Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - Юлия Винер

— Н-да, — сказал Нюма, — компот. Ты бы раньше со мной поделилась, тогда бы, может…

— Да, но что теперь? Теперь-то что?! Нам же совсем некуда деваться, и денег нет. Аркашка вот-вот улетает, отсуживай у него… Ты можешь это понять? Можешь, скажи?

Чего тут было не понять. Но Нюма, удачно не женившись на Людке в свое время, вовсе не собирался теперь впускать ее вместе со всем ее балаганом, да еще с девчонкой, в свою налаженную жизнь. И вообще заниматься ее делами. И без того ушло на нее самое плодотворное время, источник теперь беззвучно мелькал сухими тенями политических новостей.

— Ты вот что, раздобудь на Аркадия быстренько запрет на выезд, — вяло посоветовал он.

— А как? Скажи, как это делается?

— Вот тут я, прости, не авторитет.

— А если через газету? Ты же пишешь, напиши срочно, ведь возмутительный случай! Иногда газета…

— О, вот это мысль, — обрадованно подхватил Нюма, почувствовав, что сейчас отвяжется. — Это мысль, но надо подойти с умом. Дай мне подумать, а пока…

И точно.

— Эх ты, Нюмочка-Нюма, — довольно спокойно сказала Людка. — Ну ладно, думай. Думай, Нюмочка, думай, ласточка.

И положила трубку.

Но Нюма думать не стал. Он сходил на кухню, налил себе стакан воды. Вынул из холодильника колбасу и отрезал небольшой кусок. Принес все это в комнату, поставил перед собой на журнальный столик. Затем включил звук и с облегчением погрузился в живую жизнь.

Томи

Томи был любопытен, но очень застенчив. Ему много чего хотелось узнать про людей, но знал он мало, так как мало общался с ними, а жил с матерью до самой ее недавней смерти, от нее же мало чего интересного можно было услышать. Порядочно давали ему радио и телевизор, которые он прилежно слушал и смотрел, но было смутное ощущение, что это все не совсем настоящее, а как будто из пластика.

Однажды, вынося мусор, он подобрал у помойки смятое и разорванное письмо. Он, никогда никаких писем не получавший, не мог понять, как это люди способны разорвать и выбросить такую драгоценность. Правда, люди раньше писали писем гораздо больше — Томи бережно хранил и часто перебирал толстую пачку писем, оставшуюся после матери, — а теперь мало, тогда тем более, как можно их выбрасывать? После этого он начал иногда украдкой копаться в помойке, ища главным образом письма. Подобранные клочки Томи разглаживал и тщательно склеивал, хотя, побывав в помойке, клочки писем чаще всего не складывались в связное целое. Но Томи и не искал связности, так было даже интереснее.

Письма, однако, редко лежали на поверхности, и Томи, вынося мусор, стал брать с собой палку. Однажды, шевельнув как бы случайно палкой в мусорном ящике, он увидел что-то блестящее и быстро, незаметно для прохожих, схватил это и сунул в карман.

Прехорошенькие женские часики, притом совершенно целые и даже на ходу.

Это был сюрприз. А сюрприз, если только он не бьет тебя дубиной по голове, вещь необычайно приятная. И Томи начал искать более пристально, теперь уже не только письма. Ну, удиви меня, удиви, подбадривал он кого-то, от кого зависел успех любых поисков.

Приятные сюрпризы бывали нередко. Люди разучились любить вещи, а любили только их покупать, и только новые, старые же, при малейших признаках усталости и недомоганий, не лечили, а удаляли из своей жизни (равно как и старых людей, которых, впрочем, лечили). Но вещи ведь не исчезали, потому что, не умея использовать их до конца, люди не умели и уничтожить их до конца и, чтоб отделаться, просто свозили их на свалку. И вещи продолжали как-то жить на свете, и некоторые из них находили приют у Томи.

Городская свалка как раз и была самым лучшим и естественным местом для поисков, и Томи побывал там, но только один раз, и едва ноги унес. После этого он понял, что свалку благоразумнее оставить профессионалам, на его долю хватало и в других местах. Хотя при воспоминании о тех богатствах, которые мельком открылись там его взгляду, у него до сих пор усиленно билось сердце. Особенно его поразила груда полураздавленных картонных коробок, из которых пластами вываливалось множество разноцветных картин. Но разглядеть их он не успел.

Некоторое время он охотился только по ночам, с фонариком, а днем ходил, как все, на службу. Но ночью было плохо видно, и возникало неприятное чувство, что он словно бы занимается каким-то воровским ремеслом, когда на самом деле ничего подобного. А днем и подавно было неловко, тем более что одевался он прилично, и прохожие, да и полиция, смотрели на него с недоумением.

Однажды по телевизору он услышал, что группа школьников придумала собирать пустые пластиковые бутылки и пакеты и сдавать их на фабрику в переработку, а полученные деньги употреблять на благотворительные цели. Какие уж там у них были цели, это их дело, а идея была богатая. Томи ненавидел пластиковые бутылки и пакеты, густо рассеянные по земле и асфальту, и всегда недоумевал, как это люди научились столько всего брать из земли, а взамен выплевывали на нее нечто, чего она переварить никак не может.

Как же он сам не додумался?

Он стал лениться на работе, а тут как раз подоспела волна сокращений, и его уволили. Он встал на учет на бирже труда, но сам работы не искал.

Огромные мешки с бутылками, которые было легко, хотя и неудобно таскать, служили безупречным предлогом для его поисков, и можно было заниматься этим с утра до вечера. Он купил себе в аптеке пачку одноразовых перчаток, а в магазине рабочей одежды синий комбинезон, наклеил на нагрудный карман надпись «ОЧИСТКА ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ», и теперь вид его, когда он копался в мусоре, не вызывал ни у кого ни недоумения, ни подозрений.

Правда, денег за бутылки и банки давали очень мало, но Томи не слишком и нуждался в деньгах. У него был запас одежды, купленной еще покойной матерью, было все, что нужно в обиходе, а главное, было свое, и довольно просторное, жилье в большом старом доме подле рынка. Вместе с пособием, которое ему платили социальные службы, ему вполне хватало. Гораздо важнее было то, что теперешнее его занятие, несравнимое с его скучной бумажной службой, давало ему высокую степень удовлетворения, в нем была безусловная общественная польза и захватывающий личный интерес.

Некоторым это занятие могло показаться презренным и, главное, противным. Но Томи всегда работал в перчатках, а кроме того, ведь все выброшенное только что перед этим побывало в руках людей, и ничего, все это были недавние остатки их собственной жизни — почему же теперь оно вдруг стало противным? Зато сколько удивительных деталей из чужих жизней узнавал здесь любопытный, хотя и застенчивый человек!

Все же больше всего его интересовали письма, поэтому особенно старательно он подбирал бумажки. Но всяких бумажек было невероятно много, а писем среди них меньше всего. Поначалу ему все казалось интересно, и он склеивал обрывки бесконечных банковских распечаток, официальных посланий и рекламных листков в большие полотнища, развешивал их по стенам и затем, лежа на диване, любовался ими и изучал. Но занятие это оказалось однообразным, и нового про людей он узнал мало, так как и сам получал и выбрасывал такие счета и рекламки. И он перестал их собирать.

А через некоторое время перестал собирать и вещи, которых у него и так накопилось слишком много, — совершенно целые игрушки, посуда, сломанные, но годящиеся в починку часы и электроприборы, женские украшения, даже золотые и серебряные колечки, скатившиеся, видно, с женской руки во время мытья посуды. Особенно много бывало вполне пригодной одежды, но ее он никогда не брал.

И все же он продолжал искать и находить. Его радовал и сам процесс поисков, и восторженный момент нахождения. Пластиковые бутылки, коробки и пакеты — это была работа, обязанность, хотя и вмененная себе им самим, но полезная и необременительная. Другие же находки были для него чистая радость, не отягощенная обладанием, — он теперь только брал их в руки, рассматривал, а затем аккуратно клал на тротуар рядом с мусорным контейнером, чтобы и другой кто-нибудь получил удовольствие от находки.

А сам полностью сосредоточился на письмах. И дважды ему крупно повезло: один за другим он нашел два целых семейных архива, нерваные, немятые, плотно слежавшиеся, один в папке, набитой аккуратно перевязанными пачками писем, а второй просто в коробке из-под обуви. И он много интересного и даже полезного узнал про эти два семейства, но потом ему стало грустно, потому что людей этих уже не было на свете, и умерли они, наверно, совершенно одинокими, раз те, кто пришел им на смену, выбросили, даже не заглянув, последние доказательства их пребывания на земле. Хотя бы сожгли или разорвали! А может быть, и это еще грустнее, подумал Томи, выбросили дети или внуки, просто чтоб не занимало ценного пространства, людям ведь всегда не хватает пространства в их жилищах, потому что даже в самом бедном жилище всегда слишком много лишних вещей.