Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наличие контактов с активно набирающими политический вес с британскими «левыми» было значимым для возглавлявших Советы «левых» партий, боровшихся за власть в 1917 году.
На Съезде выступил с приветствием лидер бельгийских социалистов Вандервельде [47]. В его бессодержательном выступлении, тут же объявленным «блестящим», была только одна мысль: вы были рабами, а теперь свободны, а мы были свободны, а теперь – рабы императора Вильгельма. И в этом, мол, и вся разница между российскими и бельгийскими социалистами. Важно, что столь заметная фигура среди европейских «левых» присутствовала на съезде, да ещё высказалась в поддержку продолжения войны.
Также на съезде выступил Рассел Чарльз Эдвард (в стенограмме именуется как Руссель, 1860–1941) – известный американский журналист, член Социалистической партии, в которой он был одним из немногочисленных сторонников войны с Германией. Президентом США Вильсоном он был отправлен в Россию для лоббирования провоенных настроений. Именно Рассел был инициатором быстрого развития в Советской России кинопроката, который также использовался как средство пропаганды войны. Тем самым, в 1917 г. он уже находился в разрыве с Социалистической партией, на членство в которой сослался во время своего выступления. Речь Рассела на Съезде была пышной и пустой.
Второе заседание съезда было открыто выступлением представителя Американской конфедерации труда, имя которого не было указано в стенограмме. По публикации в прессе, выступающим был назван некто Дункано [48]. Американца толком не смогли представить ни руководители Съезда, ни журналисты – просто не знали, кто это такой. Выступающий, совершенно не вникая в особенности момента и происходящее на съезде, принялся многословно рассказывать об успехах демократии в США. Через какое-то время его перестали слушать.
Также на Съезде выступил журналист Уильямс (348), представленный как посланник Американской социалистической партии, который бравурно приветствовал революцию как «блестящий политический переворот», за которым должен последовать социальный переворот. Также Уильямс выступал на III Съезде Советов – примерно с такой же речью.
По совокупности представленных на Съезде иностранных деятелей, можно сказать, что Временному правительству удалось до некоторой степени украсить съезд «левых» сил довольно известными фигурами и продемонстрировать международную поддержку.
Вопрос о правительстве и власти
От имени Петросовета большой доклад об отношении к Временному правительству на Съезде сделал Либер (47). Бóльшую часть речи он посвятил вопросу о продолжении войны, так и не дав никаких разрешающих проблему предложений. И времени на то, чтобы сказать о необходимых государственных преобразованиях, не осталось. Тем более, он решил дать очерк событий последний месяцев, повлекших за собой увольнение из Временного правительства ключевых его создателей – Милюкова и Гучкова.
Становление новой власти на местах, как заметил Либер, свелось к переходу полномочий от губернаторов и исправников к председателям губернских и уездных земских управ. Но параллельно образовались Советы рабочих депутатов. Те и те не были способны управлять – не пользовались достаточным доверием и не имели ресурсов для утверждения своих полномочий. Следствием стала фрагментация власти – «открылся путь для сепаратных переворотов, маленьких республик и анархии». Либер свалил ответственность за это на прежний состав Временного правительства, обойдя вопрос о деструктивной роли Советов, как раз и ставших источниками анархии и расхитителями «революционной власти». Советы получили возможность присваивать полномочия, но не умели управлять.
Нежелание развязывать гражданскую войну Милюкова, Гучкова и вызвавшего на Дворцовую площадь воинские части и артиллерию Корнилова, «левые» (судя по докладу Либера) истолковали как слабость. И как доказательство силы Советов, остановивших войска, готовые разогнать демонстрации «левых». Это считалось «новой стадией русской революции», грядущие безумия которой её инициаторы даже не могли себе представить.
Почему же Советы в этой ситуации не взяли всю полноту власти, а предпочли разделить её с представителями «буржуазных» партий? Либер указал, что это связано с неоднородностью самих Советов, задача которых была не взять власть, а удержать ее. Активисты Советов, за исключением большевиков, составлявших ничтожную их часть, боялись ответственности власти и не знали, что с нею делать. Были уверены, что знают, только большевики. А все остальные «левые» предпочли создание коалиционного правительства, которое считалось в тот момент вполне надежным союзом. Казалось, что тем самым страна спасается от анархии и распада на автономные территории и локальные диктатуры.
Последующая безумно-пространная речь министра Церетели (99) среди прочих вопросов мимоходом затронула и вопрос об управлении государством. Оказалось, что после разгона чиновников и полиции прежнего режима, навести порядок совершенно невозможно: «министерство внутренних дел не избирает комиссаров, приемлемых на местах, работающих в контакте с местными организациями», и поэтому «получаются трения, и целый ряд вопросов, которые на местах решаются правильно местными организациями в соответствии с общей политикой демократии, не получают своего завершения в виду отсутствия санкции со стороны центральной власти». При этом «фактически уже проводится и проведен в жизнь закон о местном самоуправлении, городском и сельском, на самых демократических началах». Он, как видно, не работает. Потому что не работают «демократические начала». Поверить в это убежденный демократ и социалист Церетели, всю жизнь занятый пропагандистскими речами, конечно же, не в состоянии. Он оправдывается кратковременностью участия «левых» в правительстве.
Церетели боится распада государства в условиях войны – появление самочинных органов власти, не соединенных воедино верховной организацией. Это сделает невозможными какие-либо преобразования, поскольку все они будут сметены гражданской войной, которая погребет под собой все завоевания революции. В момент, когда Церетели констатирует, что в России происходит «упорная, ожесточенная борьба за власть» и провозглашает, что нет политической партии «которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место», Ленин с места кричит: «Есть!» Этот эпизод в истории сохраняется как нечто героическое, хотя в нём больше авантюры и готовности растоптать всех своих попутчиков по «левому» лагерю. Церетели поправляет Ленина, напоминая ему, что захват власти рассматривается большевиками и их сторонниками в связи с подготовкой в условиях демократии «соответствующей организации, соответствующего сознания», а сам акт захвата власти связывают с переходом на сторону таких захватчиков большинства.
Ленин не возражает. Поэтому Церетели продолжает в прежнем духе: «до сих пор в России не было ни одной партии, которая заявляла бы притязания на захват власти немедленно, но были такие заявления со стороны безответственных групп слева и справа», что приводит к расшатыванию революционной власти. «Слева» большевики склонны считать действующее правительство, продолжающее прежнюю политику Милюкова-Гучкова, то есть остающееся буржуазным. И поэтому лучше бы в нём не было социалистов. «Правые», вытесненные на обочину и пытающиеся собраться в
