Цугуми - Банана Ёсимото

Мы ждали, когда Цугуми начнёт над нами подобным образом насмехаться, и уже могли представить себе выражение её глаз, которое появляется каждый раз, когда она дурачит других.

Но этого не произошло.

Цугуми сразу же положили в больницу. У неё поднялась высокая температура, стали отказывать почки, наступило общее истощение организма в результате переутомления. В общем, после окончания «операции» все её болезни вспыхнули с новой силой и свалили её с ног. Наблюдая, как стонущую Цугуми погружают в такси, я подумала, что любой здоровый человек мог бы заболеть, проделав такую работу.

– А я, дурочка, должна возвращаться домой, – вспомнила я.

Ярко-красное, с насупленными бровями лицо Цугуми, впавшей в забытьё, было искажено болью. Её вид вызвал у меня такие страдания, что я даже почувствовала ненависть к ней. А я ещё так о многом хотела с ней поговорить, погулять вместе с собакой по берегу и там сказать «до свидания». Теперь это уже было неосуществимо.

Садясь вместе с Цугуми в такси, тётя Масако как бы про себя проворчала:

– Дура ты, Цугуми.

Я опешила на какое-то мгновение, но тётя Масако, которая держала в руках смену белья и полотенце для Цугуми, взглянула на меня и ободряюще улыбнулась. Я улыбнулась в ответ, и такси тронулось, освещаемое лучами осеннего солнца.

Кёити приехал на следующий день после того, как Цугуми легла в больницу. Он предложил мне встретиться в тот же вечер у моря.

– Ты был в больнице? – спросила я, не зная с чего начать разговор.

Мы стояли вдвоём среди раздававшегося в темноте шума волн. Дул сильный ветер, который приносил с собой крупные капли дождя. Тускло сверкали в море далекие огни рыбачьих лодок.

– Да, был, – ответил Кёити. – Однако она себя плохо чувствовала, поэтому я не мог долго оставаться. Так что мы особенно ни о чём и не поговорили.

Он сел на волнорез и обнял руками колени. В темноте они выглядели белыми и большими.

– Я предполагал, что она что-то замышляет, но не мог её остановить. Она умеет настолько хорошо притворятся невинной, что чувствуешь себя неловко, если её в чём-нибудь подозреваешь.

Я улыбнулась и затем поведала ему историю с ямой, как мне её со слезами на глазах рассказывала Ёко. Кёити слушал, не говоря ни слова. Мой голос смешивался с шумом волн, ветер приносил с собой холодные водяные капли, которые падали на наши щёки, и перед нами вдруг возник образ Цугуми.

– Более выдающейся девушки и быть не может, – сказал Кёити, еле удерживаясь от смеха. – Интересно, о чём она думала, когда рыла эту яму?

– Да, действительно о чём?

В ту ночь, когда это случилось, я была так расстроена и мне было так жаль Ёко, что я глубоко не задумалась о случившемся. Но, анализируя поступок Цугуми сейчас, его целенаправленность и извращённость, я поняла, что всё это свойственно характеру Цугуми.

– Когда я думаю о Цугуми, то обнаруживаю, что мне в голову приходят гигантские проекты, – неожиданно сказал Кёити, и это прозвучало как откровение. – Мысли незаметно для меня самого переходят на такие крупные понятия, как человеческая жизнь, смерть и тому подобное. И это не потому, что у неё слабое здоровье. Когда смотришь ей в глаза, наблюдаешь за её образом жизни, тобою без особой на то причины овладевают какие-то торжественные чувства.

Я хорошо понимала его настроение. Мысли Кёити проникли в самую глубину моего замёрзшего тела и согрели сердце. Само существование Цугуми связывало нас с чем-то большим.

Почувствовав вновь уверенность в себе, я сказала:

– Это лето было прекрасным. Но у меня странное чувство, что оно пролетело как одно мгновение, а, с другой стороны, длилось неимоверно долго. Хорошо, что ты был с нами. Я думаю, что и Цугуми, несомненно, была счастлива.

– Я думаю, что она выздоровеет, – сказал Кёити, и я с уверенностью кивнула в ответ.

Мне показалось, что высокие волны и сильный ветер поколебали берег, на котором мы стояли. Я смотрела на ночное небо, как будто собиралась пересчитывать загоравшиеся на нём звёзды.

– До этого она уже не раз ложилась в больницу. – Мой голос смешался с темнотой.

Кёити смотрел на море, и он выглядел настолько хрупким, что, казалось, ветер может унести его с собой. Я никогда не видела его таким несчастным и одиноким.

Цугуми уже скоро не будет в этом городе, и их только зародившаяся любовь примет новые формы. Всё это, видимо, мелькало в голове Кёити, но эти мысли невозможно было выразить словами. Нельзя было забыть, как совсем недавно мы могли видеть эту пару и двух собак, гуляющих на этом самом берегу. Эта картина навсегда останется в наших сердцах.

Мы ещё долгое время молча стояли на берегу и смотрели в морскую даль, чувствуя, что понимаем друг друга.

Накануне своего отъезда в Токио я посетила Цугуми в больнице.

Учитывая её несносный характер, тётя договорилась, чтобы её поместили в отдельную палату. Подойдя к палате, я постучала, но, не получив ответа, открыла дверь.

Цугуми в этот момент спала. Её кожа, как и раньше, светилась матовой белизной, но она выглядела сильно истощённой. Закрытые глаза с длинными ресницами, разметавшиеся по подушке волосы, её чистая красота создавали настолько сильное впечатление, что возникал образ «спящей красавицы», но мне стало страшно на неё смотреть. У меня даже мелькнула мысль, что Цугуми, которую я знала, уже исчезла.

– Проснись, – потрепала я её по щеке. Цугуми застонала и открыла глаза. На меня смотрели ее большие, сияющие, как драгоценные камни, глаза.

– Что случилось? Я ведь спала, – сказала она гнусаво и протёрла глаза.

Я облегчённо вздохнула и улыбнулась:

– Я пришла попрощаться, так как мне пора возвращаться в Токио. Выздоравливай скорее.

– О чём ты говоришь? Бессердечная… – Её голос прозвучал ужасно, как будто она собрала все свои силы, чтобы произнести эти слова. Определённо, она не могла даже сесть и продолжала лёжа сердито смотреть на меня.

– Это всё твоя вина, и ты получила то, что заслужила, – рассмеялась я.

Цугуми выдавила из себя подобие улыбки и затем сказала:

– Я говорю это только тебе. Мне, видимо, конец. Я определённо умру.

Я ахнула, поспешно села на стул около кровати и наклонилась к Цугуми.

– О чём ты? – возмутилась я. – Они говорят, что тебе постепенно становится лучше, но иногда могут возникнуть кое-какие отклонения. Тебя держат в больнице, потому что боятся, что, как только тебе станет немного лучше, ты опять что-нибудь выкинешь. Они используют больницу как своего рода психиатрическую клинику, это не имеет никакого отношения к жизни и смерти, возьми себя в руки.

– Нет, в этот раз всё по-другому, – сказала Цугуми с серьёзным выражением лица. Её взгляд был задумчивым и мрачным, каким я его никогда не видела. – Ты понимаешь, что я говорю. Речь не идёт о жизни или смерти человека. У меня больше нет желания жить, абсолютно нет… До сих пор такого я действительно ни разу не испытывала, – прошептала она слабым голосом. И спустя некоторое время продолжила: – Я никогда не была настолько ко всему безразлична. Как будто у меня внутри что-то оборвалось. До сих пор я никогда не думала, что могу умереть, однако сейчас мне страшно. Хотя я и хочу взбодриться, но ничего не получается, я только раздражаюсь… Я лежу ночью и думаю об этом. Если ко мне так и не вернётся моё обычное настроение, то я умру. Сейчас во мне нет никаких эмоций, и такое случилось впервые в моей жизни… Я ни к кому не испытываю ненависти, и я превратилась просто в маленькую больную девочку, прикованную к постели. И сейчас я понимаю настроение той девочки, которая со страхом наблюдала, как один за другим опадают листья с дерева за окном. По мере того как я слабею, окружающие начнут относиться ко мне как к ненормальной, а я, как подумаю, что постепенно буду превращаться в прозрачную тень, начинаю сходить сума.

Я стала что-то говорить, но замолчала, потрясённая тем, что Цугуми в этот раз, кажется, говорила серьёзно и что подобное настроение у неё действительно никогда раньше не возникало. Я была также озадачена высокомерной манерой её высказываний. Может, она боялась, что её любовь к Кёити потерпит неудачу? Может, она не в состоянии перенести то, что сказала ей Ёко? Я осознала, что на самом деле, как сказала сама Цугуми, энергия, которую всегда излучало её тело, какой бы высокой температуры у нее ни было, на этот раз стала исчезать.

– Послушай, если ты можешь так говорить, значит, всё будет в порядке, – сказала я Цугуми, которая в этот момент с беспокойством смотрела на небо.

– Если это так, то было бы хорошо, – ответила она, глядя на меня.

С детских лет тысячи, десятки тысяч раз всматривалась я в её кристальной чистоты глаза, и мне казалось, что сейчас я видела в них только правду. Они были наполнены глубоким сиянием, которое было обращено в вечность.

– Конечно, так и будет, – подтвердила я.

Но я испугалась того, что Цугуми впервые испытывала мучения, от которых страдают обычные люди. Если она утратит свой особый темперамент, то она и правда может умереть. Но я не могла сказать этого вслух и встала.