Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество - Игорь Кокарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Про Марию Калас нельзя говорить прозой. Эта великая певица была еще и уникальной женщиной, женой греческого миллиардера Онассиса. Мы сидели рядом за тем же обеденным столом, она почти не пила, смеялась шуткам ТНХ, я помогал с переводом, не сводя с нее восторженных глаз. Так было и в консерватории на концерте юного Вадима Репина. Ухо мое было повернуто к сцене, а глаза на нее, только на нее. И ведь не красавица, не Софи Лорен…
Она выделялась на фоне обступивших ее мелковатых любителей музыки. У нее получалось естественно не млеть от восхищенных взглядов. Просто отвечать каждому, кто сумел дотянуться. Но вот зазвучали струны, и все изменилось. Большие темные очки скрыли ее глаза, она ушла в музыку и окаменела. Да, не даром со слезами будет говорить мне о ней обожавший ее голос мой будущий друг и редактор моей первой большой книги Влад Костин.
Когда в Москву приехал непревзойденный Нино Рота и пришел к ТНХ в квартиру на Готвальда, мы с Наташей еще жили там. Значит, это было до 1980 года. ТНХ накормил гостя с шутками и прибаутками, а потом повел в кабинет показывать ему свои песни. Миниатюрный, шумный и непосредственный в проявлениях чувств итальянец обнял его и чуть не расплакался.
– Тихон, ты мне как брат! Ты так же чувствуешь музыку, как я сам, черт бы меня побрал!
Они пели друг другу, наигрывая на рояле свои мелодии, и не хотели расставаться. Уже перед рассветом решили, что Нино останется ночевать. Он никак не мог успокоиться:
– Ты знаешь, – говорил он, – твой тесть в Голливуде был бы уже десять раз миллионером!
И всерьез уговаривал Секретаря Союза Композиторов СССР, лауреата многих государственных премий и кавалера Ордена Ленина и Золотой Звезды уехать в Америку.
Множество певцов, певиц, исполнителей прошло на моих глазах через этот дом. Слышу как-то звонок в дверь, иду открывать. От неожиданности ойкаю: на таких ослепительных женщин вблизи смотреть неприлично, глаза квадратом. А она смеется.
– В-в-вы к кому? – еле выговорил.
– К Тихону Николаевичу, он же здесь живет? – довольная произведенным эффектом отвечает красавица. Это же Сенчина, прихожу я в себя, певица из Ленинграда! Провожаю гостью в кабинет, отхожу от смущения и думаю: надо же быть такой сногсшибательной! Понятно, что композиторы пишут ей песни. Как хорошо быть генералом, однако…
Но то было время восхождения все же другой звезды, Аллы. Пугачеву видел близко и часто. Еще тогда, когда можно было с ней и на кухне посидеть, потолковать о ее песнях, стремительно набиравших популярность. Она внимательно слушала мои самоуверенные критические замечания. Не соглашалась, но моя смелость ей нравилась. Смеялась своим хрипловатым горловым голосом:
– Да, наверное, так. Но людям-то нравится? Как тут быть?
Звала на свои концерты в Лужниках. Я приходил, стоял за кулисами, видел, как она собиралась перед выходом, злая на кого-то из свиты, резко отметая полы цветного плаща, выходила под прожектора уже улыбаясь. Победительница, фея всех золушек на свете. Она играла, пела, крутила и вертела переполненным стадионом, как ей хотелось, наслаждалась сама собой и произведенным эффектом. Вот она сходит со сцены под гром оваций, заходит за кулисы, уже расслабляясь и выходя из образа, и подмигивает мне… Вечная звезда, актриса и женщина.
С кем в данный момент работает композитор, с тем он и дружит. Часто работа заканчивается, а дружба остается. Так получилось и с Верой Бокадорро, французской балериной, еще девчонкой приехавшей на стажировку в Большой. Она давно в Москве, не в последнюю очередь из – за Лиепы, от которого, говорят, у нее дочь. Вера уже не танцует, она балетмейстер и с успехом ставит на сцене Большого «Много шума из ничего».
Спектакль останется в репертуаре на много лет, будет идти больше сотни раз, и я не пропущу ни один. Это не моя прихоть. Композитор всегда на своем месте в директорской ложе. На концертах в консерватории, в театрах, где идут его пьесы. Я – рядом. Мне льстит, мне интересно, мне классно видеть крупным планом то, что не увидишь из зала. И автора и сцену. Журналист меня поймет. Сидеть в директорской ложе (она вдвинута справа в край сцены), значит здороваться с музыкантами в оркестровой яме, перемигиваться с танцорами, ловить их сегодняшнее настроение, зависящее от случайной ссоры за кулисами и даже от месячных у балерин. Со всем этим театральным народом я, кстати, общался и вне сцены, как преподаватель Университета марксизма-ленинизма при Большом театре…
Мы с Наташей любили ходить к Вере в гости в красивую квартиру около старого Дома кино на улице Герцена. У нее для гостей на столе всегда стояли какие – то вкусности из Франции. Вера познакомит ТНХ с французским классиком композитором Андре Жоливе, что оживит культурные обмены между нашими странами. ТНХ выступал в Париже, Жоливе прилетал в Москву на исполнение своих произведений. Ужинали всегда у нас. ТНХ из иностранных языков помнил только осколки немецкого, и было смешно, когда он поддакивал французу:
– Яволь, зер гутт!
Поздно ночью персональная машина ТНХ развозит иностранцев по гостиницам. Я – в сопровождении, вроде как по этикету.
Однажды Жоливе приедет в Москву с дочерью, попавшей вместе со своим женихом в автокатастрофу. У нее был сложный перелом обеих ног, в нескольких местах кости просто вышли наружу. Это была идея ТНХ устроить ее к знаменитому хирургу Гавриле Елизарову. Кристину приняли, конечно, как родную, и кости срослись как надо. Девушка вернулась домой как новая.
В Кургане же мы, кстати, побывали вместе с ТНХ чуть позже. Надо было перевезти прах его матери с местного кладбища (умершей там в эвакуации) в Москву. И тогда нас пригласили в клинику Елизарова. Мэтр показал нам девушку. Стройное, милое существо притопало к нам на своих двоих, улыбаясь. И тогда Елизаров включил экран. Это был фильм о ней. Ее привезли с отрезанными трамваем ногами, когда ничего уже сделать было нельзя.
Тогда он поставил ей свой аппарат и нарастил не только недостающую длину, но сделал и ступни. Для чего две части его аппарата непрерывно в течение многих месяцев двигались относительно друг друга. На месте движения и возник сустав. Сам собой. Человек полностью восстановился. Не хватало только пальцев.
– А зачем? – спросил гениальный хирург. – На ноге они типичный атавизм. Она же ногами ложку держать не собирается.
Гениальный Елизаров собрал по частям разбившегося на мотоцикле чемпиона мира по прыжкам в высоту Валерия Брумеля, который потом пытался ухаживать за моей женой. Там же лежал и Сашка Лапшин после автокатастрофы. Он остался жив только потому что при лобовом ударе успел упереться ногами в торпедо. Машина сплющилась, ноги напряглись и сломались, но он остался цел и невредим. И еще люди болтали, что побывал здесь и будущий наш эстрадный король Филипп Киркоров. И стал выше ростом сантиметров на десять…
В квартире дрожала посуда, когда пробовал свой голос знаменитый на весь мир бас, болгарин Николай Гяуров. Он еще был и красавцем, а потому любимцем Клары, которая знала толк в мужчинах. Недаром же Тихон – ее четвертый муж. Когда они познакомились, она была бойкой журналисткой, знала всю Москву 30-х годов, и, говорят, играла в биллиард с самим Маяковским. Последнее меня особенно поражало. Больше, чем дружба с семьей Косыгиных. Из правительства Клара выделяла бывшего министра иностранных дел, секретаря ЦК Дмитрия Шепилова, уже отстраненного от дел как «примкнувший к ним Шепилов». Они часто встречались в Кремлевке и любили поговорить. Культурный человек, отзывалась о нем она.
Евгений Светланов – один из великих дирижеров, любивший Хренникова и охотно исполнявший его симфонии и концерты. Сидя рядом с ТНХ в директорской ложе консерватории, подглядываю, как он слушает свою музыку, отгородившись шторой от зала. Полузакрыв глаза, он как будто дирижирует вслед за Светлановым, качая головой. Нет – нет и удовлетворенно чуть дрогнут его губы. Интимный момент. Понимаю и смущеннго отворачиваюсь. Овации, цветы, и Светланов, протягивающий руки к ложе. Я отодвигаюсь в глубину.
Однажды позвонили из Кремлевской больницы: Светланов при смерти. Прокол гортани. Он настоял, чтобы сразу же нашли Хренникова. Ему он вверил свою жизнь. ТНХ включился сразу, выключив эмоции. Ужас лишь в глазах Клары. Еще бы: вчера Евгений Иванович стоял за дирижерским пультом! ТНХ дозванивается главврачу, добивается ясной картины: оказывается, кремлевский умелец проткнул Светланову гортань при обычной гастроскопии. ТНХ поднял на ноги всю ЦКБ. Достали какую – то новейшую аппаратуру, подключили ко всем системам, установили дополнительное дежурство. Вытащили с того света. Тихон сидел рядом, держал за руку. И это было естественно, это было нормально.
ТНХ любил Бориса Александровича Покровского, реформатора оперной сцены, главного режиссера ГАБТа. Кажется, любовь была взаимной. Тихон принимал его новации, опыты оживления оперы драматическим действием. У Покровского певцы и певицы должны были уметь петь и сидя, и лежа, и носясь по сцене. Большой театр этого не любил, сопротивлялся. Тогда Борис Александрович и создал свой новаторский Камерный оперный театр, в котором много лет с радостью работала художником Наташа. Ее, правда, обижало, что Борис Александрович театральным костюмом пренебрегал, ему главное – драматургия действия.
