Рикша - Лао Шэ

– Кто там? – спросил Лао Чэн; он, наверное, только что лег.

– Это я, Сянцзы. Открой! – Сянцзы был рад, что Лао Чэн наконец отозвался.

Лао Чэн зажег огонь и, накинув старенькую куртку на меху, открыл дверь:

– Что случилось? Ты почему так поздно?

Сянцзы положил постель на пол, опустился на нее и так, молча, сидел.

Лао Чэну было за тридцать, лицо и тело его покрывали чирьи. Сянцзы не был с ним особенно дружен – поздоровается при встрече да перебросится несколькими словами. Лишь когда госпожа Цао с госпожой Ван выезжали куда-нибудь вместе, их рикшам случалось вместе попить чаю и отдохнуть. К Лао Чэну Сянцзы относился без особого уважения: тот бегал быстро, но казался каким-то разболтанным, даже ручки коляски держал кое-как. Так Сянцзы и не сдружился с ним. Хотя Лао Чэн был добрым малым.

Но сегодня Лао Чэн показался Сянцзы самым родным человеком, и он испытывал к нему чувство горячей признательности, с трудом сдерживая волнение.

Ведь только что он бродил по ночному городу, не зная, куда приткнуться, а сейчас сидит в теплой комнате. Сердце у Сянцзы начало постепенно оттаивать.

Лао Чэн снова нырнул в постель и, кивнув на снятую куртку, сказал:

– Кури, Сянцзы, сигареты в кармане.

Сянцзы не курил, но ему было неудобно отказаться; он взял сигарету и сунул в рот.

– Так что же с тобой случилось? Хозяин выгнал?

– Нет, – пробормотал Сянцзы. – Господин Цао с семьей уехал, а мне страшно одному в доме.

– Какая-нибудь беда? – Лао Чэн привстал на постели.

– He знаю, но что-то стряслось. Даже Гаома уехала!

– И дом теперь без присмотра?

– Я запер ворота!

– Гм! – Лао Чэн призадумался. – Пожалуй, пойду скажу господину Вану!

– Завтра скажешь. Я пока сам ничего толком не знаю. Откуда было знать Сянцзы, что господин Цао читает

лекции в одном из учебных заведений, что начальство им недовольно и собирается его проучить за слишком смелые взгляды? Слухи об этом показались господину Цао несерьезными: он-то знал, как непоследовательны эти его «смелые взгляды» и как мало они в действительности значат. Единственное, что его по-настоящему интересовало, это искусство. Смешно, но его почему то считали революционером. Просто несерьезно! И он не обращал ни на что внимания, хотя студенты и коллеги советовали ему быть осторожнее. Самоуспокоенность не гарантирует безопасности, особенно в такое смутное время.

– Зимние каникулы – самый благоприятный момент для чистки в институте. Начались расследования и аресты. Господину Цао давно казалось, что за ним следят, и сейчас, когда подозрения подтвердились, он немедля приехал к своему приятелю Цзоу. Тот ему давно предлагал:

– В случае необходимости перебирайся ко мне! Сюда никто не посмеет сунуться.

У господина Цзоу были большие связи, а связи, как известно, сильнее закона.

– Побудешь у меня несколько дней, – пусть думают, что ты испугался, а я тем временем договорюсь с кем нужно. Возможно, придется потратиться. У меня везде свои люди; они получат деньги, а ты вернешься домой.

Сыщик Сунь хорошо знал, что Цао бывает у господина Цзоу и в случае опасности укроется у него. В расчеты полиции не входило ссориться с Цзоу, ей только и нужно было припугнуть Цао. Теперь полицейские надеялись получить взятку и прекратить дело под каким-нибудь благовидным предлогом. Сянцзы тут был ни при чем, но раз уж он подвернулся под руку, почему не сорвать с него хоть несколько юаней? Так Сунь и сделал.

Есть люди, которые найдут выход из любого положения. Не таким был Сянцзы. А защитить рикшу некому. За каждую горсть риса он расплачивается потом и кровью, отдает последние силы за жалкие медяки; он стоит на самой последней ступеньке общества, обреченный на все невзгоды, которые ему несут люди, законы, жизнь.

Сянцзы выкурил сигарету, но так ничего и не придумал. Он был беспомощным, как курица в руках повара. Все пошло прахом! Ему хотелось поговорить с Лао Чэном, посоветоваться, но он толком не умел ничего объяснить. Словно онемел от обрушившихся на него бед. Купил коляску – ее отняли, скопил деньги – отобрали. Надругались над всеми его мечтами! Неужели ему суждено всех бояться, даже бродячих собак, и до самой смерти безропотно сносить обиды?

Но сейчас не время думать о прошлом. Главное – что делать завтра? К господину Цао возвращаться нельзя. Куда же идти?

– Можно мне здесь переночевать? – спросил Сянцзы. Он чувствовал себя как бездомный пес, который нашел укромное место, но боится людей.

– Конечно! Куда идти в такую непогоду? На полу ляжешь? А можешь со мной…

Сянцзы не хотел стеснять Лао Чэна – ему и на полу неплохо.

Лао Чэн вскоре захрапел, а Сянцзы сколько ни ворочался, уснуть не мог. От холодного пота ватная подстилка задубела, как на морозе. Ноги сводило судорогой. Сквозь дверные щели проникал ветер и колол, словно иголками. Сянцзы зажмурился, натянул на голову одеяло. Храп Лао Чэна раздражал. Хотелось стукнуть его – может быть, стало бы легче. Становилось все холоднее, в горле першило, но Сянцзы старался не кашлять, боясь разбудить Лао Чэна.

Сон все не шел, и Сянцзы решил тихонько пойти посмотреть, что делается в доме Цао. Во дворе ни души, отчего бы не поживиться? Все равно все пошло прахом! Деньги, накопленные с таким трудом, у него отобрали. Из-за господина Цао. Почему же не взять у него хоть что-нибудь? Хозяин должен возместить убыток. Это справедливо!

Глаза у Сянцзы разгорелись, он уже не чувствовал холода. «Пойду! Попытаюсь вернуть свое!»

Он поднялся, но тут же снова лег: ему почудилось, что Лао Чэн с укором на него смотрит. Нет! Он не может стать вором. Не может! Спасая свою шкуру, он и так провинился перед господином Цао. Как же можно еще и обокрасть его? Он ни за что не пойдет воровать, лучше умрет с голоду.

А если другие обворуют хозяина? Если тот же сыщик унес что-нибудь? Все равно все свалят на Сянцзы.

Сянцзы снова сел. Вдали залаяла собака. Нет, он не может. Пусть другие воруют. А его совесть должна быть чиста. Лучше стать нищим, но сохранить честь.

Он опять лег.

Гаома знает, что Сянцзы пошел к Ванам. Если ночью что-нибудь пропадет, ему не смыть позора, даже утопившись в Хуанхэ.

Ладони у Сянцзы стали влажными от волнения. Что же делать? Пробраться во двор Цао и посмотреть? Он не решался. С таким трудом откупился от сыщика, отдал все свои деньги, а теперь снова попасть в ловушку? Ну, а если дом обворуют?

Сянцзы не знал, что делать. Он снова сел. Голова едва не касалась колен, глаза слипались, но уснуть он не смел.

Казалось, ночи не будет конца.

Вдруг Сянцзы осенило. Он принялся будить Лао Чэна:

– Лао Чэн! Лао Чэн! Проснись!

– В чем дело? – Лао Чэну очень не хотелось вылезать из-под одеяла! – Горшок? Под кроватью!

– Проснись! Зажги свет!

– Что? Воры? – вскочил Лао Чэн.

– Ты совсем проснулся?

– Ага!

– Лао Чэн, вот моя постель, одежда, а вот пять юаней – их дал мне хозяин. Видишь, у меня ничего больше нет.

– Ну и что? – Лао Чэн громко зевнул.

– Ты видишь? Это мои вещи. У хозяина я ничего не взял. Видишь?

– Вижу, не взял. Мыслимое ли дело, чтобы бедняки воровали у хозяев? Нанялся – работай, не хочешь – уходи! Чужого нам не надо! Правильно я говорю?

– Но ты видел? Тут только мое… Лао Чэн засмеялся:

– Да полно тебе! Не замерз на полу?

– Ничего…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Рассвет, казалось, наступил раньше обычного – это из-за ослепительно-белого снега.

Год был на исходе. Люди готовились к празднику, покупали кур, со всех сторон доносилось их кудахтанье. Звонкое пение петухов довершало картину праздничного благополучия.

Всю ночь Сянцзы не спал. Только под утро ненадолго забылся, но даже во сне ощущал тревогу. Ему казалось, что он плывет по реке, та ныряя, то выплывая на поверхность. К утру он сильно замерз, к тому же не давало покоя кудахтанье.

Он лежал, свернувшись калачиком, и не шевелился, чтобы не разбудить Лао Чэна, а кашляя, прикрывал рот одеялом. Ему не терпелось встать, но он не осмеливался.

С трудом дождался Сянцзы рассвета, когда на улице послышался шум колес и крики возниц. Он встал и, приоткрыв дверь, выглянул во двор. Снега было немного, видимо, еще в полночь снегопад прекратился. Небо как будто прояснилось, но во дворе было сумрачно, даже снег казался серым. На снегу он увидел свои следы, чуть припорошенные, но еще различимые. Чтобы хоть чем-то заняться, он отыскал в углу веник – метлы не нашел – и стал мести снег. Это оказалось нелегко. Согнувшись в три погибели, он работал старательно, но смел только верхний слой – нижний примерз к земле. Пока Сянцзы отгребал снег к двум низеньким ивам, он весь вспотел и почувствовал облегчение. Попрыгал на месте, сделал глубокий выдох, и длинная белая струя пара повисла в холодном воздухе. Сянцзы вернулся в комнату, поставил на место веник и начал сворачивать постель.

– Что, уже поздно? – зевая, спросил Лао Чэн.