История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - Джованни Казанова

Я поднимаюсь, вижу ее дезабилье, и она мне больше не нравится, но она говорит мне глупости, которые заставляют меня смеяться, и я ужинаю достаточно неплохо. После ужина она идет ложиться и приглашает меня сделать то же, но я отказываюсь, говоря, что никогда не ложусь вне дома. Она предлагает мне чехол, с которым мне будет спокойно, но, найдя его слишком толстым, я его отбрасываю. Она говорит, что тонкие стоят три ливра и что все находят их слишком дорогими.

— Дай мне тонкий.

— У меня есть дюжина, но торговец не желает распродавать их поштучно.

— Я куплю дюжину.

— В добрый час.

Она звонит и приказывает девушке принести пакет, который лежит у нее на туалете. Лицо и приличный вид той меня поражают, и я говорю об этом.

— Ей пятнадцать лет, — говорит она; — но она дура и ничего не хочет делать, потому что предпочитает оставаться девственной.

— Позволишь ли ты, чтобы я ее посетил?

— Она не хочет. Предложи ей, и ты увидишь.

Входит девушка с пакетом. Я встаю в позицию и предлагаю ей показать, какой выбрать, чтобы мне подошел, и она сердито начинает выбирать и замерять.

— Этот не подойдет, — говорю я, — попробуй другой; другой, другой, — и внезапно всю ее обрызгиваю, ее хозяйка смеется, а она, в возмущении от моего дурного поступка, швыряет мне в нос весь пакет и уходит, сердитая. Не имея более желания что-либо делать, я оплачиваю чехлы и ухожу. Девочка, которую я так обидел, выходит между тем посветить мне дорогу, и я компенсирую ей обиду, дав луи. Удивленная, она просит меня ничего не говорить мадам.

— Это, действительно, правда, дорогая, что вы сохранили еще свою девственность?

— Правда.

— И почему вы не хотите, чтобы кто-нибудь вас посетил?

— Потому что это меня возмущает.

— Надо, чтобы вы определились, потому что без этого, такая хорошенька, как вы — непонятно, что с вами делать. Хотите меня?

— Да, но не в этом доме.

— Где же?

— Велите отвести вас завтра утром к моей матери, и я буду там. Ваш местный слуга знает, где я живу.

Вернувшись к себе, я спрашиваю у этого слуги, знает ли он эту девочку, которая мне светила, и он отвечает, что да, и что он был удивлен, увидев ее там, потому что полагал ее порядочной.

— Вы отведете меня завтра утром к ее матери.

— С удовольствием.

На завтра, в десять часов, он отводит меня на окраину города, в бедный одноэтажный дом, где я вижу женщину, которая мотает клубок пряжи, и детишек, едящих хлеб. Она спрашивает, чего я желаю.

— Вашей дочери здесь нет?

— Нет. А когда она придет, вы что, принимаете меня за ее сводню?

В этот момент появляется дочь, и эта мать в ярости швыряет ей в голову бутылку, которая у нее под рукой и которую она бы осушила, если бы не бросила. Я вхожу внутрь, подняв трость, дети кричат, заходит мой слуга и закрывает дверь, но эта женщина не успокаивается, она обзывает во весь голос свою дочь потаскухой, велит ей выйти вон, говорит ей, что она больше не ее мать, и я вижу, что ее невозможно удержать. Мой слуга говорит ей не кричать так громко из-за соседей, и она отвечает:

— Молчи, сводник.

Я даю ей большой экю, она швыряет его мне в лицо, и в результате я открываю дверь и выхожу, вместе с бедной девочкой, которую мой слуга вырывает из рук матери, которая вцепилась ей в волосы. Я оказываюсь обшикан и тесним канальей, которая следует за мной и готова была бы порвать меня в куски, если бы я не спасся в церкви, откуда вышел через четверть часа через другую дверь. За всю свою жизнь я не выпутывался из большей опасности. Меня спас страх перед толпой, чью свирепость я знал.

Пройдя две сотни шагов и прибыв к своей гостинице, я увидел, что меня догнала девочка, повисшая на руках слуги.

— Зная грубость вашей матери, — говорю я ей, — как вы могли подвергнуть меня столь большому риску?

— Я думала, что она вас будет уважать.

— Уймите ваши слезы. Я не знаю, как вам быть полезным.

— Я не вернусь, конечно, туда, где я была вчера. Я на улице.

Я спрашиваю у слуги, знает ли он какую-нибудь приличную женщину, куда ее можно поместить, пообещав, что я ее буду содержать; он отвечает, что знает, где сдают меблированные комнаты; я говорю ему идти туда, а я за ним последую. Он входит в один дом, где старик показывает мне комнаты на всех этажах. Девочка говорит, что ей неважно, какое жилье дадут ей за шесть франков в месяц, и человек поднимается на чердак, открывает своим ключом чулан и говорит:

— Вот что стоит шесть франков; но я хочу аванс, за месяц вперед, и предупреждаю, что в десять часов моя дверь закрывается, и что никто не должен проводить ночь с вами.

Я вижу кровать с большими простынями, но грубыми, два стула, стол и комод. Окно застекленное, с двумя ставнями. Я спрашиваю, сколько он хочет в день за питание, и он запрашивает двадцать су и два су за служанку, которая будет приносить еду и убирать в комнате. Девушка отвечает, что ее устраивает, и платит ему за месяц и двадцать су за сегодняшнюю еду. Я оставляю ее там, сказав, что еще ее увижу.

Спустившись со стариком, я спрашиваю у него комнату для себя, и он дает мне одну за луи, который я ему сразу плачу. Он дает мне общий ключ от двери на улицу, чтобы я мог входить, когда захочу. Он говорит, что у него своя кухня и что он даст мне еду по той цене, что я назову.

Проделав это доброе дело, причиной которого явилась добродетель, я пошел обедать в одиночку, потом зашел в большое кафе, где увидел любезного мальтийского кавалера, который играл в марсельезу [11] . Он вышел из игры, когда увидел меня, положив в карман десять-двенадцать луи, которые выиграл. Спросив, остался ли я доволен девочкой, с которой ужинал, и узнав, что я ничего не делал, он спросил, хочу ли я, чтобы он представил меня своей танцовщице, и мы направились туда. Мы нашли ее за туалетом, на попечении парикмахера. Болтая, она рассказала мне, как было дело с одним из ее бывших знакомых. Она меня не интересовала, но ради шевалье я не подал виду.

После ухода парикмахера, собираясь одеться, чтобы идти в театр, она не церемонилась. Шевалье помог ей сменить рубашку, что она проделала с большой свободой, попросив, однако, у меня пардону. Я сказал ей, смеясь, что она, действительно, доставила мне некоторое неудобство; она не поверила, подошла ко мне, чтобы узнать правду, и, убедившись, что я обманул, назвала меня плутишкой.

Нет города во Франции, где распущенность девок зашла бы так далеко, как в Марселе. Они не только ругаются, не получив ничего, но они первые предлагают мужчине то, что мужчина не всегда осмеливается попросить. Она показала мне репетицию, в которой она разыгрывала лотерею по двенадцать франков за билет, и предложила мне один, сказав, что у нее еще десять. Я взял у нее все десять, дал ей пять луи и затем подарил ей эти билеты. Она пустилась меня целовать, говоря своему кавалеру, что она сделает его рогоносцем, как только я захочу. Он ответил, что будет очень рад. Он просил меня поужинать вместе, и я согласился из вежливости; однако после ужина единственное удовольствие, которое я себе доставил, было увидеть шевалье в постели вместе с ней, передав ему свои обязанности. Я нашел, что ему далеко до Дольчи.