Поводок - Франсуаза Саган

Пока нас не было, в гостиной прибавилось народу: прежде всего я увидел двух подруг Лоранс, с которыми я был немного, хоть и довольно близко, знаком (если можно так сказать о стремительных любовных играх в затемненной комнате с женщиной, которая, требуя от вас страстных признаний, печется об анонимности и конфиденциальности). Обе в сопровождении мужчин; и без представления было ясно, что это их мужья. Они жаловались на разницу во времени между Парижем и Нью-Йорком и доверительно мне сообщили: «Мы так много путешествуем!» А я кивал и бормотал про себя: «Знаю, знаю! Давайте, продолжайте!» В подобных случаях на лицах жен написано презабавное беспокойство: ну и как же мой любовник находит моего мужа? Мнение противоположной стороны интересует обычно меньше; да и кто об этом спрашивает? Поскольку в партию мужей меня приняли недавно, я сделал вид, что эти экземпляры произвели на меня сильное впечатление.

Лоранс затеяла беседу с академиком, уставшим, кажется, от всего на свете; одна еда его еще интересовала, и он беспокойно косился на двери в столовую. Слишком блондинка, слишком загорелая – но очень хороша, – молодая вдовушка беспокойно поглядывала то на Валанса, то на его сына, и ее чуть воспаленный с поволокой взгляд, взгляд женщины, у которой давно уже не было мужчины, казалось, не без грусти говорил: «Ну, с тем – уже поздно! А для того – и всегда будет слишком рано!» Конечно же, именно поэтому она и меня одарила пылким взглядом; ну и мои мимолетные любовницы, видимо, припомнив наши встречи, тоже дарили нежные взгляды. Так что я сменил амплуа: из жиголо прямо в очаровательные принцы; и этот принц поневоле вынужден разбрасываться, если он хочет выглядеть не более чем галантным.

За столом я оказался по левую руку от Манни, место справа было все же предназначено Французской академии.

– Придется все-таки справа посадить Вальдо, – сказала Манни извиняющимся тоном, как будто не я сидел у нее всегда в конце стола или рядом с Филибером, если не хватало одной дамы. – Это расплата за вашу молодость, – продолжала она, – но, поверьте, небольшая расплата, у вас чудесное место, не говоря уж о том, что рядом сидит старая добрая Манни!

Ну а слева от меня молодая вдовушка разворачивала салфетку своими длинными, хищными коготочками; немного дальше, по ту же сторону стола, между Валансом и каким-то промышленником, сидела Лоранс и следить оттуда за мной никак не могла. Я сунул ноги под скатерть, как всегда длинную, до полу, и вздохнул заранее. Меньше пяти блюд у Валансов не бывало.

– А знаете, в жизни вы лучше! – без обиняков озадачила меня вдовушка.

– В жизни?

– Да, лучше, чем на фотографиях.

– На каких фотографиях?

Вивиан смутилась (бедняжку звали Вивиан).

– Других газет я не читала, – извинилась она, – я имею в виду только сегодняшнюю.

Но так как я по-прежнему сидел с вытянутым лицом, она недоверчиво покосилась на меня и, похоже, даже начала нервничать:

– Вы, наверное, уже читали «Ле суар»?

– Нет, а зачем?

Через мою голову она обратилась к Манни:

– Манни! Мсье… ну, мой сосед уверяет меня, что он не видел вечернего выпуска!..

– Вполне возможно, – снисходительно ответила улыбчивая Манни, – он так рассеян! Лоранс, вы ему не показывали газету?

В ее голосе прозвучал упрек, как будто сами они с мужем всегда друг другу все рассказывают. Лоранс наклонилась вперед и скользнула по мне бесцветным взглядом.

– Я не успела, – сказала она. – В восемь часов он еще спал…

– А у меня! Я все это храню, да! – пробасил Валанс, разыгрывая из себя восторженного почитателя; однако его иронии хватило и на то, чтобы встать и сходить за газетой.

Размахивая номером, он протянул мне его раскрытым на том месте, где речь шла обо мне. С удивлением я увидел свою фотографию, но не сразу понял, что меня сняли на террасе «Фуке». Над тремя колонками текста стоял заголовок: «Новый Мидас[14] в мире музыки ищет вдохновения на террасе кафе».

«Мидас! Мидас!» Этот журналист попал прямо в точку! Нет, и вправду талантливо. Уж не знаю, Иов[15] или Мидас, только этот хлипкий тип с блаженно-пьяненьким выражением лица, по-моему, не слишком на меня похож. Убедившись в этом, я все-таки невольно поискал на фотографии чуть выше, справа от себя, Жанин, на том самом месте, где я ее подцепил… но там ее не было. Она еще не пришла… и, расстроившись, я чуть было не стал искать ее на следующей полосе.

– Любуетесь? Вы действительно не видели газету, Венсан? – прозвучал голос Манни, и я поднял голову.

Манни умильно мне улыбалась, и я до конца понял, почему меня так принимали, откуда эта заинтересованность Валансов, предложение купить Писсарро, сообщнические взгляды женщин, внимание и тех и других. Я не только приобрел состояние, что не так уж и трудно, но получил гораздо более того – известность. Что я говорю? Я стал звездой!

– Нет, не видел. И даже не знал. – Я попробовал встретиться взглядом с Лоранс, но тщетно. Между нами сидели пять человек.

– Во всяком случае, Лоранс статью читала! – ответила Манни чуть ехиднее обычного. – Посмотрите, что она говорит! Это восхитительно… восхитительно…

Я наклонился и увидел, что посреди статьи, в медальоне, помещена фотография не автора материала, а самой Лоранс. Надо сказать, удачное фото; должно быть, она сама дала его журналисту после того, как он записал ее ценное высказывание: «Обычно мой муж находит свои темы на террасах кафе, – сказала нам очаровательная Лоранс, жена композитора, внезапно ставшего известным благодаря музыке „Ливней“. И тут же на него обрушился настоящий ливень долларов…» – и так далее…

Я быстро перегнул газету, смутно ожидая, что журналист добавил что-нибудь в таком роде: «Здесь же, на террасах кафе, композитор проводит свое время в объятиях проституток». Но репортер был славный малый, неболтливый, может быть, и не по своей воле.

– Лоранс, – крикнула Манни, – ваш Венсан притворяется, что ему это все равно: он даже не дочитал свою статью до конца!

«Свою статью»! Теперь это уже было… «моей статьей»! Я нацарапал какую-то музычку, которая им, конечно, уже осточертела, да и вообще, как повсюду трепался Ксавье Бонна, была не моя; а я – я всего лишь жиголо, быть может, плагиатор, но и это все ничего: я заработал кучу денег, мое фото напечатано в такой газете – толпе ничего не оставалось, как преклоняться.

Конец статьи был под стать началу: «Шагая по Парижу… задумчивые прогулки… его внимательная жена… прекрасная Лоранс… с десяти лет… женаты… в двадцать два года… жизнь, исполненная труда и тайны… его „Стейнвей“…» Это было омерзительно.

– Это омерзительно, – сказал я вполголоса и выронил газету… Ну а что тут еще прибавишь?

– Кажется, вы, скорее, должны быть довольны? – с тихой укоризной выдохнула вдовица.

Как и все присутствующие, она была слегка шокирована моей неблагодарностью по отношению к прессе. Конечно, жаловаться на усталость от популярности очень эффектно, однако для этого нужно иметь о себе не одну статью, пусть даже и в три колонки. Надо царствовать на полосах целого ряда газет и журналов, чтобы уж потом плакаться о праве на частную жизнь и сетовать на безвкусие публики.

– Да, я доволен, – сказал я решительно. – Тем, что сижу рядом с вами. И только этим.

Она чуть не подскочила, отодвинулась от стола, и вдруг мне страшно захотелось ее. Вивиан была мила, ну, почти мила, все в ней выглядело совершенно искусственно: волосы, движения, цвет кожи, интонации, – но мне это и было нужно, чтобы отомстить. Только вопреки всякой логике я не хотел, чтобы Лоранс застала нас. Просто-напросто нужно заполучить эту женщину тут же, еще до конца вечера, чтобы заглушить в себе примитивного, грубого, неотесанного человека, которого от всего вдруг стало воротить, и особенно от собственной славы.

– А знаете, Вивиан, вы должны петь! – убежденно и пылко заявил я. – С вашим голосом и не петь… какая жалость!

И я недвусмысленно прижал свое колено к ее, глядя Вивиан прямо в глаза. Она закашлялась, поднесла салфетку к лицу и заметно покраснела под своим фальшивым загаром (однако ноги не убрала).

– Вы так считаете? – пропищала она. – Мне уже об этом говорили. Но услышать такое от вас… должна признаться…

Я улыбнулся и весь остаток ужина вел себя как солдафон. Правой рукой я разрезал мясо, брал стакан с вином, иногда в беседе жестикулировал; а левой под платьем Вивиан, кажется, довел ее почти до предела возбуждения. Вдруг, сидя на кончике стула, она запнулась, прервала фразу на полуслове, наклонилась вперед, придвинув к столу свой бюст, и с опущенной головой, полузакрыв глаза, прикусив нижнюю губу, еле слышно простонала. Я и виду не подал, только посмотрел на нее, как и все, с вежливым удивлением. Через несколько секунд она пришла в себя, и я с восхищением подумал, как все-таки женщина умеет походя поймать такое острое наслаждение, выставить его почти напоказ, и все это легко, естественно. Я положил руку на стол, она выпрямилась, открыла глаза, уселась удобнее на стуле и ни взглядом, ни голосом уже не выдавала своего волнения.