Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

С одной стороны, для того чтобы служить основой лингвистической коммуникации и «вместилищем» эмпирических свидетельств, предложения наблюдения должны быть интерсубъективно удостоверяемыми. Если я нахожусь в ситуации, которая стимулирует мои сенсорные поверхности таким образом, что побуждает меня согласиться или не согласиться с определенным предложением наблюдения, то любой другой член моего языкового сообщества, находясь в точно такой же ситуации, должен иметь такую же стимуляцию своих сенсорных поверхностей, которая побудит его к такому же вердикту. Общее согласие или несогласие лингвистически компетентных свидетелей с предложением наблюдения, произносимым в той или иной ситуации, является для Куайна необходимым условием для этого вида предложений. С другой стороны, критерии истинности предложений наблюдения формулируются им в терминах присутствия или отсутствия соответствующих сенсорных стимуляций; стало быть, их истинность предполагает возбуждение определенных сенсорных рецепторов, а никакие два человека не имеют общих рецепторов. Тогда в каком смысле мы можем говорить об одинаковых сенсорных стимуляциях и интерсубъективности предложений наблюдения? Куайн пытался по-разному обойти эту трудность. В «Слове и объекте» он указывает, что стимул-значения, которые предложение наблюдения имеет для разных людей, могут совпадать в разной степени, но такое совпадение неизбежно, поскольку если мы расходимся в отношении значительного числа предложений наблюдения, то между нами нарушается коммуникация. В других местах он ссылается на «эмпатию», как способность человека к «проецированию себя в положение свидетеля» [Quine, 1992, p. 43].

Вместе с тем проблематичный характер предложений наблюдения имеет и другой источник. Дело в том, что имеются некоторые трения между трактовкой Куайном значения предложений наблюдения и его приверженностью принципу, или тезису, Дюгема (или холизму), согласно которому проверке опытом подвергается не изолированное предложение, а совокупность предложений, т. е. они подтверждаются или опровергаются все вместе, а не по отдельности[65]. Из этого эпистемологического холизма вытекает холизм значения: эмпирическое значение (или содержание) имеет не отдельное предложение, а вся совокупность предложений в силу их взаимосвязанности друг с другом, поэтому ни одно предложение не имеет независимого значения. В дальнейшем Куайн перешел на позиции более умеренного холизма. Так, в «Слове и объекте» он пишет, что предложения наблюдения являются исключением для взаимосвязанных предложений теории, поскольку они несут значение (стимул-значение) независимо от остального языка. Относительный характер предложений наблюдения, отмечает Куайн, был бы чем-то действительно «странным», поскольку их эмпирическое значение — это «прием… для исследования структуры взаимосвязанных предложений» [Quine, 1960, p. 35]. Если теоретические предложения предстают перед трибуналом опыта в более или менее широких агрегатах, то предложения наблюдения имеют «свое собственное эмпирическое содержание и не скрывают его» [Quine, 1969, p. 89].

Интересно, что в других местах Куайн приписывает предложениям наблюдения особый двойной статус: они одновременно являются теоретически нейтральными (и, следовательно, имеют независимое эмпирическое содержание) и теоретически нагруженными (и, следовательно, имеют зависящее от теории содержание). «Рассмотренное голофрастически, — объясняет Куайн, — как обусловленное стимуляторными ситуациями, предложение (наблюдения. — Л.М.) является независимым от теории; рассмотренное аналитически, слово за словом, оно является теоретически нагруженным» [Quine, 1992, p. 7], поскольку многие выявленные у него в ходе анализа части принадлежат к теоретическому словарю. Именно поэтому, согласно Куайну, тезис Дюгема одновременно выполняется и не выполняется для предложений наблюдения. Он не выполняется, потому что голофрастически предложения наблюдения имеют независимое выходящее за рамки теории эмпирическое значение. Но поскольку предложения наблюдения являются также теоретически нагруженными, «тезис Дюгема все же выполняется в некотором буквалистском смысле, даже… (для них. — Л.М.). Ибо ученый действительно временами отвергает предложение наблюдения, когда оно приходит в конфликт с хорошо проверенной теорией» [Quine, 1975b, p. 314]. Этот тезис, однако, пишет Куайн, выполняется только легалистски, потому что на практике отречение от предложения наблюдения в пользу остальной части теории «является крайним случаем и, к счастью, нехарактерным» [Quine, 1981, p. 71].

Несмотря на трудности, с которыми сталкивается трактовка предложений наблюдения, Куайн никогда не переставал считать их «краеугольным камнем» своей семантики и эпистемологии. В то же время он никогда не прекращал и поиска их более адекватного описания и обоснования.

В завершении нашего рассмотрения концепции значения Куайна нужно добавить следующее. Из сказанного можно сделать вывод, что у него предложения имеют «семантическое первенство» перед словами [Quine, 1981, p. 20, 68–70][66]. Для него это первенство означает несколько вещей. Во-первых, он указывает, что предложение является «единицей коммуникации» [Quine, 1981, p. 75], поскольку только посредством предложений мы можем что-то сказать, тогда как значение слова определяется тем, как оно может быть использовано внутри предложения, т. е. его значение можно объяснить только ссылкой на его роль в предложениях. Во-вторых, это первенство означает также, что предложения являются «первичными носителями» или «вместилищами» значения [Quine, 1980, p. 38–39]; более того, их значение можно понять независимо от референции их составных частей. Вместе с тем Куайн принимает идею, согласно которой значение предложения детерминируется его условиями истинности, однако в его семантике условия истинности предложения совпадают с условиями, при которых говорящий согласился бы с этим предложением, по крайней мере если оно является предложением наблюдения. В то же время условия согласия, как мы видели, совпадают с эмпирическими данными, которые говорящий имеет в пользу рассматриваемого предложения. Стало быть, условия истинности, условия согласия и эмпирические данные оказываются одним и тем же в базовых случаях. Поскольку слова обязаны своим значением той роли, которую они играют в предложениях, их значения в понимании Куайна являются своего рода «абстракциями» от условий истинности предложений, которые их содержат. Помимо этого обязательного значения слова, используемые в предложениях, признает Куайн, могут иметь и референцию к объектам вне языка. Очевидно, что именно референция является той нитью, которая связывает выражения языка с компонентами реальности, поэтому она имеет самое непосредственное отношение к решению онтологических вопросов. Взгляд Куайна на природу референции заслуживает того, чтобы его подробно рассмотреть.

2.2. Референция и неопределенность перевода

Для Куайна способность использовать слова, чтобы говорить об объектах, т. е. использовать слова как термины, имеющие референцию к объектам, возникает на довольно высоком уровне овладения языком. Просто произносить один и тот же звук в присутствии одного и того же объекта — еще не значит именовать объект. Способность именования формируется у человека постепенно и предполагает знание довольно сложных аспектов языка. Когда ребенок только начинает обучаться языку, он овладевает предложениями наблюдения: он научается тому, что в присутствии, скажем, собаки, т. е. при появлении определенных визуальных и иных стимуляций, уместно произнести «Собака» или «Это собака». Совершенно очевидно, что ребенок, произносящий это предложение в присутствии собаки, не говорит о свете, достигшем сетчатки его глаз, или о стимуляции соответствующих нервных окончаний; не имеют его слова и референции к определенному животному, как это было бы, если бы данное предложение произнес взрослый, овладевший более сложными аспектами языка и потому способный ответить на такие вопросы: Что считается одной собакой, а что — двумя? При каких условиях мы имеем дело с той же самой собакой, а при каких — с другой? Для ответа на подобные вопросы нужна лингвистическая компетенция, которой еще нет у ребенка, хотя мы склонны видеть в его первых речевых звуках имена в их полнокровном смысле. Для референции же, согласно Куайну, нужно нечто большее, чем просто произнести звук в ответ на определенные стимуляции, тогда как предложениями наблюдения можно овладеть без указанной лингвистической компетенции. Неслучайно поэтому они воспринимаются ребенком голофрастически, т. е. как бесструктурные целостности. При этом они являются законченными предложениями, которые могут быть оценены как правильные или неправильные, как истинные или ложные. В отношении их никакого вопроса о референции не возникает до тех пор, пока мы не начнем их анализировать, разбивая на отдельные слова. Нужен же этот анализ для того, чтобы мы смогли подняться на уровни использования языка, надстраивающиеся над предложениями наблюдения, поскольку только таким образом мы можем овладеть связями (прежде всего логическими) между предложениями и строить одни предложения по образцу других.