Отреченные гимны - Борис Евсеев

- Так. Это - дево. Конкретика есть?

- Профиль сходный. Проблематика до конца не ясна. Судим по тому, что они продают. Фирма связана с военными. Бывший научно-исследовательский институт. Сейчас в систему Минобороны не входит. Выведена оттуда пару лет назад. Как раз... - умненький Свечной помедлил, понял, что после сладенького можно Дюдю и огорчить: - Как раз в том самом августе. Фирма акционирована. И Миноборона через подставных лиц контрольным пакетом акций там, скорей всего, владеет. Финансовое положение фирмы - шаткое. Может, поэтому ощущается вокруг нее какая-то возня. Кто и чего возит - пока не знаем. Но раскопаем. Только нужно ли?

- Нужно, мивок, нужно!

- Тогда есть смысл действовать смело: тихо к ним входим и прибираем к рукам. Сейчас они на сотрудничество пойдут. Позже - нет. Да и опоздать можем.

- Лады. Еще что-нибудь на них есть?

- Глава фирмы некто Ушатый. Генерал-майор в отставке. Молодой, сорок четыре года. Химические войска. Идеалист. Прославился тем, что в советские времена открыто ходил в церковь. Человек не наш. Придется его объегорить.

- Мог бы сказать - недоинформировать.

- Ну, недоинформировать. Но если думать о выборах... С этой фирмой, подключив ее мощности и заставив их работать на вашу идею, мы выборы колбасой пустим!

- Так. - Дюдя пробежался по кабинету, привычным движеньем охлопал пистолет на заднице. - Так... Поехали к ним! Вызывай к подъезду машину и Срамоту.

Часа через два Дюдя с помощниками возвратился на Старую площадь. Он был вне себя! Глаза его, по выражению недоносков, находившиеся за ушами, отпрыгнули куда-то еще дальше. Сердце билось почти у самых губ, норовило выпрыгнуть наружу, а выпрыгнув, поведать всем, всем, всем, какое дельце сегодня провернуто! Смутил, правда, Дюдю в этом дельце один момент. Шутовской и обалдуевский обмер контура его собственной души, затеянный генералом, смутил.

- Сейчас, сейчас, - стонала с прихлебом генеральская туша. - И всего-то! Пять минут! И достоинства ваши - как на ладошке! Заодно и на садочек наш с попугаями глянете. А? "Садок вишневый возле дома! Вечерняя заря встает!.."

В контурную вошли без Срамоты и Свечного, оставив их с попугаями и неким Нелепиным. Контурная напоминала дюдин подвал, но была просторней и без приборов фирменных. Генерал решил обслужить клиента сам: чем-то пощелкал, позвенел, повыпендривался. А потом вывел на экран и всего-то бесформенное серое пятно! Пятно затрепыхалось, приняло на миг очертания человеческого тела и вдруг исчезло. Может, из-за его исчезновения быстренько закончилась и вся эта клоунада. Генерал резво вскочил, колыхая коровьим животом, кинулся к запасному пульту, посидел возле него, чем-то опять пощелкал, а затем уж стал весело кричать, даже приплясывать:

- Ну нет и не надо! Мы ведь и без нее, сердешной, с вами поладим, Друвид Егорыч! А прибор - испортился. И по случаю его порчи выпьем-ка мы с вами... Или нет: подарю-ка я вам в честь встречи одну штуковину.

Подарки Дюдя любил, и обмер с поломкой и необнаружением какого-то малосущественного контура быстро забылся. Но остальное-то! Остальное! Ведь генерал тупенький и карты все приоткрыл, и сотрудничать согласился! Поставил, правда, одно малозначащее и вполне выполнимое условие.

Чтобы не разболтать первому встречному о своих успехах, Дюдя, зажав рот кулаком, побежал в подвал. Не давая себе отдышаться, он тут же перевел компьютер из автоматического режима в обычный. Вспыхнули разом три экрана, Дюдя сел в кресло, прикрыл глаза.

Вдруг что-то в машине заскворчало. Завыл предостерегающе сигнал опасности, по экранам побежала цветная рябь, буквы скособочились, полетели вниз, в компьютерную бездну. Запахло паленым, Дюдя вскочил. Но прежде чем успел он подскочить к щитку и систему выключить, картинки со всех трех экранов в дикой панике слетели, а вместо них явилось расплывчато-дрожащее, но до боли узнаваемое лицо. Лицо помедлило, дернулось, затем раскрыло дымящуюся волчью пасть и ампутационно-хирургическим голосом рявкнуло:

- Я тебе покажу, дрянь, как вмешиваться в высшие, понимаешь, материи! Какие выборы? Все давно выбраны!

Белый огонь полыхнул с экранов, и перепуганная человеческой мощью машина стала разваливаться на куски... Не чуя под собой ног, позабыв, что явившееся на экраны лицо было только плодом машинных игр, кинулся Дюдя на первый этаж, а оттуда - из здания вон. За ним (наперекор системам защиты), порхнул из подвала воздушным змеем слушок. Был он короток и до смешного прост: у Дюди Тимерчика отсутствует душа. А посему его скоро сменят!

Ученый Дурнев

Сразу после волжанского разговора с Нелепиным Дурнев засобирался в столицу. Он-то жил в Москве всегда! Он не был обвешен гирями провинциализма, не был раздавлен нищетой-безграмотностью, старт его был быстрый, легкий, жизнь - стремительна и до поры - прекрасна. Ребенком еще ему сказали: перейдешь из обычной - в спецшколу. Он перешел. Сказали: в университете открывается перспективный факультет, зав. кафедрой профессор Экономец о тебе знает, готовься! И он без скрытой ленцы, без злости за то, что его лишают воли и выбора, - готовился. Родители Дурнева делали все для того, чтобы он стал классным - в те годы это был высший шик - ученым. Они и сами были отчасти учеными: мать преподавала черчение в техникуме, отец заведовал какими-то базами, а это, как говаривала мать, расчета требовало не меньшего, чем в высшей математике. Приехав в Москву вскоре после войны, родители дурневские узнали, почем фунт лиха, но за десять лет, к рождению первенца, пообтерлись.

Закончив университет и аспирантуру, Валя Дурнев сразу же окунулся в науку. Ну, может, не совсем сразу окунулся, потому как вначале была небольшая проволочка с армией, закончившаяся полным освобождением от нее по статье 8-й, графе 1-й, означавшей наличие у освобождаемого невроза навязчивых состояний. Произошла, правда, и еще одна заминка перед входом в храм науки: то ли Валя решил добросовестно статью своего военного билета отработать, то ли и вправду занедужил, но только месяца два не выходил он из своей комнаты, отрывисто сообщая родителям через дверь, что слушает мировой голос и думает о душе. Затворничество это, однако, вовремя закончилось: наученные жизнью родители подослали к Валеньке изысканно-хлесткую и остро нуждавшуюся в жилой площади аспирантку Тулю. Мировые голоса лопнули и тут же по ветру развеялись. И здесь будущему ученому сказочно повезло. Нет, не с молодой женой! Они вскоре - и вполне безболезненно - расстались. Повезло ему в другом. На одной из аспирантско-мэнээсовских вечеринок, на которые заботливо усылался Валя мудрыми своими родителями, познакомился он с Ликарионом Синицыным. Это и была его первая и главнейшая научная удача.

Ликарион Синицын и тогда слыл уже - и, надобно заметить, был - звездой ярчайшей светимости: эдакий голубой Ригель из созвездия Ориона. Несмотря на молодость, - ему едва перевалило за тридцать, - он был уже старшим научным сотрудником и доктором наук, работал в сверхсекретном институте и прославился тем, что никто не знал и даже не мог предположить, чем Синицын занят.

Маленький, худой, изящно-гордый, по-житейски наивный, белый и пушистый, как цыпленок, Ликарион, с рюмкой в руке, долго смотрел в глаза сидевшего напротив Вали Дурнева, потом тихим, но чистым дискантом, не обращая внимания на сыпавшийся через стол студенческий гам, сказал:

- Удивительно. Переменное свечение! Такого я не встречал еще. Надо или выправить, или...

Слова эти непонятные и предопределили судьбу ученого Вали: он стал работать с маленьким Ликарионом в сверх- и суперсекретном институте.

При первой же официальной встрече в институте Ликарион объяснился.

- Я взял вас потому, Валя, что вы - феномен. Ваши зрачки находятся в странном состоянии: то затухают, то вновь загораются. Это свет души. Она то уходит, то вновь возвращается к вам. Поверьте мне. Я на этом собаку съел! Здесь съевший собаку ласково закашлялся и продолжил звенеть чистым отроческим дискантом: - Это надо поправить. И мы поправим! Кроме того, школа профессора Экономца меня вполне устраивает. Вы правильно выбрали учителя, Валя! А еще я слышал, - удивлялся дальше маленький Ликарион, - что в аспирантуре вы вплотную интересовались физической химией и теориями академика Семенова, а также зеркалами Козырева, геоаномальными зонами, даже Игнатием Брянчаниновым. Тоже к месту! Так к месту, что, пожалуй, и за работу пора.

Маленький Ликарион, все так же веселясь и светясь, убежал, оставив умного Валю недоумевать и сомневаться по поводу ненаучного бреда, предстоящей работы и даже психической полноценности самого Ликариона.

И поначалу недоумения Дурнева подтвердились. Простенько, в какую-нибудь рабочую робу, в синенькие халатики одевшись, ехали они с Ликарионом то в студенческое общежитие, то в одну знаменитую в ту пору своими веселыми нравами гостиницу близ ВДНХ. Или в больницу ехали. А то, бывало, и в морг. Ликарион брал с собой плоский металлический чемоданчик и начиналось: замеры, съемки, подключения, дежурства в темных комнатах и подглядывания через кем-то заранее подготовленные щели то за совокупляющимися, то за умирающими. Во всех таких подглядывательных комнатках было полно приборов, экранцев, проводов. Всем этим богатым инструментарием науки Валя Дурнев быстро овладел. Овладел он и системой съемки и записи увиденного, а она была сложной. Только мертвые, которых Ликарион продолжал настойчиво и, на взгляд уже во многом разобравшегося Вали, фанатично досматривать, Дурневу не нравились! За мертвыми не подглядывали - незачем было, - но их трогали, переворачивали, прикрепляли ко рту и к горлу маленькие сверхчувствительные пленки, спецзеркала, датчики! И это было хуже и постыдней подглядыванья за живыми.