Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров

А потом Медсестра отволокла Мэна обратно в палату, уложила в кровать и отправилась на поиски врача. А Мэну стало страшно. Не столько за ноги, в конце концов, он работал не ногами, а вообще, как бывает страшно только после сильного похмелья. И он вспомнил эссе, написанное и опубликованное им во времена…

Эссе о страхе

Жутко страшно просыпаться с похмелья. Страшно смотреть на шаловливые ручонки. Страшно трудно оторвать потную голову от подушки. Страшно хочется портвейнового вина. Страшно, что оно не приживется в истомленном организме. Страшно, что на портвейновое вино может не хватить денег. И вообще – с похмелья страшно абсолютно все.

Страшно, что, когда я пойду за портвейном, на меня нападут рэкетиры и потребуют половину из имеющихся у меня шестидесяти рублей. И страшно, что я не смогу их отдать. Потому что шестьдесят рублей состоят из трешек и рублей, а трешки и рубли они не принимают.

Страшно, что все подорожает еще больше. И страшно, что, когда подорожает еще больше, исчезнет совсем.

Страшно, купив порцию кооперативного шашлыка, найти в нем шерсть. И страшно узнать в ней знакомого эрдельтерьера Феликса.

Страшно, что дом опять поставят на капитальный ремонт. И страшно, что они опять соединят водопровод с канализацией.

Страшно идти получать ваучер. И страшно, что на него достанутся акции предприятия, с которым сотрудничаешь.

Страшно, что старые добрые случайные связи стали называться эротическим массажем. И страшно, что второе, в отличие от первого, трудно получить даже с получки.

Страшно, что курс доллара упадет по отношению к немецкой марке. И страшно, что я не понимаю, почему мне от этого страшно.

Страшно, что коммунисты придут к власти. И страшно, что они сожрут все, что осталось от демократов.

Страшно, что азербайджанцы примут меня за армянина, армяне – за азербайджанца. И страшно, что меня отметелят боевики из РНЕ за то, что я – еврей, или мифические сионистские боевики за то, что я – не сионист.

Вообще с похмелья страшно абсолютно все. Хорошо, скажете вы, если тебе с похмелья так страшно, брось пить. Да как же я могу бросить пить, если трезвым мне страшно. Страшно, что…

А Медсестра привела Врача, тот откинул одеяло и посмотрел на опухшие ноги Мэна.

– Так, – сказал он, – нужно позвонить его Жене или еще кому. Это дело не по нашей части. Это мы вылечить не можем. Соматика не по нашей части. Ее мы не лечим. Наше дело – душа. – И, подумав, добавил: – Пытаемся, по крайней мере. Так что пусть семья решает, куда его определять.

Мэн даже обрадовался некоторой перемене участи, сейчас кто-нибудь придет и все за него решит. Главное – самому ничего не решать. Жутко надоело брать на себя ответственность. За себя еще куда ни шло, а вот за других, связанных с ним, с его действиями, поведением, слабостями… Жена, дети, друзья и вообще масса людей в той или иной степени зависели от него. Вне зависимости от того, подозревал Мэн это или не имел об этих людях ни малейшего понятия. Никто не знает, как наше слово отзовется. Но уж отзовется – это точно.

Очевидно, эти размышления заняли у Мэна довольно много времени, потому что когда он вернулся из них, около его постели стояли Медсестра, Врач, Жена, Старший, Младший сыновья и какой-то Жизнерадостный Хрен в костюме от «Живанши». Этот Хрен откинул одеяло и, показав окружающим на ноги, радостно сказал:

– Прелесть какая!.. Прямо для учебников! Сильно болит?

Мэн, до этой минуты погруженный в экзистенциальные экзерсисы, взглянул на свои ноги и понял, что они болят. Сильно болят. Очень сильно. О чем он честно и поведал Жизнерадостному Хрену и всему собравшемуся вокруг него обществу.

– Все правильно! – воскликнул Жизнерадостный Хрен и добавил хрестоматийное: – Еще один день, и ножки можно выкидывать на помойку! Может, только ножки, а может, и вместе с вами. Ах, как вовремя вы меня позвали! Молодец, – сказал он Медсестре, – вовремя засекли. Повезем ко мне, в …дцатую градскую. Вызывайте «скорую»!

Жена, Старший и Младший вытащили мобильники.

– Не надо, – сказала Медсестра, – на нашей отвезем. Я уже вызвала.

– И когда успела… – пробормотал Врач.

– Когда надо, – отрезала Медсестра, и в палату вошли два амбала с носилками.

Водрузив Мэна на носилки, они сволокли его вниз и загрузили в «нашу». Старший сунул им что-то. Сунул Врачу, сунул Жене на всякий случай. «Сами понимаете, тетя (имя Жены), если что потребуется…», попытался сунуть Медсестре, но получил взгляд, от которого почему-то покраснел. Но потом оправился, стер краску с лица и кратко пошептался с Младшим и Жизнерадостным Хреном. Потом он было сунул руку в карман, но Жизнерадостный Хрен протестующе поднял руки и сказал:

– Только после того, как выйдет своими ногами. Вы ее благодарите, – кивнул он через плечо на Медсестру. – Если б не она… – и опять начал хрестоматийное, – если б не она, еще б…, а впрочем, я уже об этом говорил…

И Мэна отвезли в сосудистую хирургию …дцатой градской больницы, быстренько взяли анализ крови, сделали электрокардиограмму и подняли в 1122-ую палату сосудистой хирургии. В палате лежало три человека преклонного возраста. Двое из которых были преклоннее Мэна лет на пятнадцать, а один был чуть менее преклоннее Мэна. Мэн громко представился и не получил ответа. Нет так нет. Его положили на свободную койку. Вошла Местная медсестра и вколола в задницу Мэна укол. Боль в ногах стала проходить, зато стала болеть задница. Ну что ж, полного счастья в этой жизни не бывает.

Но через минуту он все-таки поверил в какое-то в меру всеобъемлющее счастье. В палату вошла Медсестра из дурдома.

«Что, она так и будет все время телепаться за мной по больницам?» – подумал Мэн.

Но она сунула Мэну под зад грелку, и болевой баланс между ногами и задницей был восстановлен.

– Если что, – сказала Медсестра, – кликните меня.

– Кликну, кликну, обязательно кликну. Нажму на левую кнопку мыши, и твой файл тут же откроется, – охотно согласился Мэн и двусмысленно посмотрел на Медсестру.

– О господи, – вздохнула Медсестра, – и когда вы угомонитесь? Одной ногой уже были там, а все туда же…

– Точно, нога там, а член все еще здесь. И все туда же. Значит, пока я жив. А вот когда я отовсюду выйду, тогда уж непременно…

– Что «непременно», Мэн, что? – спросила Медсестра.

– Тогда мы встретимся в приватной обстановке и поговорим о весне, о музыке и о любви.

– Договорились, Мэн, – согласилась Медсестра, – только сначала выйдите. – И она вышла из палаты, предварительно поцеловав Мэна в лоб. Мэн уловил какой-то исходящий от нее запах, но не успел его распознать, как в палату вошла Местная медсестра и протянула Мэну вторую грелку.

Мэн не совсем понял, зачем ему вторая грелка, если боль уже прошла, но на всякий случай по инерции предложил:

– А поцеловать? – потребовал Мэн.

– Ну обнаглел! – возмутилась Местная. – Думаешь, если за тебя платят, то тебе все можно?

– Нет, не думаю, – сказал Мэн, – но после первой грелки меня поцеловали.

– Кто? – спросила Местная.

– Медсестра.

– Нету сегодня здесь других медсестер, – сказала Местная. – Я одна. А я одна всех перецеловать не могу даже за отдельную плату. Да и грелка у нас в отделении всего одна. Здесь вам не частная клиника. – И она вышла.

Мэн задумался.

– Господа, – обратился он к больным, – меня никто не целовал? Баба такая красивая?..

– Не было здесь никаких баб, – ответил Один из пожилых, – да и господ здесь никаких нет. Господа в Швейцарии лечатся. Или, – добавил он, приглядевшись к Мэну, – в Израиле.

– Не обращай на него внимания, – сказал Почти Ровесник, – больной человек. Больной советской властью.

– Советскую власть не трожь. Она из тебя человека сделала, – привычно сказал Один из пожилых.

– Это точно. Сначала – ремеслуха, потом – на завод Ильича. И там за сорок пять лет вырос от второго разряда до седьмого. Плюс бесплатно шесть соток. На них и живем. И мой сын – там же. Так всю жизнь и горбатимся. Только внук в люди выбился. Обувной ряд на Черкизовском рынке. Машина. Но это он уже помимо советской власти наработал. Жена у него беременная, так что правнук, дай Бог, совсем человеком вырастет. Спасибо советской власти. Что она вовремя сдохла.

– Ельцинист чертов! – опять привычно выругался Один из пожилых.

А Второй пожилой перемотал эластичный бинт на ноге и поддержал Одного из:

– Об чем речь. Я при советской власти… – Он на минуту задумался, сладко припоминая, а потом неожиданно добавил: – Только эластичных бинтов тогда не было. И Папаша мой из-за ихнего безналичия помер от варикозного расширения вен. Сначала одну ножку оттяпали, потом – вторую. А потом он загрустил и помер. Так что, куда ж без советской власти… – И он, управившись перебинтовкой, откинулся на подушку и уснул.

– Как тебя зовут? – спросил Почти ровесник.

– Мэн, – ответил Мэн и тщеславно добавил, хотя его никто не спрашивал: – Сценарист мультипликации.