Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

Нынешний редактор, уже упомянутый Льюис Лэпхам, возглавляет Harper’s во второй раз, a Atlantic, ставший к тому же популярным сетевым журналом, ушел далеко вперед, и сюрпризов ожидать не приходится. Но Лэпхам не упоминает об этом досадном обстоятельстве, предпочитая брать на мушку главного соперника периодической печати: приземленную и оглупляющую журналистику ведущих телекомпаний.

Волшебники страны Оз, управляющие механизмами вездесущих средств массовой информации, вообразили, что им известны все ответы, которые нужно знать, и они предпочитают использовать образы, соответствующие их записанным наперед программам для всего мира. Журнал Harper’s, в той форме, в которую он был перепроектирован в 1984 году, базируется на принципе, что ему известно лишь очень немногое из того, что первоиздатели охарактеризовали как «многообразные интеллектуальные течения нашего столь бурного и творческого века». В соответствии с давним принципом журнала, согласно которому действующая демократия требует максимального количества вопросов, адресованных облеченной полномочиями мудрости… [его авторы] считают своей задачей скорее стимулировать работу воображения, чем поставлять готовые ответы.

Заключая юбилейное эссе, редактор выражает надежду, что энергии хватит еще на 150 лет. Но об этом лучше судить современникам возможного трехсотлетнего юбилея. Меня куда больше интересуют минувшие 150 – и не только в Америке.

Harper’s, как правило, открывает свои номера списками курьезной статистики. В юбилейном номере вполне кстати приведено количество журналов из 155, выходивших в США на момент основания Harper’s и существующих до сих пор: их осталось 15. Мне неведомы их названия, хотя широко известные Atlantic и Nation – почти ровесники.

Я не претендую на энциклопедическую эрудицию, но думаю, что, за исключением Великобритании, вряд ли можно назвать европейскую страну с таким набором живого и даже актуального периодического антиквариата. Слишком много революций и войн прокатилось по этому континенту. Что же касается Соединенных Штатов, то последней крупной социальной катастрофой на их территории была Гражданская война в середине XIX века, и, хотя для Юга она была безусловным бедствием, Север, напротив, переживал в эти годы промышленный подъем, отчасти именно из-за военных заказов. США принимали участие и в других войнах, в том числе двух мировых, но театр боевых действий всегда располагался за пределами страны, по ту сторону одного из ее двух океанов.

В результате возникает странная ситуация: в стране с таким недолгим прошлым, как у США, удельный вес истории на душу населения куда выше, чем в большинстве стран Европы и тем более в России, и речь идет уже не просто о журналах с полуторавековой биографией. К журналам еще будет время вернуться.

Интернет позволяет окинуть взглядом предметы, которые еще не так давно требовали от любопытствующего немалой энергии. В частности, можно проследить интерес населения разных стран к собственной и мировой истории. При этом, конечно же, необходимо делать серьезную поправку на то, что в России распространение Интернета на сегодняшний день гораздо уже, а доступ в него гораздо дороже, чем за океаном.

Как бы то ни было, сразу бросается в глаза, что российский любитель истории предпочитает самые широкие масштабы, как пространственные, так и временные. Его занимает история Средних веков, развитие военного дела и крупнейшие батальные кампании, классическая древность. Велик также интерес к истории страны в XX веке, причем особо пристальное внимание уделяется ее узловым моментам, будь то революции или кремлевские путчи первых посткоммунистических лет.

Еще один крупный раздел имеет к исторической науке лишь призрачное отношение: это так называемая «история древних славян». Здесь интерес к факту подчинен чувству национальной гордости и чести – большей частью это разработка тоталитарно-шовинистической мифологии, исходящей от таких разномастных корифеев, как Сталин и академик Лихачев, Эйзенштейн и Прокофьев. Реальная история древних славян не отдает предпочтения ничьей национальной гордости и сводится большей частью к археологии, для которой необходимо специальное образование.

Гораздо более скуден раздел местной истории, конкретных городов и сел, не прославленных деяниями государей, полководцев и комиссаров. В российском Интернете можно найти интересные страницы, посвященные прошлому, скажем, Мурома, Иркутска или Уфы, но в целом областные интересы резко уступают глобальным. Даже со скидкой на элитарность отечественной всемирной паутины история, какой она видится из России, напоминает перевернутую пирамиду, центр тяжести которой расположен вверху и извне: чем ближе к дому, тем сильнее одолевают быт и будни.

Картина американских исторических интересов предстает в Интернете совсем иной: пирамида здесь перевернута с вершины на основание. И всемирная история, и деяния великих полководцев не оставлены без внимания, но главным предметом всеобщего гражданского любопытства является происхождение дома, улицы и города, собственных предков. А если учесть, что городом в Америке считается каждая община, получившая соответствующую юридическую хартию и способная оплачивать собственные коммунальные службы, речь порой идет о деревеньках с населением человек в пятьсот.

Кое-что я знаю об этом и из собственного опыта, прожив и проработав четыре года в американском городе с населением в 15 тысяч человек. Жители американской глубинки нередко являются одновременно членами нескольких добровольческих организаций и лож, не считая церковных приходов и прямых краеведческих кружков, и все они неминуемо пересекаются в одном поле, в области интереса к родному краю. Если российская местная история еще в значительной степени остается делом рук дипломированных специалистов, то ведущим историком какого-нибудь заштатного Спрингфилда на американском Среднем Западе может оказаться зубной врач или начальник пожарной команды – тоже, как правило, добровольческой. И все эти «повести временных лет» теперь выставлены на всеобщее обозрение в киберпространстве.

Истоков такой разительной разницы не обязательно доискиваться в загадочной национальной психологии соответствующих народов – скорее опять же в их истории. Революция, война и советская власть, не признававшая частной собственности и права на информацию, перепахали российское общество до основания, передвигая реки и города, депортируя социальные слои и целые этносы, подрывая человеческие корни. Американцу, который не помнит своего прадеда, нередко достаточно развернуть приходские книги и найти там всю родословную – у россиянина эти книги давно сожжены, а церковь, если уцелела, десятилетиями служила картофелехранилищем.

Американцы, осваивая новые земли, творили собственную нехитрую историю вдали от столичного надзора, сами создавая себе и полицию, и горсовет. В России, да и в большинстве стран Европы, благодеяния, да и не только благодеяния, обычно приходили сверху: с какой стати вести всему этому учет и запись – и без того где надо записано.

В письмах слушателей порой поражает, что некоторые составляют себе впечатление об Америке по третьесортным фильмам из жизни фиктивного Дикого Запада или саблезубых преступников. Но удивление проходит, когда вспоминаешь, что и собственную историю заслонили киноэпопеи об Александре Невском или Иване Грозном, где все ложь, от начала до конца – каждый кадр, каждое слово и жест, и даже музыка. Историю отняли и оболгали, а чтобы неповадно было сомневаться, пустили на растопку и церковные книги.

Литература и пресса – лишь один из коридоров в реальное прошлое, но он важен как, может быть, никакой другой, потому что служит законным предметом гордости, духовным стержнем нации. Русская и американская литературы, эти поздние пришельцы в западную культуру, неожиданно во многом параллельны, и тем разительнее пути, которыми они разошлись. Harper’s и Atlantic – национальные сокровища, живые реликвии Америки, и пусть реликвия порой теряет прямое назначение и функцию, как это случилось, на мой взгляд, с Harper’s, она остается свидетельством непрерывности, как свод летописи. У «Современника» или «Отечественных записок» таких шансов никогда не было, потому что финансовые проблемы были для них далеко не главными. Американцы набрели на свою золотую жилу в «ревущих 20-х», с Фицджералдом, Хемингуэем и Фолкнером – в России 20-е стали началом расправы, утечкой мозгов через пулевые отверстия в черепе.

Салтыков-Щедрин поносил лапотную Россию, возвращаясь из красивой заграницы. Генри Джеймс, один из лучших прозаиков своего времени, заявил, что в Америке не хватает культурной плотности, и навсегда удалился в Европу с ее замками и герцогами, а к концу жизни принял британское подданство. Но реальны именно они, и гордиться стоит только ими, а не придуманными белокурыми и окающими пращурами. Набоков, навсегда покинувший Россию, остался патриотом родной Выры, а многие из оставшихся и возвратившихся без зазрения предавали и собственные родные места, и лежащие по соседству.