Кентавр - Джон Апдайк

Джуди открыла рот, и я думал, она сейчас скажет: «А вы будете это спрашивать?»

Но она ничего не сказала. Отец полистал учебник.

– Какие ты знаешь эрозионные агенты? – спросил он.

Она набралась смелости:

– Время?

Отец вскинул голову, как будто его ударили. Под глазами у него были белые мешки, яркий нездоровый румянец исполосовал щеки, словно на них остались следы пальцев после пощечины.

– Признаться, об этом я не думал, – сказал он ей. – Я имел в виду текучие воды, ледники и ветер.

Она записала это в тетрадку.

– Диастрофизм, – сказал он. – Изостазия. Что это значит? Нарисуй схему сейсмографа. Что такое батолит?

– Но вы не будете спрашивать все это?

– Могу и не спросить, – сказал он. – Не думай о вопросах. Думай о Земле... Неужели ты не любишь ее? Неужели не хочешь побольше про нее знать? Изостазия совсем как пояс на большой толстой женщине...

Лицо у Джуди было напряженное. Ее толстые щеки сходились к носу, образуя глубокие и резкие складки, а на кончике носа была третья вертикальная складка. Губы тоже, казалось, были все в складках, и, когда она говорила, челюсти ходили вверх-вниз, как цветок львиного зева.

– А вы будете спрашивать про этот самый, как его... протозон?

– Протозойскую эру? Да-с, сударыня. Такой вопрос вполне возможен: перечислите по порядку шесть геологических эр и укажите их примерную продолжительность. Когда была кайнозойская эра?

– Миллиард лет назад?

– Ты живешь в ней, девочка. Мы все в ней живем. Она началась семьдесят миллионов лет назад. А еще я могу, например, назвать каких-нибудь вымерших животных и попросить вас указать класс, к которому они принадлежат, эру и систему. Например: броненосцы – млекопитающие, кайнозойская эра, третичная система. Эоценовая эпоха, но это вам знать не обязательно. Может быть, тебе самой интересно услышать, что броненосец был очень похож на Уильяма Говарда Тафта, нашего президента в те времена, когда я был в твоем возрасте.

Я видел, как она записала в тетрадке: «Епох не надо» и обвела эти слова рамкой. Отец все говорил, а она тем временем начала разрисовывать рамку треугольниками.

– Или лепидодендрон – гигантский папоротник, палеозойская эра, пенсильванская система. Или эриопс – это что такое, Питер?

Я понятия не имел.

– Пресмыкающееся, – ляпнул я наугад, – мезозой.

– Земноводное, – поправил он. – Древней. Или археоптерикс, – продолжал он, оживляясь, уверенный, что уж это мы знаем. – Что это, Джуди?

– Как, как? Арха...

– Археоптерикс. – Он вздохнул. – Первая птица. Она была величиной с ворону. Перья ее развились из чешуек. Просмотри таблицы на страницах двести три и двести девять. Главное – спокойно. Просмотри таблицы, запомни то, что записала, и все будет в порядке.

– Я когда уроки учу, меня ужас как тошнит и голова кружится, призналась она, чуть не плача. Лицо у нее было как нераспустившийся бутон, который уже начал увядать. Она была бледная, и вдруг эта ее бледность залила всю комнату, блестящие стены которой отливали медом, собранным в пахнущем сладкой прелью лесу.

– Это у всех так, – сказал отец, и все снова стало на места. – От знаний всегда тошно бывает. Старайся в меру своих сил, Джуди, и спи себе спокойно. Не робей. Пройдет среда, ты сможешь забыть все это, а там, глядишь, замуж выйдешь, и будет у тебя шестеро детей.

И я не без возмущения понял, что отец, жалея ее, перечислил ей все контрольные вопросы.

Когда она ушла, он встал, закрыл дверь и сказал:

– Бедняжка, у ее отца будет на шее старая дева.

Мы остались вдвоем.

Я отошел от окна и сказал:

– Может, ему этого и хочется.

Я все время чувствовал, что на мне красная рубашка; расхаживая по комнате, я ловил краем глаза ее блеск, и от этого мои слова звучали многозначительно и умно.

– Напрасно ты так думаешь, – сказал отец. – На свете нет ничего ужаснее озлобленной женщины. У твоей матери есть одно достоинство – она никогда не озлобляется. Тебе этого не понять, Питер, по у нас с твоей матерью было много хорошего.

Я не слишком ему верил, но он так это сказал, что мне оставалось только промолчать. Мне казалось, что отец по очереди прощается со всем, что у него было в жизни. Он взял со стола листок голубоватой бумаги и протянул мне.

– Прочти и зарыдай, – сказал он.

Первой моей мыслью было, что это роковой диагноз. У меня упало сердце. «Когда же он успел?» – подумал я.

Но это был всего только одни из ежемесячных отзывов Зиммермана.

ОЛИНДЖЕРСКАЯ СРЕДНЯЯ ШКОЛА

Канцелярия директора

10.1.47 г.

Учитель – Дж.У.Колдуэлл

Предмет – естествоведение, 10-й класс

Время посещения – 11:05 утра, 8.1.47 г.

Учитель явился на урок с опозданием на двенадцать минут. Застав в классе директора, он не мог скрыть удивления, что было замечено учениками. Невзирая на присутствие учеников, учитель попытался вступить с директором в объяснения, однако последний отказался его выслушать. Тема урока включала возраст Вселенной, звездные величины, происхождение Земли и схему эволюции жизни. Учитель ни в какой мере не старался щадить религиозные чувства учеников. Гуманистическая ценность естественных наук осталась нераскрытой. Один раз учитель едва удержался, чтобы не произнести слово «черт». Беспорядок и шум, поднявшиеся в классе с самого начала урока, непрестанно возрастали. Ученики, видимо, были плохо подготовлены, и поэтому учитель избрал лекционный метод. За минуту до звонка он ударил одного из учеников по спине стальным прутом. Подобное физическое воздействие является грубым нарушением закона штата Пенсильвания и в случае жалобы со стороны родителей может послужить поводом для увольнения учителя.

Однако следует отметить, что учитель хорошо знает свой предмет и некоторые примеры из повседневной жизни учеников, приведенные им в связи с темой урока, можно считать удачными.

Подпись: Луис М.Зиммерман.

Пока я читал, отец опустил шторы, и по классу растекся полумрак.

– Что ж, – сказал я, – он хвалит твои знания.

– Да ведь худшего отзыва сам черт не придумает. Он, наверное, всю ночь корпел над этим шедевром. Если эта бумажка попадет в школьный совет, меня выгонят и на стаж не посмотрят.

– А кого это ты ударил? – спросил я.

– Дейфендорфа. Эта стерва Дэвис свела беднягу с ума.

– Скажешь тоже – бедняга! Разбил решетку на нашей машине, а теперь тебя еще из-за него могут с работы выгнать. А две минуты назад, вот на этом самом месте, ты ему всю свою жизнь рассказывал.

– Он ничтожество, Питер. И я его жалею. Мы с ним два сапога пара.

Я проглотил зависть и сказал:

– Папа, а ведь отзыв не такой уж плохой.

– Хуже некуда, – сказал он, проходя между партами с палкой, которой задергивают шторы. – Это смерть. И поделом мне. Пятнадцать лет учительствую, и все время так. Пятнадцать лет в аду.

Он взял из шкафа тряпку и пошел к двери. Я еще раз перечитал отзыв, доискиваясь настоящего мнения Зиммермана. Но доискаться не мог. Отец вернулся, намочив тряпку в коридоре у питьевого фонтанчика. Широкими ритмичными движениями, описывая косые восьмерки, он вытер доску. Деловитое шуршание подчеркивало тишину; высоко на стене щелкнули электрические часы, и, повинуясь приказу главных часов из кабинета Зиммермана, стрелка перескочила с 4:17 на 4:18.

– А что это значит – гуманистическая ценность естественных наук?

– Спроси у него, – сказал отец. – Может, он знает. Может, внутри атомного ядра сидит человечек в качалке и читает вечернюю газету.

– А ты в самом деле думаешь, что отзыв прочтут в школьном совете?

– Не дай бог, сынок. Он уже подшит к делу. У меня в совете трое врагов, один друг и еще – сам не знаю кто. Эту миссис Герцог не разберешь. Они-то будут рады от меня избавиться. Вырубить сухостой. Сейчас, после демобилизации, полным-полно бывших военных, и всем нужна работа.

Он бормотал это себе под нос, вытирая доску.

– Может быть, лучше тебе самому уйти? – сказал я.

Мы с мамой часто говорили об этом, но разговор всякий раз заходил в тупик, потому что, как ни клади, выходило, что без отцовского заработка нам не прожить.

– Поздно, – сказал отец. – Слишком поздно. – Он посмотрел на часы. – Ах черт, я и в самом деле опаздываю. Я сказал доку Апплтону, что буду у него в половине пятого.

Я помертвел от страха. Отец никогда не лечился. И вот первое доказательство, что его болезнь не выдумка: она, как пятно, проступила наружу.

– Это правда? Ты серьезно к нему собрался?

В душе я молил его сказать «нет».

Он угадал мои мысли, и мы молча стояли, глядя друг на друга, а где-то в зыбком полумраке хлопнула дверца шкафа, свистнул какой-то мальчишка, щелкнули часы.

– Я позвонил ему сегодня, – сказал отец виновато, словно каялся в каком-то грехе. – Просто хочу сходить послушать про то, как он отлично учился на медицинском факультете.