Антисемитизм в Советском Союзе - Соломон Шварц

С. Диманштейн, «Большевистский отпор национализму», «Революция и Национальности», 1933 г., апрель, стр. 1–13.

H. Сафаров, «Против извращения национальной политики», «Революция и Национальности», 1933 г., апрель, стр. 74–77.

И. Смирнов и Н. Кулагин, «Сильнее огонь по великодержавному шовинизму», «Советская Юстиция, 1935 г., № 16, стр. 8–9.

Стихия национальной раздражительности ушла в другое русло.

4) Изменение социальной и экономической обстановки и глубокие сдвиги в национальном составе рабочего класса, может быть, не вызвали бы такого быстрого спада антисемитизма, если бы не еще одно обстоятельство, тоже связанное с переходом к политике пятилетних планов; это чрезвычайная резкость перелома всей экономической и социальной политики. Форсированная индустриализация и ураганная коллективизация сельского хозяйства это было, пользуясь термином, заимствованным из электротерапии, своеобразное шок тритмент, лечение электрическим ударом. В этой обстановке все сложившиеся в годы НЭП'а социально-психологические навыки были потрясены до основания, вытеснение их и создание новых навыков чрезвычайно облегчено. Антисемитизм, вчера еще, казалось, полный жизненных соков, внезапно оказался хилым растением, сохраняющимся где-то на социальных задворках.

Кривая антисемитизма достигла низшей точки

К середине 30-ых годов кривая антисемитизма достигла в Советском Союзе своей низшей точки. Это не значит, что антисемитизм исчез вовсе. В приглушенном виде он где-то продолжал существовать и изредка прорывался индивидуальными антисемитскими выходками (См., напр., ряд сообщений об антисемитских проявлениях в 1934 и 1935 годах (по советской еврейской печати) у Як. Лещинского, «Дос Советише Идентум», Нью Йорк, 1941 г., стр. 263.). Но он и в отдаленной степени не имел уже того значения, какое он приобрел во второй половине 20-ых годов.

В 1935 и 1936 годах и в официальных кругах наметилась готовность к более решительной публичной критике антисемитизма. Этому содействовали два фактора.

1) Отношения с Германией приняли к этому времени несколько напряженный характер, и советское правительство оказывалось в выигрышном положении, противопоставляя чудовищному антисемитизму Гитлера свою принципиальную враждебность антисемитизму.

(вышла книга, напр, в 1934 г.: А. С. Тагер «Царская Россия и дело Бейлиса», Советское законодательство, Москва — 1934 г., см. предисловие А. Луначарского; на нашей стр.; ldn-knigi)

2) Растущая угроза со стороны гитлеровской Германии сказалась и на развитии второго фактора, усиливавшего анти-антисемитские настроения, но в основном он вырос из внутреннего развития Советского Союза. Советская политика переживала в середине 30-ых годов один из своих наиболее глубоких кризисов. Внутреннее развитие Советского Союза привело страну к альтернативе: либо постепенное ослабление диктатуры и переход к приближающимся к демократии формам государственности, либо консолидация диктатуры путем упрочения ее новой социальной основы, превращение диктатуры в законченную, тоталитарную диктатуру и освобождение ее от традиций героического периода революции (См. мою статью «Zur Demokratie oder zur plebiszitaeren Diktatur» в «Zeitschrift fuer Sozialismus» (редактор Рудольф Гильфердинг), Карлсбад, 1935 г., сентябрь-октябрь, стр. 792–801.).

1935 и 1936 годы были годами колебаний в рядах руководителей советской политики. В 1937 году колебания эти кончились в пользу второго, тоталитаристского решения, и это не только оказало роковое влияние на общее развитие страны, но и очень скоро сказалось усилением антисемитизма. Об этом еще будет речь впереди. Но пока — в 1935 и 1936 годах — в период, когда советское правительство только что провозгласило свою приверженность к вчера еще преследовавшейся, как контрреволюционная, идее всеобщего, прямого и равного избирательного права с тайной подачей голосов, — перед Советским Союзом неопределенно маячила перспектива демократической перестройки, будя в широких массах населения демократические надежды и настроения. В этой обстановке начинали сохнуть самые корни антисемитизма.

В качестве наглядной иллюстрации новой, более решительной официальной анти-антисемитской установки стоит отметить, что только теперь, наконец, был опубликован приведенный выше ответ Сталина на запрос ЕТА от января 1931 года. Интересна и речь Молотова, в рамках которой было оглашено это остававшееся в течение почти шести лет секретным заявление Сталина. Выступая на VIII Всесоюзном Съезде Советов в прениях о проекте новой конституции Советского Союза, Молотов противопоставил «каннибальской», антисемитской политике германского фашизма решительное заявление Сталина и затем и сам формулировал свое «отношение к еврейскому вопросу» («Правда» от 30-го ноября 1936 года.):

«Что бы ни говорили современные каннибалы из фашистских антисемитов, наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества, научно овладевшего высшими достижениями германской культуры и культуры других народов, — Карла Маркса, что еврейский народ, наряду с самыми развитыми нациями, дал многочисленных крупнейших представителей науки, техники и искусства, дал много героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране выдвинул и выдвигает всё новых и новых замечательных, талантливейших руководителей и организаторов во всех отраслях строительства и защиты дела социализма. Всем этим определяется наше отношение к антисемитизму и к антисемитским зверствам, где бы они ни происходили…»

Это было исключительное по своей решительности, хотя по существу — по своей чисто утилитарной установке — и не очень удачное, заявление. Но прошло очень немного времени, и в официальных кругах и в стране начали складываться совсем иные настроения.

Новый подъем антисемитизма

Сейчас — ретроспективно — 1936/38 годы очень отчетливо встают перед нами, как решающий период в процессе формирования новой социальной структуры Советского Союза. В таких государствах, как СССР, роль государственной власти в развитии социальных процессов громадна. 1936 год был годом колебаний в руководящих коммунистических кругах. В уродливой обстановке однопартийного режима борьба тенденций в развитии страны находит свое отчетливое — и тоже уродливое — выражение в борьбе внутри правящей партии.

Постановка в августе 1936 года первого большого процесса коммунистической оппозиции (Зиновьева и др.), как процесса против «врагов народа», иностранных шпионов и пр., явно указывала, что чаша весов истории начинает склоняться в сторону тоталитаристского выхода из переживаемого страной и компартией кризиса. Но руководство компартии еще само не вполне отдавало себе отчет в этом, более глубоком смысле процесса Зиновьева и др., еще колебалось на историческом перекрестке, к которому подвело его предшествующее развитие. VIII съезд советов, принявший 7 декабря 1936 г. новую конституцию СССР, в основу которой, в отличие от ранее действовавшей конституции, был положен демократический принцип (правда, уже в самой конституции изуродованный), — был последним внешним выражением колебаний компартии перед окончательным поворотом на тоталитаристский путь.

В 1937 году этих колебаний уже не было. Исторический поворот совершился. В условиях коммунистической диктатуры внешним выражением этого поворота явилась небывалая по своему размаху «чистка» правящей партии (Уолтер Дуранти, многолетний московский корреспондент нескольких американских газет отнюдь не склонный к резкой критике советского режима и пользовавшийся в свое время симпатиями московских официозных кругов, пишет в своей книге «USSR. The Story of Soviet Russia», Philadelphia-New York, 1944, pp. 227–228:

«Число смертей выражалось тысячами, число сосланных сотнями тысяч. Цифры эти не поддаются проверке, но известно, что от двух третей до трех четвертей руководящего персонала в Советской России было «вычищено», т. е. исключено из партии и во многих случаях казнено.

Это уже была не чистка, какие партии знала и раньше, это было паническое безумие, направлявшее свои удары направо и налево почти наугад. Статистические итоги этих событий были ужасны:

Две трети советского дипломатического корпуса, — послы, посланники, советники посольств, — были «ликвидированы», т. е. либо было сообщено, что они расстреляны, либо они просто исчезли.

Не менее значительны были потери в среде высшего командного состава армии и флота. Достаточно сказать, что из восьми высших офицеров, судивших Тухачевского и генералов в июне 1937 года, только один, маршал Буденный, остается в живых. Остальные были ликвидированы, кроме казачьего генерала Горбачева, умершего естественной смертью.