правдоподобной лжи.

С другой стороны, вся подлинная, невымышленная реальность сосредоточивалась в том кратком сроке, одной пятидесятой месяца, когда он находился возле Аои. Именно эти несколько часов сновидений были реальностью, и, проживая их, Мицуру купался в блаженстве. По сравнению с ними какой пустой казалась работа по мобилизации всех сил памяти и актерских способностей лишь для того, чтобы обмануть Мисудзу! Стоило ему посетовать на эту пустоту, и вся тщательно, до мельчайших деталей отшлифованная вымышленная действительность исчезала без следа.

Нередко он думал, что было бы лучше рассказать Мисудзу начистоту о своей связи с Аои. Но ему не хватало мужества открыть рот. Если Мисудзу обо всем узнает, может быть, она оставит его в покое? И тогда, самонадеянно думал он, отпадет необходимость в надуманных историях, и можно будет безболезненно пережить катастрофу.

Между тем, хотя призрачные свидания с Аои участились, между ними, по существу, ничего не происходило. Покайся он, что онанирует, воображая голую Аои, Мисудзу поднимет его на смех, только и всего. Может быть, скажет:

«Она приснилась тебе в кошмарном сне. Зачем же встречаться с ней вновь и вновь? Забудь обо всем. А я стану считать, что ничего не было».

Наконец он был готов осуществить измену. Для того чтобы получить доказательство того, что их связь не призрачна, он должен поиметь Аои.

Это было седьмое по счету свидание. Мицуру послал Аои билет на поезд и обещал встретить на вокзале. В условленный день он, отделавшись от лекций, заперся с ней в номере гостиницы и, попивая шампанское, ждал, когда она перестанет дуться. Аои смотрела на Мицуру с явным раздражением. Она думала лишь о том, как начать разговор, что им надо расстаться. Его нерешительное поведение выводило ее из себя, и она приехала в Токио с единственной целью – предъявить ультиматум Мицуру, пренебрегающему ее чувствами и предпочитающему изнывать в одиночестве.

Он в угрюмом молчании потягивал шампанское, когда она заявила:

– У меня нет и не было желания тебя охмурять. Просто меня беспокоит, что ты ведешь себя неблагоразумно. Если тебе не по нраву со мной встречаться, лучше поскорее проснуться. Пусть Ивакура навсегда останется лишь волшебным Дворцом дракона! Не исключено – проснувшись, ты обнаружишь, что стал стариком. Но сколько б тебе ни было лет, ты еще не прошел и половины жизни, не так ли? Я тебя люблю. И хочу, чтоб ты жил в согласии с собой. Перестань мучиться по пустякам и живи, как тебе подсказывает инстинкт. Никто не вечен. Не лучше ли жить так, как тебе хочется, чтобы потом не раскаиваться перед смертью? Я остаюсь твоим другом.

Каждое слово Аои отдавалось в его жилах и течением крови разносилось по всему телу. Тягучее, свербящее тепло поднималось снизу. Ему казалось, что если он воспользуется помощью Аои, для него не будет ничего невозможного. Такое же сладко свербящее тепло он испытывал в детстве, когда его подбадривала мать. Внезапно в нем проснулась душа дитяти, жаждущего оправдать надежды своей матушки.

Как в бреду, он стал сдирать с себя одежду. Аои, будто угадав его намерение, приспустила молнию юбки. Открылись ляжки, затянутые в черные сетчатые колготы. Мицуру, задыхаясь, впился в ее губы. Член раскалился и стал до боли тугим.

Мицуру не ощущал лиловый, до боли набухший орган как свою собственность. Этот казался на размер больше того, который он сжимал, онанируя. Пухлые губы Аои вобрали до самого основания горячий, точно запеченный на огне член. Заполнив полость ее рта, он, точно ошибся дверью и забрел не туда, растерялся, затрепетал в страхе. Губы Аои переминали лиловый, твердый предмет, тискали, точно желая освежевать. Но от этого он становился еще более упругим и напряженным. Он так возбудился, что если ткнуть иголкой, разлетится снопом кровавых брызг.

Аои, сопя, вводила его член все глубже, все глубже в пещеру влагалища, сжимала основание, ударяла головкой о стенку, выкручивала ствол. Ее тело изогнулось, бедра яростно ходили вверх-вниз, взад-вперед; оказавшись под ней, Мицуру чувствовал, как свербящее напряжение отдается холодом и болью. Его член внутри пещеры покрылся слизью, шалея. Как ни пытался он терпеть, в конце концов уже не мог сдерживаться, и прихлынувшие со всего тела жизненные соки выхлестнули наружу.

С этой ночи Мицуру стал узником ее тела. Чем, в сравнении, был холодный секс, которым они занимались с Мисудзу? Всего лишь обмен любезностей, не способный разорвать разделяющую их плеву. Не столько половое сношение, сколько светское общение. Изнасилованное Аои, средоточие его плоти пробудилось. Спину исполосовали следы ее ногтей, на шее и сосках остались следы укусов. Она призналась, что подсознательно во время соития хочет изранить его тело. На языке юристов это называется умышленная неосторожность. Врезанные в его тело царапины и укусы не складывались в слова, но были равнозначны татуировке: «Раб Аои». По крайней мере, пока они не сойдут, эти шрамы обладали колдовскими чарами, отдающими Мицуру в ее единоличную власть.